Достоевский как знак повседневности, Апостол Христа и красная тряпка для Чубайса
Президент Международного общества Ф.М. Достоевского Владимир Захаров в Великом Новгороде и Старой Руссе бывает нередко.
Последний его визит в НовГУ состоялся в октябре, тогда учёный и поделился своими мыслями с «НВ» о Достоевском в нашей жизни и в призме либеральной политкорректности.
— Владимир Николаевич, помню несколько лет назад, когда вы приезжали в НовГУ с презентацией издания «Евангелие Достоевского», сказали, что Фёдор Михайлович для вас светлый и радостный писатель. Меня эти ваши слова поразили: восхищаются Достоевским многие, но мало кто считает его творчество радостным.
— Чтобы так воспринимать Достоевского, его нужно читать без предубеждений, не слушая, что говорят друзья или пишут критики. Можно услышать и нередко, что Достоевский — жестокий талант, мрачный писатель, изображает маленького человека неприглядным, злым. Но в мире Достоевского всегда властвует нравственный закон. Все герои Достоевского, даже самые неприглядные, следуют ему. У Достоевского нет пропащих людей, человек всегда может восстановиться, стать лучше. У него нет маленьких людей, у него каждый герой, в конце концов, в идеале гений. В «Дневнике писателя» Достоевский обращается к современникам и говорит своим читателям, что каждый из них Шекспир. Это как же? Человек стихи и не пробовал писать, и вдруг Шекспир? А Фёдор Михайлович считал, что каждый человек велик и безмерен и всегда может восстановить в себе человека, то есть восстановить в себе образ Божий. К сожалению, многие читатели не видят этот смысл творчества и это откровение гения.
Автор книги «Светлый, жизнерадостный Достоевский», чьи слова вы и вспомнили, Оскар фон Шульц, не сомневаясь, назвал Фёдора Михайловича Апостолом Христа, и архимандрит Иустин, который после смерти был канонизирован Сербской православной церковью, в своем труде «Достоевский о Европе и славянстве» называл его так же. Это святой свидетельствовал! Для Преподобного Иустина Достоевский тоже светлый, жизнерадостный гений. Мрачный гений он для тех, в ком нет духовной опоры, кому не открыт спасительный смысл христианства, кто, в конце концов, не верит в Бога...
— Ваши слова в очередной раз подтверждают гипотезу, что полностью понять Достоевского нельзя, не зная Евангелия.
— Конечно, нельзя. Евангелие было каждодневным чтением Достоевского. Он даже судьбы своих романных героев загадывал по нему. Объем усвоения Достоевским Священного Писания, его знания и понимания вечной Книги огромен. Есть известный принцип, который часто излагают на лекциях по философии: человек — мера всех вещей. Он сформулирован еще в античности и стал идеей западноевропейского просвещения. А у Достоевского Христос был мерой всех вещей. Впервые я услышал эту мысль от священника Александра Ранне на Старорусских чтениях о Достоевском. Точнее не скажешь. Достоевский всегда призывал читателей, своих собеседников соизмерять свои поступки с поступками Христа. Поступил бы так Христос или нет? В этом и состоит категорический моральный императив Достоевского.
— Возвращаясь к претензиям, предъявляемым Достоевскому сегодняшним обществом, на мой взгляд, гораздо более серьёзным обвинением, чем «мрачный гений», является обвинение в воинствующем национализме. А за иллюстрациями к этому утверждению далеко ходить не надо. Как же всё-таки совместить любовь Достоевского к человеку и его ряд весьма неоднозначных высказываний?
— Достоевский был совсем не политкорректным человеком, высказывался безаппеляционно, что современный либерализм не допускает. И он имел на это право: он был пророком, который обличал пороки человека и обличал народы. И говорил об их несовершенствах то, что они заслуживали. У него много отрицательных суждений о самых разных народах: немцах, евреях, поляках, но нужно иметь в виду, что он так много отрицательных черт подметил в русском народе, что некоторые читатели, например, Андрон Михалков-Кончаловский, представляют его русофобом. На самом деле он не был ни полонофобом, ни юдофобом, ни тем более русофобом. Он много неприглядного увидел в русском народе, но он же и возвеличил русский народ как никто. Он любил народ и видел в нём и отрицательные, и положительные свойства. И одна, самая важная положительная черта — «идеал народа — Христос», искупала всё. Нужно помнить, что христианские заповеди были для Достоевского не просто призывом с амвона, а его личными убеждениями и поступками: он любил ближнего своего, любил русского человека, любил Россию, любил человечество. Это не снимает противоречия: подчас он был несправедлив, обижал, ссорился, но стремился следовать учению Христа, заветам евангельской Христовой любви, он был одним из страстных проповедников любви и возрождения человека. Достоевский знал тайну человека, тайну России, тайну истории.
— И что же это за тайна?
— Когда Достоевский начинает оформлять замысел романа «Преступление и наказание», он каллиграфически выписывает одно слово, которого нет в романе, но оно формулирует его идею. Это слово — Православие: «Идея романа. Православное воззрение, в чем есть Православие». Иные критики возражают: Достоевский не раскрыл смысл Слова и учение в романе, но он и писал не катехизис, а художественное произведение, и в нём в качестве основной идеи православия выступает идея: нет счастья в комфорте. Эти слова немыслимы по нынешним временам. Сейчас все масс-медиа только и твердят, что счастье в комфорте, в обладании вещами, но для Достоевского это не счастье, а несчастье. А что же счастье? Вот лично вы хотите страдать?
— Нет.
— Никто не хочет. Я мало встречал людей, которые в ответ сказали бы, что хотят страдать. А мы живем и не можем не страдать от разных неустройств, от любви, от неудач, от всего. Жизнь и есть страдание. Мы привыкли к словам: «человек рождён для счастья, как птица для полета». А Достоевский говорит: «Человек не родится для счастья!». У Достоевского человек его заслуживает, «и всегда страданием». Можно годами страдания заплатить за минуту счастья, за «великую радость», и этого достаточно.
Редакция «Русского вестника» скептически отнеслась к чтению Евангелия в одной из глав «Преступления и наказания». Они были ханжами, и то, что Евангелие убийце проповедует падшая женщина, их покоробило. Но у Достоевского Соня старается преодолеть те обстоятельства, в которых она оказалась, и у неё это получается. К сожалению, этой идеи Достоевского, что падший всегда может встать, восстановить в себе человека, нередко не замечали ни его современники, ни наши. Достоевский и сам это понимал, когда писал брату: «Свиньи цензора, там, где я глумился над всем и иногда богохульствовал для виду, — то пропущено, а где из всего этого я вывел потребность веры и Христа — то запрещено. Да что они, цензора-то, в заговоре против правительства, что ли?».
— Сегодня Достоевский как не многие писатели представлен и в массовой культуре: спорам о его творчестве много места в своём романе «Обращение в слух» уделил Антон Понизовский, Борис Акунин написал «Ф.М.», а Хотиненко снял сериал «Достоевский». Как вам кажется, насколько достоверным предстаёт перед нами образ Достоевского?
— Писатель Понизовский – плохой читатель: он не читает, а гуглит, а этот процесс рождает не мысли, а треп. Если бы он так писал курсовые работы, как описывает, любой преподаватель отправил бы его читать Достоевского и исследования о нем. Акунин сочиняет, а какой спрос с сочинителя? К сожалению, про фильм, который вы упомянули, я могу сказать только плохое. Я, в отличие от коллег, считаю, что Хотиненко оклеветал Достоевского, и сделал это сознательно. Вышло всё очень красиво, но в каждом кадре ложь, потому что даже в тех сценах, где автор и сценарист знают правду, они предпочитают лгать. Одно дело — сочинять о вымышленных героях, другое — об исторических лицах. Когда о реальном человеке сочиняют гадости и подлости, это клевета. Я могу часами по эпизоду разбирать этот фильм, но нам для этого не хватит и всей газеты.
— А как часто мы сталкиваемся с подобной клеветой?
— Если составить список клеветы на Достоевского, он будет огромным. Фёдор Михайлович — такой писатель, который вызывает не только любовь читателя, но и ярость, гнев, злобу своих противников. Скажу категорично: те, кто не понимает и не принимает Достоевского, в большинстве своём вместо того, чтобы в споре доказывать свою правоту, начинают просто клеветать, ругаться — беситься, одним словом. Такое отношение к Достоевскому откровенно выразил Анатолий Чубайс. Он признался лет пять назад, что всё лето читал Достоевского, и настолько тот выводил его из себя, что он готов был разорвать в клочья книги, физически выместить свою злость на них. А на что злоба? На восславление России, проповедь православия, «национализм».
— Достоевист Людмила Сараскина из всех романов Достоевского считает наиболее актуальным и злободневным «Бесы». У вас, должно быть, тоже есть точка зрения на этот счёт.
— Все романы Достоевского актуальны, начиная с самых ранних — «Бедные люди» и «Двойник», и заканчивая его последним шедевром, «Братья Карамазовы». Роман «Бесы» тоже чрезвычайно мне дорог, я издавал его четырежды, последнее издание (даже в двух томах, журнальной и книжной редакциях) вышло совсем недавно, год назад. Что касается злободневности, то один пушкинский эпиграф чего стоит, и сейчас ловлю себя на мысли, что нашу страну ведёт не Христос, а водят бесы, путая её пути. Или, например, выражение в романе: «административный восторг». Так Достоевский описывает одну характерную чиновничью болезнь России, которая его беспокоила, волновала, хотя в то время масштабы бюрократии были еще не те, что сейчас. Административный восторг — это убеждение чиновника, что всё решается в канцеляриях, всё регламентируется приказами и распоряжениями, которые на самом-то деле враждебны живой жизни. В «Бесах» заключена огромная политическая злободневность. Увы, роман стал одним из архетипов нашей истории. А если начать разговор о моральном, философском, религиозном значении романа, то тут, как и всегда у Достоевского, открывается бездна, но есть опора — автор, которому можно довериться, на которого во всём можно положиться.
