Вышел в свет альбом иллюстраций Бориса Непомнящего.
Так и называется: «Борис Непомнящий». И еще два слова: «Графика. Избранное». Коротко и ясно.
Тираж, правда, невелик — всего 500 экземпляров. Ничего не попишешь: издание не коммерческое. И художник. Он хоть и признанный мастер, по разряду масскульта не проходит совершенно. Другие у него приоритеты. Так что все нормально.
Всё как у людей
— Главное, что печать хорошая, — это уже отзыв самого автора.
Я вопросительно посмотрел на него, улыбающегося.
— Правда-правда. У Новгородского музея-заповедника — прекрасные сканы. Сотрудники музея вообще мне здорово помогли, в том числе при отборе материала. С их подачи не в ущерб основной идее — это был Достоевский — в книгу вошел Гоголь, вошли библейские сюжеты. Для полноты представления о творчестве дорогого автора. Все-таки первый его полноценный альбом, надо сказать.
— И немножко опоздавший к его юбилею, на год примерно.
— Все равно это отголосок моего 70-летия. Изначально мысль была не моя. Готовил в Москве выставку под эгидой Союза художников. И стали меня направлять на путь истинный. Борис, пора бы уже, может, спонсоров найдешь? Ну и все такое. Я задумался: все друзья-знакомые — с альбомами.
— Что-то не так в жизни.
— Да, неправильно как-то. Причем не у них, а у меня.
— А почему по мотивам произведений Достоевского?
— Так по месту и по творчеству. Все-таки Федор Михайлович — не чужой человек для нашей губернии. И я уже давно работаю по этим самым мотивам. С тем и обратился в областной департамент культуры. Проект поддержали музей Достоевского в Санкт-Петербурге, Союз художников.
— Морально?
— Кто-то же должен подтвердить, что я не только для себя, любименького, книгу хочу издать. Если говорить о материальной стороне вопроса, тут главное слово было за нашим музеем-заповедником. Кстати, по его заказу участвую в проекте Музея одного романа в Старой Руссе.
Дипломная работа
— Кстати, как дело движется?
— Мне там уже нравится. Особенно мебель. В музее — великолепный реставратор.
— Хорошо, а ваша часть?
— Я работаю над интерьером, над персонажами «Братьев Карамазовых». Это будут объемные образы. Как бы призраки героев, но вполне осязаемые. И узнаваемые.
— Узнаваемые по кому? Достоевский не слывет мастером портрета.
— Нет-нет, в романе они достаточно обрисованы. По крайней мере, для художника. Это пейзажей Федор Михайлович избегал напрочь, а над внешними описаниями героев все-таки работал. Но я не следую буквально за текстом. Есть замечательный фильм «Братья Карамазовы». Лучшая из экранизаций. Это 1968 год. Режиссер — Иван Пырьев, превосходный ансамбль актеров. И мои персонажи имеют с ними сходство. Федор Павлович, Иван, Алеша, Дмитрий, Смердяков, отец Зосима, купец, крестьянка.
— В общем, кистью вы тут не работали.
— У меня диплом художника по интерьеру. Это мое высшее образование, прямая специальность. И я никогда бы ее смолоду не бросил, будь тогда такие материалы, как теперь. Все, что задумал, можно реализовать. А раньше... Например, делали мы кинотеатр «Октябрь». Дерево, мебельная плита, краска — все.
— Возвращаясь к альбому. Это ведь не только ретроспектива разных лет.
— Да, там довольно много новых работ, сделанных именно для него. «Братья Карамазовы», «Село Степанчиково и его обитатели», «Записки из Мертвого дома» — по этим произведениям.
Кроме шуток
— Мир Достоевского сложен. Для кого-то — просто мрачен. А вы ведь человек жизнерадостный?
— Кто вам сказал?
— Вы же любите шутку, анекдот. Хотя в этот раз еще ничего такого не рассказали.
— А я еще расскажу. Без рисовки — я стал жестче. Раньше мне казалось абсолютно неудобным расстаться с человеком, общение с которым не доставляет никакого удовольствия. Сейчас, стараясь не обидеть, просто ухожу. Его для меня больше нет. Может, это способ самосохранения психики. Может, время наше влияет, оно обособляет людей. Мое детство прошло в киевской коммуналке. Не рай земной. Чужая ругань — как твоя собственная. Но по праздникам собирались на пироги. Соседка сделала колбасу украинскую — несет попробовать. Общежитие, дискомфорт, а люди были терпимее.
— Колбасу — на стол, а в органы — анонимку.
— В расчете на жилплощадь соседа? Все могло быть. Но меня как-то не коснулось.
— Иному легче на себя самого донос написать.
— Сделано уже! Открытие юбилейной выставки в Москве снимал федеральный канал. Мне потом друзья звонили, мол, посмотри, ты там интересно выступил. А где? Да в Интернете. Я обалдел. Оставили две вещи. Мое рассуждение о том, что Солженицын — эссеист, а Достоевский — великий писатель. И анекдот! Вот видите, мы и дошли до него. О том, что в России в создавшейся ситуации есть два выхода: один — реалистический, а другой — фантастический. Реалистический: прилетят инопланетяне и помогут решить все наши проблемы. Фантастический: мы сами справимся. Но завершил я на позитиве: мы выбираем фантастику. Звонок другу, спрашиваю: «Вовик, а ко мне теперь не придут?».
— Из реализма?
— Нет, из фантастики. Но настоящие такие товарищи. Ладно, шучу. Я же патриот, на самом деле. Просто не нравится мне много чего. Неискренность, воровство это бесконечное... И такой футбол, как на последнем Euro. Я не любитель спорта. Мне импонирует высказывание Черчилля о том, что своим долголетием он обязан тем, что не занимался спортом. Но они же мою страну позорят — вот эта пацанва. Исландцы бьются за свой островок, а наши не могут и не хотят постоять за огромную Россию. Грустно.
Параллели
— Почему Достоевский? Я так хочу. Никогда не делаю того, что мне не нравится. Пытался иллюстрировать Лермонтова — не мое. А Достоевский, Гоголь — это интересно, это всегда напряжение.
— Пушкин?
— Зачем? Там такая самодостаточность во всем. Что ты прибавишь? Красивую картинку? Нет пространства, Пушкин сам все заполнил. Сделал и ушел. Всем привет. За Достоевским на удалении параллельно ты можешь следовать. Да, кто-то не может его читать. Кто-то никогда не откроет «Записки из Мертвого дома». А я сразу погрузился. Там не все так уж мрачно, как кому-то кажется. Каторга, а поросеночка и выпивки на праздник сидельцам добыть случалось.
— Поросеночка вы, однако, не отобразили.
— Он бы все разрушил. Как видимость благополучной жизни. Не мог я подложить такую свинью Федору Михайловичу. Я о том всего лишь, что даже «мертвый дом» — это не только грубость, жестокость, невыносимость существования. И люди... Да, они с течением времени не меняются, наверное.
— А лица?
— Я думал об этом еще школьником, видя людей, приехавших из деревни. Обветренная кожа, сжатые губы. Что ни говори, профессия накладывает отпечаток. Однажды был на любопытной выставке фотографий американского фермера и нашего. 1913 год. Такое впечатление, что перед тобой — соседи по деревне. 1990-е. Американец — благодушный, упитанный, холеный даже. А наш... Он будто остался в 1913-м.
Вагон свободы
— Вы знаете, что все олигархи похожи? Найден признак успешности: складку посередине лба у переносицы надо иметь. Я как узнал — к зеркалу, конечно. Не-а, раз не сложилось, так уж и не сложится.
— Интересно, у Никаса Сафронова есть складочка?
— А что, у него вагоны денег? Жена другого модного московского художника как-то пожаловалась по телевизору, что невозможно в Москве найти няню за 3 тысячи долларов в месяц. Не то, все равно не то. Вы можете себе представить, что состояние олигарха — это составы стодолларовых купюр. Ну и там, возможно, найдется какая-то денежка, чтобы купить что-нибудь «от Сафронова».
— Зачем им Достоевский?
— Совершенно ни к чему. А мне нужен. С ним мое внутреннее пространство шире. И не важно, сколько у меня квадратных метров жилплощади. Нисколько не завидую тем, кто может водить экскурсии по дому.
Опять рисую к Достоевскому. В издательстве «Vita nova» готовится к выходу двухтомник «Братьев Карамазовых». Опять перечитываю. И снова убеждаюсь, что это — на все времена. Как конфликт добра и зла. Как любовь. И чистая, и безумная. Например, Федора Павловича к Грушеньке. И что? Таков человек. Сам идешь, и оп — молоденькая девушка. Раз — и оглянулся.
А смысл?
— И все-таки, если исходить из того, чтобы, как вы говорите, это было не только для себя, любименького, что может сделать художник, чтобы пробудить интерес к самой книге?
— Все. Что понимаю, вижу, умею. И ничего. Что я могу поделать, например, с сегодняшними приоритетами в образовании? Смотрел как-то телесюжет — опросы делали на улицах Москвы. Элементарные вопросы по истории и культуре страны. Ужас! Они же в игры играют! Откуда им знать? Когда это было: зайдешь в метро — все читают. Сейчас — сидят, тычут в эту электронную хрень, музыку слушают. Хотя в последнее время замечаю: вроде, больше народу с книгой в руках. Не важно, с какой. Есть такое — уже хорошо. Есть какая-то затаенная надежда.
— Что кто-нибудь, увидев ваш новенький, пахнущий еще типографской краской альбом, обратится и к самому Достоевскому.
— Что он поймет меня и, может быть, испытает те же чувства. Это уже что-то библейское. Вот Сеятель. Он сеет, а потом... Упадет семя на камень, и ничего не будет. А на благодатной почве что-нибудь прорастет. Будут хорошие всходы. Небольшое поле, лишь бы оно было. Сверхзадача, словом. Иногда художнику удается ее решить. Вот Гюстав Доре — гениальный иллюстратор Библии. Она сложна, обычному человеку, наверное, так и не под силу просто. Нужен переход, лесенка какая-то. И тогда, если ты попытался, только что-то не понял, не смог подобрать ключ к священным страницам, то через Доре можно проникнуть внутрь Библии. Вот и мне хотелось бы какую-нибудь ступенечку поставить. А нет так нет. Тогда расскажу еще один анекдот. Больной спрашивает: «Доктор, я буду жить?». И доктор говорит: «А смысл?».
Фото Владимира Малыгина
