Борис Непомнящий — человек августа, но празднует свое 70-летие с первых чисел июля
На этой неделе открывается персональная выставка народного художника России Бориса Непомнящего. С именем, но без названия.
— Борис Непомнящий, графика. Согласитесь, разве это заголовок? У музейщиков другая выставка предполагалась, не моя. Не получилось, пришлось родиться раньше срока.
Сетует, что так некстати в продаже не оказалось паспарту:
— Вот, кустарничаю, чтобы не рассыпаться прямо на публике. Да вы присаживайтесь. Кофе? Не волнуйтесь, и себя не обделю.
На столе
Я сел рядом с писательницей Улицкой. Похоже, эту книжечку Непомнящий сейчас и читает.
— Угадали. Вы знаете, в последнее время читаю только женщин. Я про современных авторов. Мужиков не могу. Пробовал и Прилепина, и номинантов на Букера-Шмукера. Много кого. Как по новгородским дорогам — все время какие-то ухабы словесные. А Улицкая — умница. Чудесный русский язык. Языка-то нынче нет. Ни на улице, ни, извините, в прессе с телевидением.
— Не читаете и не смотрите, Борис Львович?
— Почитываю и посматриваю. В порядке исключения. Nat geo wild, например.
— Хороший канал, но там все друг друга кушают. Не приедается?
— А что делать? Я за льва переживаю больше, чем за антилопу, когда он ее преследует. Он — сильное благородное животное. И меру знает: съел и успокоился на какое-то время. Это человеку все мало. Сначала чемоданами тащили, потом вагонами.
— Может, надо вегетарианство нести в массы? Меньше будет агрессии, стяжательства, болезней, которыми расплачиваемся за излишества.
— Хотел показать пример. Доктора запретили. Говорят, что мне обязательно надо есть говядину. Так что у меня безвыходное положение. Как у льва. На самом деле здоровье, возрастное долголетие в большинстве случаев — гены.
— А талант, в чем его природа?
— Ни в чем! Все сверху. Это не от нас.
— А любовь? Как вы говорите, почитывая, я набрел на «открытие науки» — это всего лишь некие химические процессы в организме, вызывающие тяжелую форму безумия. К счастью, временного.
— Про химию не скажу, и любил я не много. Пару раз в жизни это несчастье меня настигало. Это наваждение, ра-
зум бессилен. Любовь — просто кошмар. И наоборот, самые чудесные отношения у меня были с женщиной, в которую я не был безумно влюблен. Жаль, но она ушла из жизни.
Я знал людей невероятно талантливых — рисовальщиков, живописцев от Бога. Нередко это история о внезапно свалившемся на голову наследстве. Так легко все спустить. Надо уметь распорядиться и деньгами, и обстоятельствами, и талантом. Только через труд. И внутренняя потребность нужна. Грубовато, но точно сказал Жванецкий: «Писать, как и писать, нужно тогда, когда уже не можешь».
Заказ — это прекрасно
— Есть потребность, а есть на потребу. Как вы относитесь к так называемому актуальному искусству, всевозможным инсталляциям?
— Однажды в Новгороде была выставка, привезенная галереей Гельмана. Как раз инсталляции, перформансы. Так вышло, что я остался там дольше многих других. И ко мне подошла девушка-корреспондент, она, как и выставка, была из Москвы. «Ваши впечатления?». Что я мог сказать? У меня есть иностранные журналы 1960-х годов. Там все это уже было. То, что в России стало вдруг актуальным начиная с 1990-х.
— И у них был свой лающий художник Кулик?
— Все было. Я не против инсталляции. Но что под этим понимать? Когда нам предлагают набор из «произведений искусства», вроде мусора и унитаза... Унитаз чем был, тем и останется. Не было этого модного словечка «инсталляция», но были давным-давно созданы примеры совершенно гениального расположения предметов, архитектурных сооружений, зданий. Впервые я понял это в Югославии, была такая страна. Так вот — маленькое пьяццо, аркада, романский храм, прозрачный купол. Все вместе взятое вызывает чувство истинного благоговения. Потом я испытал то же самое на площади святого Марка в Венеции. Наш Санкт-Петербург — вот великая инсталляция. Не устаю любоваться и восхищаться.
— Заметьте, госзаказ.
— Так и развивалось искусство. Начиная с наскальной живописи. Наверняка глава племени сказал, мол, надо нарисовать то-то и то-то. Мировые музеи заполнены заказными вещами! Это гениальные вещи. Но ведь тот, кто их заказал, знал, к кому обратиться, и не ошибся. В свое время изумительным заказчиком была церковь, ее заслуга в появлении высокого искусства огромна. На этих лучших образцах воспитывалась знать.
Что видим сегодня? Людей с деньгами много, заказчиков мало. У меня была в гостях одна дама, которая жаловалась на свой новый трехэтажный дом. Дети уехали, они с мужем там вдвоем. По мобильнику разговаривают. Дома! Бывает неуютно, одиноко и даже страшно. Понимаете, если люди полжизни прожили в хрущевке, потом они ее же и воспроизводят, только в многократно увеличенном виде. Без чувства меры и пространства.
— Вы лично, в каких отношениях с заказом?
— В нормальных. Делал заказные работы, но как я этого хотел. Например, так. Со мной — договор, от меня — серия графических листов к выставке. Темп тоже нормальный. Ну, за пять лет, а у выставок — региональных и всероссийских — такая периодичность, можно что-то создать. Правда, когда мыслишь пятилетками, острее понимаешь, как мало нам все-таки отведено. Сколько осталось? Нам бы лет так 150 жизни хотя бы...
3D и т.д.
— Сколько вы уже в Новгороде?
— 44 года! В 18 лет я знал, что хочу учиться в Ленинграде, а жить в небольшом русском городе между двух столиц. Не знаю, почему.
— И как представлялся этот небольшой русский город?
— Никак! Когда заканчивал «Муху», у меня был выбор, как у человека уже семейного. Псков или Новгород? Я пошел на автовокзал, первым был автобус на Новгород. В Ленинграде — дождь, а в Новгороде — солнышко. До кремля дошел, побродил немного. Все!
— В Киеве, где вы родились, с солнцем еще лучше.
— А я уехал, и слава Богу. Как-то мне там не очень. Нет, город красивый. Хотя война мало чего оставила от старого Киева. Есть места, Печерск вот великолепно сохранился. Но я живу там, где мне нравится. И делаю то, что мне нравится. Гоголя, Достоевского... Скачу с одного на другое. То «Шинель» примерю, то «Записками сумасшедшего» заинтересуюсь.
— Можно дурацкий вопрос?
— Совсем?
— Ну, у вас же есть офорты — «Корабль дураков» и...
— «Суд дураков». Все, больше никаких глупостей.
— А эти с чего? Пересмешник Себастьян Брант, немецкая средневековая литература вам интересны?
— Все проще. Корабль — впечатления поры моей университетской деятельности. Он у каждого может быть свой, тема бесконечная. Дать ее группе художников, и вы получите массу версий, скорее всего, по большей части политизированных.
— Модель мира?
— Вот — мы и они, Россия и Америка. Почему мы так живем? И почему они так себя ведут?
— Почему вы ушли из университета?
— Потому что новые образовательные стандарты пришли. Посмотрел программу. Смещение в техническую сторону — 3D и т. д. Рисунка — два часа в неделю. А мысли откуда?
— Из трехмерного пространства, видимо.
— Но это же абсурд, не может инструмент быть важнее самой работы! Ах, Болонская система! Ах, наши дипломы признают во всем мире! Они знания признают, а не дипломы. Я как-то, будучи в Штатах, познакомился с ребятами, закончившими Бауманку. Еще с третьего курса сманили. Их дети уже американцы. Живут припеваючи, но работают на войну.
— Грустно? Что на войну.
— Кто ж думал? Жизнь коротка. Нужны условия для самореализации. Здесь и сейчас. Когда-то я был большим патриотом. Племянников, уехавших на Запад в 1990-е, чуть ли не предателями считал. Но нам в их годы было проще. Все ругают и ругают советское. Кто? Да те, кто не был достаточно состоятелен в профессии. Единственно верное учение, цензура... Много было всякой чуши, но государство финансировало школу. До 1990-х мы были, по сути, единственной страной, где в изобразительном искусстве сохранялась франко-итальянская школа. В академических институтах, слава Богу, она еще есть, несмотря на все реформы.
— У вас не возникало мысли об эмиграции?
— Никогда!
— Предлагали?
— Да. И в Америке, и в Европе. В Нюрнберге неплохо выставка прошла. И — «А вы не подумаете, чтобы после такого старта...». Я не подумал. Слишком врос в свою страну. Давно, очень давно. Начинать все сначала? Смысл? Мне категорически не даются чужие языки. Да и не диссидент же я, в конце концов.
Грех жаловаться, самое непростое время, когда у нас тут все рухнуло, я прожил более-менее. Черт те что творилось. Накрылось кино, пропал интерес к театру. Пошла всякая муть. Но мы, только что освобожденные (еще вопрос, от чего!), стали вдруг интересны остальному миру. Были годы, по три-четыре раза выезжал с выставками за границу. Германия, Норвегия, Финляндия, Швеция... Я не делал ничего, чтобы их удивить. Если пришлось бы срочно перестраиваться, лучше сидел бы дома. Как-то на выставке в Англии общался с экспертом аукционного дома «Сотбис». Он сказал, что русский авангард закончился в 1980-х! До свободы! А потом пошли подделки. Потому что невозможно из реалиста моментально переродиться в супрематиста. Так не бывает.
Игра в классики
— Кто из наших классиков наиболее иллюстративен?
— Чехова можно рисовать бесконечно. Гоголя. Он и пишет, как рисует.
— Лермонтов?
— Пытался, не получилось. Это издательство хотело, а мне он показался сладким и манерным. Сами герои, их поведение.
— Вы про прозу?
— Да, «Герой нашего времени». Вот если бы я начал с «Вадима». Не дали! Главный хранитель Эрмитажа считает себя крутым лермонтоведом. «Надо сказать, это слабое произведение. Но когда вы сделаете что-нибудь, пошлите». Естественно, я не при (слал), а по...
Достоевский — отдельная тема. Там нутро. «Братьев Карамазовых» впервые прочел в 1978-м. Одновременно мне дали почитать «Архипелаг ГУЛАГ». Это было в комнатке в Доме творчества. За дверью, за занавеской и чуть ли не под одеялом. Вот так ночью читал Солженицына, а днем Достоевского. И впечатление, как ночь и день. Гений и публицист. Превосходный, но публицист. При всем уважении к Александру Исаевичу не могу поставить его вровень. Читать рассуждения отца Зосимы мне было тяжело. Внутренне, глубоко, о вере — это не просто. Даже для воцерковленных людей, мне кажется. Весь роман — на нерве, напряжении. А вот «Записки из мертвого дома» читал и иллюстрировал легко. Биографично, живописно, понятно. Питерские рассказы Федора Михайловича люблю. Но к ним многие художники обращались. Зато по «Запискам» у меня только один предшественник, сделавший пяток иллюстраций еще в XIX веке. А я сделал 50. Не буду говорить, что лучше.
— Но по чистому полю.
— Да! Это важно. Вообще, когда работаю, чужой опыт для меня тоже где-то за занавеской. В такое время даже на выставки не хожу. Может помешать.
— Вы ревнивый человек? В смысле творчества.
— А как же! Творческая среда не существует в чистоте. Мы знаем это с античных времен, когда художникам случалось и до душегубства дойти. Честолюбивы все. Ничего странного в этом нет. Это же движитель. Странно, если художник сам себе начинает нравиться. И страшно. Вот это уже хана!
— А как же Александр Сергеевич? «Ай да Пушкин, ай да сукин сын»?
— Есть минуты и есть время. Как не посмотришь по его прошествии — и то не так, и сё. Недавно читал про Бабеля. Ужас! Десятки раз переделывал какой-нибудь рассказ. Никому не надо, кроме него. Переделывал, и всё. Вот и у меня: книга уже издана, а я сижу и рисунки правлю из нее. Нарисуешь что-нибудь новое — вроде, ничего. Глянешь через три-четыре месяца — дерибасов навалом!
Тикайте, хлопцы!
— Переведите.
— Это с одесского. На Дерибасовской всегда можно было купить кучу подделок. Дельцы, цеховщики. Удивительнейший город, что с ним сейчас происходит... В 1965-м отметили 100-летие Одесского художественного училища. Мы были инициаторами. Одетые, как римские воины, прошли по улице Советской Армии, свернули на Дерибасовскую. Движение остановилось. Было удивительно празднично. Прошло 50 лет, мы хотели снова собраться в Одессе. А произошло то, что произошло. Поэтому часть нашей группы, кто проживает в США, устроили этот праздник в Нью-Йорке.
Боже, как они там, на Украине, жить-то собираются? Я бывал на Западной Украине. Еще когда учился, ездил на пленэры. Был случай, только приехали, как нам из райкома ЦУ: «Тикайте, хлопцы, поубывают!». Амнистия была для бандеровцев, которым после войны по 25 лет впаяли. Мы же москали! Раз с восточной Украины — всё! Места на этой Западенщине красивенные. И люди по сути своей хорошие. Жили мы как-то в селе у горы Говерла — самая высокая в Карпатах. Пошли гулять и припозднились. Ночи украинские совсем не новгородские — хоть глаз выколи. Как же нам хату свою найти? Смотрим — огонек. Давай, подойдем и спросим, может, подскажут? А там — хозяйка наша. Стоит и ждет. Мы ей потом этюдов надарили, такая счастливая была. Бедно люди живут, а красоту очень любят. Их вышитые безрукавки и рубашки — это что-то.
Налево, значит, в Норвегию
— Вам приходится заставлять себя работать?
— Иногда — да. Хорошо же сесть на диван, почитать. Главное — до работы дойти. Посмотрел, не понравилось что-то. Процесс пошел. Нужен только стартер.
— Образ, внезапно возникший в воображении, подойдет?
— Мне давно легче рисовать человека по воображению, чем с натуры. Хошь нос увеличу, хошь губу подожму.
— Пластическая живопись.
— Да, придумаешь, как хочешь.
— А с закрытыми глазами?
— Делал, забавно получается. В руках ведь тоже память есть.
— На спор?
— Нет, сам для себя экспериментировал. Ерунда, конечно. И левой рукой писал. Но это по необходимости. Когда правую сломал. Поехал поздней осенью в Юрьево, там и хлопнулся. Очнулся — гипс. Месяц на выздоровление. Что было делать, я пошел налево.
— И как?
— Представьте, всё, что нарисовал за этот месяц, продал! Причем в Норвегию, как норвежские пейзажи. Нет, вру, одна картина осталась. Потому что ее наш музей купил.
— Что же вы опять за правое дело взялись?
— Привычка, ничего не могу поделать. Да, я тогда еще и цикл иллюстраций закончил к «Мертвому дому». Мне так нравится эта книга, постоянно новые сюжеты возникают.
— Наверное, можете уже читать фрагменты наизусть.
— Вы мне льстите. Я же кто? Непомнящий! Сколько раз на дню лишний раз, то подымусь, то спущусь по лестнице в мастерской, забыв, за чем шел.
— Зачем я здесь? Если не про лестницу, а вообще.
— Ничто так не ставит меня в тупик, как вопрос, зачем я курю? Уже 55 лет! А вообще в искусстве, как мне кажется, есть три главных вопроса. Как? Писателя и композитора спрашивать бесполезно. Все равно тайна. А художник... В сущности, этому ремеслу хорошо ли, плохо ли можно научить. Что? Тут каждый сам решает. Кому пейзажи ближе, кому портреты, кому большие жанровые работы и т. д. Зачем? Это самый страшный вопрос. Я десять лет был председателем Союза художников у нас в Новгороде. Приходилось провожать людей в последний путь. И потом оказывалось, что ни детям, ни женам не нужно то, что оставил художник. Мог он предположить, что так будет? Наверное, да. Мог что-то изменить? Нет. Это рок. Есть такой анекдот, простенький, но мне нравится. Идут мама с маленькой дочкой. Вдруг девочка радостно вскрикивает: «Мама, мама! Смотри, художник!». «Тише, доченька, тише. Нельзя смеяться над чужим горем!».
— У вас в роду кому-нибудь передалось?
— Старшей внучке, она еще учится.
— Анекдот рассказывали?
— Не возымело. Это внутри. Бороться бесполезно. Но с этим вполне можно счастливо сосуществовать. Наша профессия по-настоящему свободна. Ты сам, только ты, причина успеху и неуспеху. Ты не зависишь от коллектива, как музыкант в оркестре. Кстати, люблю послушать музыку, когда работаю. Куча дисков, вертушка — все сохранилось. Люблю классику, теноров, Нетребко. Могу поставить и западную попсу, вроде Элтона Джона, классический джаз. В любом случае должна быть какая-то органика.
О юбилеях
— Вот их я как раз не люблю.
— Счетчик давит?
— Очень, явный психологический сдвиг. Но это — перед и немного после. Потом работа все-таки вылечивает. У меня — режим. Примерно с двенадцати и до десяти я в мастерской. Что дома делать? Сейчас вы меня как раз слегка сдвинутым застали. Сплошная маета. А вот когда все это будет развешано, самому станет интересно посмотреть. В данном случае будет ретроспектива. Что-то выставлялось, а кто-то еще не видел — целое поколение уже выросло. Что-то могло забыться, что-то подвергнуться переоценке. Всегда так. На мое 60-летие много народу пришло. Надеюсь, я еще интересен. Хотя я на эти вещи философски смотрю. Разное в жизни было. В Рованиеми, а это не последний город в Финляндии, на открытие экспозиции пришли полтора десятка человек. Выставка тут же закрылась. Как оказалось, пока она готовилась, поменялся мэр. Новый градоначальник высоко ценил спорт, изобразительное искусство представлялось ему бесполезным. Если не вредным. И курьезы были. Вроде вернисажа в Норвегии. Когда на приеме в обществе «Россия — Норвегия» меня, предварительно извинившись, спросили: «Борис, вас не удивило, что так мало куплено ваших работ?». Мало ли, все-таки другая страна, менталитет. «Нет, вы не поняли. Это у вас настоящие работы? Да?! Тогда почему они стоят так дешево?».
* * *
— Приходите, буду ждать.
Это приглашение от Бориса Львовича мы адресуем всем новгородским поклонникам его таланта.
По такому случаю юбиляр обещал даже украсить свой лацкан золотой медалью Российской Академии художеств, которой был удостоен почти десять лет назад. За вклад в искусство. Там, среди медалистов Академии, серьезный состав: Брюллов, Шишкин...
Всем медаль хороша, по словам самого Непомнящего, только один недостаток у нее: трудно нацепить. А уж отцепить — почти невозможно...
Приходите летом, а эта выставка продлится больше месяца. И приходите осенью. Ведь там все будет только «По любви». На этот раз название уже готово.
Всё самое-самое. Из прошлого дальнего и ближнего. И может быть, нечто совершенно новое, о чем пока рано.
Фото Владимира БОГДАНОВА
