Увлекательное путешествие от Эроса к Танатосу и обратно
До 20 ноября гостем Центра современного искусства в Великом Новгороде стала выставка «Линия любви. Эротизм в работах мастеров ХХ века», на которой представлены литографии таких художников, как Пабло Пикассо, Анри Матисс, Эгон Шиле и Пауль Вундерлих. Выставка является частью широкомасштабного арт-проекта, задуманного «Арт-центром» на Перинных рядах (Санкт-Петербург).
Смысл этого проекта в том, чтобы из частных коллекций по всему миру собрать литографии художников, объединенные темой эротики, и провести вояж по всей России. Напомню, что литография — способ печати с плоской поверхности камня, на которой сделан рисунок, — была крайне распространена до появления фотографии, поскольку давала возможность широкого тиражирования произведения. Причем все экземпляры считались подлинниками.
Пабло Пикассо
Творчество живописцев, чьи литографии собственно и составляют выставку, неразрывно связано с могущественным Эросом. Можно смело утверждать, что оно насквозь эротично. Но не в вульгарно-обыденном понимании эротики как примитивной «обнаженки». Здесь — это изначальная стихия, движущая сила, сквозь призму которой художник пристально вглядывается в жизнь. Поэтому чистых эротоманов ждет разочарование. И очень жесткое.
Сведенные воедино, что уже само по себе событие, литографии вышеперечисленных мастеров могут произвести отталкивающее впечатление. Это закономерно. В представленные работы вглядываются не за тем, чтоб получить эстетическое удовольствие от изображения красивого женского тела, но за тем, чтоб погрузиться в самую глубину сущего. Порыскать в поисках ответов на «вечные вопросы». Прикоснуться к смерти, ибо ничто другое так не сталкивает с Танатосом — в лоб, без обиняков, — как Эрос. Или утвердить любовь над смертью, как это делал гениальный Пабло Пикассо: «В основе нет ничего, кроме любви, какой бы она ни была».
С именем и творчеством Пикассо, одного из основателей кубизма, знакомы многие. На нем останавливаться долго не будем. Скажем лишь, что кроме «голубого» периода, вызванного глухой депрессией, эрос у Пикассо всегда отличался полнокровием. И лучшее свидетельство — цикл его гравюр о Минотавре. Любовь к женщине всегда была для него той силой, которая питала его вдохновение. Эрос, пожираемый Танатосом, был равносилен творческому бесплодию. Смерти. «Ненавижу больных женщин», — методично повторял он Франсуазе Жило, матери его детей, когда та заболела. И от нее ушел.
Анри Матисс
Несколько хуже дело обстоит с Анри Матиссом — его знают гораздо меньше. Хотя при жизни он был широко известен как один из родоначальников фовизма — направления в живописи, отличающегося яркими цветами и динамикой мазков, оставляющих у зрителя ощущение энергии и страсти. Название за новыми художниками, в том числе и Матиссом, закрепилось с легкой руки критика Луи Воселя, который назвал их дикими зверями (от фр. fauve — дикий).
Для Матисса характерны плоские конструкции и четкие линии. И постоянный поиск нового цвета при полном разрыве с оптическим. Если этого требовала внутренняя логика картины, то Матисс мог нарисовать женщине даже зеленый нос. «Я рисую не женщин, я рисую картины», — говорил он. Его творчество несет не столько смысловой, сколько эмоциональный характер, который передается исключительно формой и цветом. Его полотна надо чувствовать. Чаще всего это праздник существования, полнота бытия, в которой нет места смерти. Хотя, возможно, чей-то пытливый взгляд и выищет ее в искрометно радостной импровизации «Джаз» — серии литографий, выполненных в технике декупажа, то есть путем нарезки и соединения разрозненных картинок в одно целое. После смерти художника Пикассо сказал о нем: «Матисс всегда был единственным и неповторимым».
Эгон Шиле
Теперь перейдем к тем, чьи имена уж совсем не на слуху, в забвении, если брать в расчет широкую публику. К Эгону Шиле, художнику и графику, одному из ярчайших представителей австрийского экспрессионизма, судьба не была благосклонна, что видно хотя бы по тому времени, что она отвела ему на жизненный путь — всего 28 лет. Если сравнить с Пикассо, который прожил 91 год, или с Матиссом, почившим в 84, ситуация представляется удручающей. Что можно успеть за такой короткий срок? Многое.
Однако прежде чем перейти к его творчеству, освежим память. Экспрессионизм возник как ответная и крайне болезненная реакция на уродства капиталистического мира, Первую мировую войну и революции. Исходя из этого сразу становится ясным, откуда все эти деформации тел и предметов, темные цвета и замкнутые пространства, свойственные этому направлению. Соответственно и эротика принимала искаженные формы. Женское тело из средоточия жизни и красоты превратилось в атрибут вырождения и смерти.
Так, на литографии Эгона Шиле «Обнаженная» изображена женщина с огненно-рыжими волосами, точнее, только часть женщины — туловище с началом бедер. Конечности ее будто отчленены. Она лежит. Глаза ее закрыты — складывается ощущение, что спит. Губы сомкнуты так, будто их нет вообще — лишь оскал темных зубов. Ее кожа неестественно желтоватого оттенка с огромными багровыми пятнами. То ли это балагурство света, то ли болезнь — что вероятнее. Особенно, если учесть тонкую, будто принадлежащую скелету, с узловатыми пальцами ладонь, лежащую на ее животе. Ее ли это ладонь или самой смерти? Или то и другое вместе? Не есть ли это момент трансформации самой женщины в образ смерти? Ее изображение лишено художественного контекста, точно образ женщины просто вырван из потока сознания и запечатлен. Как навязчивая галлюцинация, от которой можно избавиться, только перенесши ее на бумагу? Как откровение? Как попытка познать то, что познать невозможно, поскольку смерть, как писал Людвиг Витгенштейн, не является частью нашего опыта? Или проще — голая эмоция художника, обретшая плоть в красках?
Пауль Вундерлих
Влияние экспрессионизма испытал на себе и Пауль Вундерлих, немецкий живописец и скульптор. Сам художник главными темами своего искусства называл любовь и смерть. Впрочем, его картины говорят сами за себя. Взять, к примеру, его безымянную литографию, на которой изображены мужчина и женщина. Мужчина без головы, ее контур едва намечен, почти черного цвета с коричневатым оттенком, без рук, точно они еще не образовались из его еще не до конца оформленной массы тела, сидит на стуле. Двумя ножками стула служат его же собственные ноги. На его коленях лежит женщина. Она так повернута, что ее головы не видно. Как будто бы ее тоже нет.
Вундерлих максимально обезличивает своих героев, сводя их к всеобщему. То есть к Эросу, его олицетворяет женщина, и Танатосу — под ним подразумевается мужчина. Причем если бы их тела были одного цвета, скажем, черного, то их было бы не различить. Вундерлих показывает слияние двух начал при их, казалось бы, автономности. И еще интересный момент: вся эта композиция выстраивается на фоне потрескавшейся, что говорит о ее старости, стены. Что это за стена и что за ней? Возможно, она отграничивает человеческое бытие от иной жизни, отсюда и трещины, поскольку она была все то время, что был человек. И следовательно, человеческое существование определяется как неразрывный союз двух сил как единственной данности, доступной человеку.
Или его литография «Олимпия II», отсылающая зрителя к «Олимпии» Эдуарда Мане, в свое время ставшей причиной серьезного скандала в мире искусства. Вундерлих капитально переосмысливает признанный шедевр. Он вытаскивает на поверхность один из основных композиционных приемов «Олимпии» Мане — треугольник. Он начерчен прямо на груди и животе Олимпии II. Кроме того, Вундерлих как бы продолжает картину предшественника во времени.
Если на «Олимпии» негритянка протягивает госпоже корзину с цветами, то здесь цветок, и довольно странный, похожий на лотос, уже в руке женщины. Другая рука внизу живота практически трансформируется в краба, что придает ей какой-то потусторонний привкус. Но не демонический. Олимпия II выглядит смертельно изможденной. Ощущение присутствия смерти многократно усиливается черным фоном, с которым сливаются волосы женщины. Будто это последнее мгновение перед тем, как темнота, небытие поглотят ее. И останется только цветок. Не зря она держит его в перчатке, словно чтобы не заразить своим прикосновением. И далеко не просто так лепестки выполнены в красках, сильно контрастирующих с окружающей тьмой. Что символизирует собой этот цветок — душу, которая неподвластна небытию, или плод слияния любви и смерти? Утверждает ли Вундерлих бессмертие искусства или тускловатый цвет лепестков, будто в лучах заката, говорит о том, что исчезновения в первозданном хаосе не миновать ничему?
Представленные работы ставят множество вопросов. С различных точек зрения. С жизнеутверждающих и оптимистичных, как в случае с Пикассо и Матиссом. Или мрачных, таинственных, пропитанных страстью к небытию — Эгона Шиле и Пауля Вундерлиха.
Каждое произведение в отдельности дает ответ на поставленный самим произведением, самим его существованием вопрос, ибо он уже внутренне содержится в картине, ее штрихах и мазках. Собранные вместе, выставленные в формате одной выставки, литографии создают полифонический эффект высокой напряженности.
Это диалог художников, но без споров и конфронтаций, который может быть воплощен в жизнь только благодаря тому, кто захочет примкнуть, вступить в этот диалог — зрителю. Поскольку зритель — это гарант существования произведения искусства, а последнее есть единственный доступный вид односторонней связи с теми, кто был до нас, с их духовной жизнью.
Поддержание, усиление и развитие этих связей собственно и есть культура, частью которой в той или иной степени является каждый представитель человеческого рода. И именно от нас зависит, что с ней — с культурой — будет дальше. Не оборвется ли связь…
Алексей МОШКОВ
