Счастливая жизнь в монастырских стенах
У ворот Варлаамо-Хутынского монастыря ветер гуляет почти в любую погоду, что, с одной стороны, неприятно, а с другой — какая-никакая связь времён.
Без буйного ветра, кажется, было бы совсем невозможно представить, что много веков назад здесь, на правом берегу Волхова, на том самом месте, где сейчас распахнулись резные врата в святую обитель, было место худое, находящееся во власти злых сил. Проще говоря — худынь, Хутынь. В XII веке в этом мрачном лесу срубил себе келейку Преподобный Варлаам, один из самых почитаемых святых Русского Севера, и стал отмаливать эту землю. Затем подтянулась монашеская братия, в Хутыни срубили деревянную церковь, которая и положила начало обители. За века своего существования монастырь чего только не повидал, каким чудесам и напастям не был свидетелем, со времен своего основания был мужским, затем стал женским, каким и является поныне.
Не дожидаясь ни праздников, ни круглых дат, в декабре, больше похожем на март, мы с фотокорреспондентом приехали сюда, чтобы увидеть самую простую, повседневную жизнь обители.
Матушка-филолог
На территории монастыря монашки скребут мокрые дорожки лопатами, очищая их от стаявшего снега, кусты роз, высаженные вдоль дорожек, стоят плотно укрытые еловыми лапами, с которых тоже сползают белые снежные шапки. Кажется, что на дворе не Рождественский, а Пасхальный пост. В прозрачном воздухе разлита весенняя сырость. Матушка Нонна, благословлённая быть нашей провожатой, встречает нас у стен Спасо-Преображенского собора. Лицо монахини белое и строгое, как стены храма, и определить, сколько же ей лет, с первого взгляда не представляется возможным. 30? 40?
Спросить у монахини, как же она оказалась в монастыре, пожалуй, первый порыв мирянина. Ничего удивительного, что и ответ, скорее всего, тоже будет первым порывом:
— Это воля Божья прибыть в обитель. Это призвание.
Матушка Нонна, впрочем, не впервые общается с журналистами, да и экскурсии по монастырю водила и прежде, и знает, что этот простой, казалось бы, ответ мне непонятен. Поэтому и продолжает:
— Я в храм начала ходить в сознательном возрасте, у меня родители не были крещеными. В 1990 году я закончила филфак и на следующий день после защиты своего многострадального диплома по роману «Доктор Живаго» Пастернака поехала с подружками в монастырь. Это время было переломным в умах и сердцах, тот же «Доктор Живаго» был только что напечатан в «Новом мире», а я была такой гордячкой с филологическими замашками! Даже не знаю, как я позволила увезти себя в монастырь. Но мы приехали, и меня тут же и крестили.
Мой первый приезд в монастырь вызвал, конечно, отторжение. Я готова была убежать, думала, зачем меня сюда привели, оставайтесь сами в своей церкви! Я устала, ноги на службе у меня разболелись, думаю, что же это за издевательство такое. Да ещё подружкам моим дела до меня нет, молятся себе! А я не понимаю ничего, стою, как иностранец в чужом государстве. И вот, когда совсем устали у меня ноги, я решила сесть в храме на скамейку. А момент-то как раз оказался неподходящим: шёл дьякон с кадилом и «Честнейшую Херувим» пел. И сестра, которая церковничала, увидела мои страдания, и меня заботливо подняла так, и сказала ласково, что, мол, девочка, ты пока постой, нельзя пока садиться. Я испуганно встала. А потом вновь чувствую её руку на плече: теперь садись. И батюшка ко мне очень ласково отнёсся, даже сказал моим подружкам: «Зачем затерроризировали её, заставили на службе стоять? Погуляли бы лучше». И завтра, говорит, не поднимайте ее рано, пусть поспит. А потом поднимете, и покрестим ее. И вот меня такую своенравную и самодостаточную повели в храм! Это Господь всё устроил, иначе и не скажешь. Потом я стала ездить в монастырь, а сама работала сперва в школе, потом в музее-квартире Александра Блока. Ездила-то я сначала в Пюхтицкий монастырь в Эстонии и даже не думала о других монастырях, но прошло три-четыре года, и батюшка, который меня крестил, предложил мне поехать в Новгород, в Варлаамо-Хутынский монастырь. Я хотела провести тут неделю, а провела весь свой отпуск, затем вновь приехала на праздник Преподобного Варлаама 19 ноября и, уезжая, прощаясь с матушкой, на ее вопрос: «Когда совсем-то приедешь?» так смело для себя ответила: «Когда благословите».
С тех пор прошло 19 лет, много это или мало? Матушка Нонна ответ дать не может. Время в монастыре течёт по-особенному, не с вечностью же, в конце концов, сравнивать этот срок?
Вечность, однако, в монастыре обличена в самые обыкновенные, житейские дела и течёт себе за дойкой коров, приготовлением пищи, работой на огороде. Сегодня в Варлаамо-Хутынском монастыре спасаются 55 сестёр, и у каждой своё послушание. С матушкой Нонной мы отправляемся знакомиться с другими сёстрами.
Варвара-хлебопёк
— Ну какие такие секреты у меня особые? — на секунду задумывается инокиня Варвара, хлебопёк. — Вот мы хлеб только бездрожжевой печём. Ой, какой он! Несколько недель не черствеет, может только корочкой сверху схватиться. А вот ещё смотрите, какие у нас грибочки есть! Сфотографируйте!
В маленьком помещении на первом этаже звонницы тесно от монастырских заготовок: бочки с квашеной капустой, стоящие под грузом тяжелых камней, банки с грибами и яблочным вареньем. Больше всего, пожалуй, варенья. На столе лежит листок со списком заготовок, сделанный убористым почерком. Варвара рассказывает обо всём, и её лицо, кажется, ни на секунду не остаётся в покое. Согласно модным сегодня психологическим характеристикам Варвара — самый натуральный экстраверт.
Это звучит очень необычно: экстраверт в монастыре. Меж тем Варвара здесь уже 12 лет.
— Вот мне только исполнилось 22, и на следующий день я ушла. У меня семья верующая. Мама тоже, но особенно папа, — говорит весело.
— И ни разу не жалели?
— Нет, конечно.
— И не хотелось одеться красиво, накраситься, пойти танцевать?
— Ну что же… Бесы, конечно, всегда смущают… Но я не жалела никогда.
Только что щебетавшая Варвара как-то сразу меняется, когда её начинаешь расспрашивать не о монастыре, а о ней самой, то ли считая, что это неинтересно, то ли ещё по каким-то причинам. Из кладовки мы уходим в кухню, я пытаюсь задавать ей вопросы и так и этак, но никак не могу добиться ответа, который был бы мне понятен. Два понимания жизни — моё, мирское, и иноческое, Варвары, — сталкиваются и, пружиня, отскакивают друг от друга. Я ищу весомую причину ухода двадцатидвухлетней девушки в монастырь, а Варвара считает вполне понятным объяснением всего три слова: это мой путь.
Когда этот бессмысленный разговор прерывает сообщение о том, что в монастырь привезли огурцы, и Варвара убегает их принимать, нам обеим становится ощутимо легче.
— Варвара у нас самая активная, — рассказывает матушка Нонна. — К нам скоро паломники приедут, так она для них уже море еды наготовила. Вот каша у неё стоит, в одеяло укутанная, чтобы не остыла. А бывает, паломники неожиданно приедут, но она всё равно справляется. Рабочих рук на кухне не хватает — она их тут же сама и привлечёт ей помогать. Но голодным от неё никто не уйдёт.
В монастырской кухне, примыкающей к столовой, Варвара развивает бурную деятельность по продвижению позитивного образа монастыря в массы. Спрашивает:
— А хотите кашу сфотографировать?
Владимир Иванович хочет сфотографировать кашу, но только при одном условии — Варвара будет раскладывать её по тарелкам. Та всплёскивает руками:
— Ой, нет-нет, со мной нельзя! Я ведь без хитона, вот матушка потом как увидит, будет мне. Гликерия! Беги сюда, сейчас тебя фотографировать будут.
В кухню заходит молодая, круглолицая Гликерия и скромно улыбается. Варвара командует:
— Вот накладывай кашу на тарелку, а тебя фотографировать будут.
От большого чана с кашей, освобожденного наконец-то из одеяла, идёт густой пар. Гликерия молчит и под щелчки затвора фотоаппарата накладывает кашу.
— Ну а теперь тогда ещё и яблоки сфотографируйте, — решает Варвара, и на кухонном столе вмиг вместо каши появляется тазик с крутобокими монастырскими яблочками.
— Да что же мне делать? — всё так же смущенно улыбаясь, смотрит Гликерия на Нонну.
— А вот уж я не знаю что, — смеётся та в ответ. — Это Варвара всё придумала, её спроси.
— Ну как что? Это яблоки для пирогов, ты их режь, — говорит Варвара.
Слова матушки Нонны, что от Варвары ещё никто не уходил голодным, быстро находят своё подтверждение. Не успев оглянуться, мы уже сидим за столом, а перед нами горшочек со щами, той самой кашей, которую, конечно, лучше назвать пловом без мяса, монастырский хлеб, чай, печенье. Всё постное, потому что на дворе Рождественский пост, но вкусное.
Окна столовой выходят на заснеженный Волхов, а прямо на подоконнике на улице сидит кот. Кот из тех жителей монастыря, что не любят фотографироваться. Заметив камеру в руках Владимира Ивановича, чуть медлит, а всё же спрыгивает недовольно и убегает. Сколько таких вот братьев наших меньших живёт в обители, кажется, никто не считает. Я сбилась со счёта на двенадцатой кошке, а так-то их, конечно, больше. Нерадивые миряне подкидывают животных к воротам монастыря в надежде, что тут-то их точно не бросят. И не ошибаются. Усатые-полосатые находят в обители приют.
Сестра Елена
После монастырского обеда приходит ощущение, что всю информацию, которую можно было получить за столь короткий срок, мы собрали, пора уезжать. Но деятельная Варвара, кажется, не намерена отпускать гостей. Тем более что в кухне неожиданно появилась ещё одна послушница — Елена.
— А то что всё меня да меня фотографировать? — восклицает Варвара. — Давайте вот лучше сестру Елену, у меня тут как раз такая красивая корзинка с яйцами нашими монастырскими есть.
Послушница Елена, впрочем, совсем не готова к такому повороту событий:
— Меня? Да вы что? Нет, я старая. Не надо меня, я местная, меня в Новгороде все знают. Не надо, пожалуйста!
Послушница Елена маленькая, с удивительно светлым, почти лишённым морщин лицом, в некотором роде архетип доброй русской монахини. При виде такого лица уже у нас с Владимиром Ивановичем срабатывает профессиональный рефлекс, ведь видно сразу: сестре Елене, да ещё с корзинкой с яйцами, место на первой полосе пасхального номера «НВ»! Мы на три голоса с Варварой начинаем её уговаривать, но послушница остаётся непреклонной. Пытаясь скрыться от такого напора, она скорым шагом направляется к не замеченной нами ранее двери на кухне, и когда уже почти исчезает, Владимир Иванович с Варварой прибегают к последнему и наисильнейшему аргументу:
— Не по православному же это! — уверяет фотокорреспондент.
— Ну ради монастыря! — настаивает инокиня.
Ещё секунда, и дверь закрывается. Значит, не судьба.
— Ну ладно, я сейчас монахиню Лию позову, — не отчаивается Варвара.
Через минуту она возвращается с, кажется, совсем юной девушкой, с лица которой ещё не пропало недоумение.
— Давай вот сфотографируемся, — говорит Варвара, — потом ты газету маме подаришь, а я папе.
Но не успевают Варвара с Лией взглянуть в объектив, как в кухню вновь возвращается послушница Елена:
— Чего уж там? Давайте фотографироваться.
— Ура! — с чувством выполненного долга выдыхает Варвара.
* * *
Ветер с Волхова не стихает и к вечеру, но мартовским больше не кажется. Поклонившись за резными воротами монастыря и взглянув наконец на часы, думаешь, что время здесь и правда, по замечанию матушки Нонны, похоже на безвременье — течёт незаметно. А может быть, и не течёт вовсе, а просто, вечное и стройное, накрыло своим куполом обитель и жителей её, и нас, верующих и сомневающихся, но приходящих к её стенам.
____________
Материал подготовлен при участии Миссионерского отдела Новгородской и Старорусской епархии.
Владимир БОГДАНОВ (фото)
