Девчонка с Нутной улицы

«Мы были молоды и не представляли, что война — это страшно»

Мира Валентиновна Калманович родилась в Сибири в 1921 году, но почти всю свою жизнь она отдала Новгороду, где стала жить с 1929 года. Она училась в школе № 4, потом поступила в педагогический техникум. Затем вся её жизнь стала служением детям. Ещё в 30-е годы районная газета «Звезда» писала про неё как про одну из первых организаторов системы дошкольного образования и воспитания в Новгородском районе.

ВРЯД ЛИ кто мог подумать летом 1941 года о том, что древний Новгород окажется не только под вражеским обстрелом, но и в оккупации. Советская пропаганда объясняла трудности жизни людей тем, что всё самое лучшее отдается родной Красной Армии. Но зато «если фашистская свинья сунет свой нос в советский огород», мы «малой кровью, могучим ударом» будем воевать на чужой территории.

На рубеже веков Мира Валентиновна вспоминала о своей молодости, о том самом страшном дне, когда закончились надежды на светлое и счастливое завтра: «Жили мы на Нутной улице в четырехквартирном доме. Было воскресенье, прекрасная погода. Мы собирались идти на Волхов купаться. Пляж находился между Тарасовцем и Малым Волховцем. Мы туда по два, по три раза в день бегали. И только стали выходить из дома, вдруг слышим: «Внимание, внимание. Говорит Москва!». Мы опешили. Началась война. Бомбили Киев».

Реакция на речь Сталина 3 июля 1941 года у нее была как у нормального советского человека, искренне верящего в свою страну и свой народ: «Мы были молоды тогда и не представляли, что это так страшно. Только что закончилась финская война, которая продолжалась несколько месяцев, и наша армия победила. Поэтому мы думали, что это тоже на несколько месяцев. Тем более что это заявление заканчивалось словами: «Враг будет разбит, Победа будет за нами!». И мы спокойно пошли купаться, не представляя, что нас ждет, что такое эта война».

Но люди старшего поколения смотрели на сложившуюся ситуацию не так оптимистично. В магазинах активно скупалось продовольствие, стояли длинные очереди. Да и плач соседей, провожавших своих родственников в армию, радости не прибавлял: «Вернулись домой и почувствовали тревогу, потому что сразу соседей, молодых людей, начали вызывать в военкомат. Все равно мы не думали и не представляли, что немцы могут дойти до Новгорода. Не может этого быть!».

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА с немцами напоминала не войну, а скорее войнушку. Ведь вражеские самолёты никакой беды не принесли, а наоборот, по ним стреляли наши зенитчики: «Через несколько дней начались полеты немецких самолетов-разведчиков. По одному, по два, по три. Мы выбегали на улицу и смотрели, как эти самолеты ловят прожектора. И когда какой-нибудь самолет попадал в перекрест этих прожекторов, мы все радовались. Начиналась стрельба зениток, но ни разу мы не видели, чтобы немецкий самолет был сбит».

Город постепенно менял свой мирный облик. Суровая музыка из репродукторов, светомаскировка, краткие, непонятные, но при этом вполне оптимистические сводки Совинформбюро. Однако советские города, названия которых произносились, находились от границы всё дальше и дальше.

«Через некоторое время прошел по городу приказ: «Всем заклеивать стекла бумагой крест-накрест». И в учреждениях, и дома. Я тогда работала после окончания Новгородского педагогического училища в новгородском районном отделе народного образования инспектором по детским садам. Он располагался в кремле, где сейчас здание филармонии. Там же находились райком партии, райисполком и все его отделы. Вначале всё было более или менее спокойно, за исключением поведения жен, у которых ушли в армию мужья, родителей, которые плакали, отправляя своих сыновей на фронт».

По-настоящему война затронула новгородцев через две с половиной недели после начала: «10 июля началась первая бомбежка. И первую бомбежку я очень хорошо помню. Я не верила, что будут бомбить Новгород. В пять часов утра я просыпаюсь от страшного свиста и грохота. Первой под обстрел попала гостиница, которая находилась на Комсомольской улице. И еще несколько домов в том районе также подверглось бомбардировке. Много людей тогда погибло. На Торговой стороне, на Славной улице, был разбомблен трехэтажный дом. Там погиб наш знакомый по фамилии Ходза. Он был очень известным врачом в Новгороде. И не только он один погиб. Там еще много людей погибло».

ЕЙ БЫЛО всего 20 лет. Она мечтала работать с маленькими детьми. Ей очень хотелось, чтобы у них была долгая, счастливая жизнь, наполненная радостями. Такая, как в бравурных и оптимистичных маршах Дунаевского. Но лето 1941 года навсегда перечеркнуло все эти надежды.

«И вот я помню такую страшную картину. Я была в поликлинике. Она находилась на площади около кремля, рядом с кинотеатром «Экран» и деревянным рестораном. Я пошла через кремль в сторону моста и посмотрела в небо. Тут увидела: летят три самолета, и из них падают бомбы. Люди в ужасе стали разбегаться в разные стороны, прятались в здания. Тут страшный свист, грохот, от которого мурашки бежали по спине. Эти бомбы почти все угодили в вокзал, где стояли эшелоны с людьми, которые собирались эвакуироваться из Новгорода. Там было просто кровавое месиво. Скорая помощь сразу начала ездить. Стало очень страшно».

В воспоминаниях Миры Калманович очень часто встречается слово «страшно». Но когда она вспоминала о малышах из детских садов, ее лицо каменело.

«В начале войны из Ленинграда и Новгорода отправляли маленьких детей в Старую Руссу, чтобы спасти их от бомбежек, от войны. И эти дети угодили в самое пекло войны. Там почти все эти дети погибли, мало кто из них остался жив. Многие родители надеялись на чудо, пытались туда ехать. Но пути уже были разрушены, в Старую Руссу было не попасть. Вот так закончилась трагедия с этими детьми».

ВОЙНА ШЛА уже больше месяца. В Москву всё чаще стали доходить сведения о реалиях нацистской оккупационной политики. Чудом вырвавшиеся из плена красноармейцы рассказывали о сухоравнодушном приказе немецких солдат: «Коммунисты и евреи! Выйти из строя!». Слова «холокост» тогда еще никто не знал, но на захваченной советской территории уже начался геноцид по национальному признаку.

«28 июля моего отца вызвали в НКВД и предложили в 24 часа эвакуироваться из Новгорода. Это была наша еврейская семья. Тогда всем было предложено эвакуироваться».

Но комсомолка Калманович категорически отказалась: «Вы уезжайте, а я ни за что не поеду!». Она считала себя патриоткой, думала, что люди зря боятся, что они трусливые. У нее было искреннее стремление помочь в борьбе с фашистами, уйти в партизанский отряд.

Однако эвакуация еще не означала автоматического спасения.

«28 июля я проводила свою семью. Баржи отходили. Несколько барж на пути из Новгорода до Кириш были разгромлены немцами. Из родильного дома везли медиков вместе с роженицами и детьми. И эта баржа затонула со всеми, кто на ней находился».

Особенно ей запомнился день 10 августа. Тогда нельзя было высунуть нос из подвала. Напротив ее дома находилось здание леспромхоза: там было наскоро оборудовано бомбоубежище, и люди просидели там весь этот день.

«Я, правда, порывалась пойти домой, что-то пообедать, есть очень хотелось. А со мной была такая Цыпина Цецилия Марковна, так она меня за руку хватала, никуда не пускала. К ночи всё утихло. Утром я пошла на работу через мост, в райисполком. Я не помню, чем мы там занимались. Паковали документы, собирали архивы. Жгли всё, что нам было приказано сжечь».

Наконец 13 августа объявили всеобщую эвакуацию. Это касалось и всех райисполкомовских отделов.

«И вот наших девчат посадили в машину скорой помощи и повезли в банк, выписав соответствующие документы. Я должна была получить зарплату для учителей района. Эти деньги я получила. А банк был рядом с моим домом. Я туда забежала. В доме осталась одна слепая старушка Александра Евгеньевна Китаевская. Она мне говорит: «Мирочка! Мы с тобой остались вдвоем в доме. Остальные все уехали. Меня звали, но я не поехала. Я не знала, где ты. Я без тебя не могла уехать и не могла бросить своих котов». Я ей говорю: «Александра Евгеньевна! Я вечером вернусь, и мы всё решим». Мне было её очень жалко. Она меня музыке учила, я её очень любила, помогала ей».

В городской черте оставаться было очень опасно. Именно она подвергалась наиболее ожесточенным обстрелам и бомбардировкам противника. Было трудно понять: куда идти, что делать?

«Бомбежки все эти дни не прекращались. И вот всех нас, сотрудников райисполкома, посадили в машину и отвезли в Никольскую слободку. За заставой, где начинается Московская улица сейчас, стоял трехэтажный дом, где находились Никольский сельсовет и Никольская школа. Народу там набралось в подвале видимо-невидимо. И всю ночь, начиная с вечера, люди уходили из города. Кто как мог: кто на лошадях, кто на телегах, на велосипедах, а многие и пешком».

Но уйти от обстрелов становилось все сложнее. В ночь с 13 на 14 августа разбомбили мост через Волхов: «И люди теперь не могли никуда попасть: ни за документами, ни за деньгами. Я успела получить отпускные 600 рублей. Тогда это были большие деньги. И вот на эти мои деньги мы и пошли. Первую ночь ночевали в Волынской школе, на берегу Волхова. Она стоит на высоком холме. И оттуда был виден Новгород. Весь пылающий. Слышны были бесконечные разрывы бомб. Немецкие самолеты летали без конца. Наших самолетов мы не видели. Только зенитки стреляли».

Сейчас, выезжая на линию советской обороны за Волховец, кажется, что идти из города в советский тыл было близко. Но кто об этом тогда знал! Многие люди шли не на юго-восток, а на север — вдоль Волхова и лишь потом на восток.

«10 дней мы шли пешком, а потом на железнодорожной платформе до Тихвина. И, конечно, мы не могли вернуться в свой дом. Хоть бы смену белья взять. Особенно мне было жалко Александру Евгеньевну — покинутую старушку. Я всё плакала и говорила себе: «Как же я могла так поступить? Оставить ее одну!». Но вернуться туда было уже невозможно. Вот так мы и встретили эту проклятую войну».

На той самой платформе, на которой ехали беженцы из Новгорода, располагались ящики со скульптурами из Эрмитажа.

Тихвин запомнился Мире как город с относительным порядком.

Потом будет эвакуация на Урал — в город Молотов (ныне — Пермь). Яркой радостью запомнился январь 1944 года: любимый Новгород был наконец освобожден! Дальше пойдут письма во все инстанции с просьбами и требованиями как можно скорее разрешить вернуться домой. Мира даже не представляла, что того города, о котором она вспоминала и мечтала, уже нет.

«В 1944 году, летом, я вернулась в Новгород из эвакуации. От Чудова до Новгорода я ехала днем и не могла понять: где же я? Вокзала нет, домов никаких нет. Виднеются только вал и здание детского сада. Он располагался там, где сейчас гостиница «Волхов». Единственный дом на этой улице, сохранившийся только потому, что там располагалось гестапо. Коробка второй школы, а остальные дома все были в руинах. И город, поскольку это было в августе, весь зарос иван-чаем. Весь малиновый город был. На Софийском соборе снесены купола, на звоннице снесены купола и крыша разрушена. В Новгороде остались восемь более-менее целых домов, в которых было можно жить. И 44 коробки. А остальное лежало в руинах».

А ПОСЛЕ этого были десятилетия работы. Она воспитала не одно поколение юных новгородцев. И даже попала в центральные средства массовой информации, правда, не из-за своих успехов на ниве дошкольного образования. Своего сына она назвала Валентином в честь отца, а журналисты подумали, что в честь Валентины Терешковой. Как раз тогда первая женщина полетела в космос. Это было счастливое и радостное время. Новгород возродился, но это был другой город — не тот, который она оставила летом 1941 года.

Борис КОВАЛЁВ