Память в линеечку

Воспоминания жителя деревни на передовой — наша общая тетрадь

Красная звёздочка и подкова на доме Алексея Дмитриевича СЕМЁНОВА — с тем и живёт. В доме, собранном после войны и, в общем-то, из неё же. Разруха ж кругом была. Всё заново начинали. Вот и блиндажи сгодились. Много кто так строился.

Мельком взглянув на его деревню Анишино, окруженную густым листвяком, невольно задумался: почему так? Больше семидесяти лет уже позади...

И кажется, что таких, как он, больше не будет. Или будет, но мало. Тащивших на своих плечах семью, колхоз, страну. С исконно русским терпением и упорством. Потому что так было надо.

«Дисциплинированный был народ», — говорит Алексей Дмитриевич.

Это из воспоминания про воспоминание. Записал, что помнил (а память у него удивительная) про отца своего, участника Первой мировой, рядового Вильманстрандского полка.

Записывает Алексей Дмитриевич обычно в тетрадь. Наверное, сам не скажет, сколько их у него было. Давно изливает воспоминания на бумагу: «Один живу, сон плохой бывает, вот я и...». Что-то раздал людям. Даже на Алтай уехали его мемуары, для диссертации сгодились.

ВОТ КАК его отец описывал мобилизации: «В деревню пришел волостной писарь, сообщив, что назавтра мужчинам надлежит явиться для приписки в Медниково. Очередь собралась в два километра! Военкомат, железнодорожная станция, товарные вагоны с полками, казармы под Петроградом. Выдали обмундирование, построили. Прибыл царь. Прошелся вдоль строя, прослезился: «Не подведите, братцы!».

А братцы войне не обучены, отчего многие гибли в первые же дни. Рядового Семенова тяжело ранило у Немана. Вез его санитар на телеге, навстречу — генерал. «Какого полка?». Получив ответы, генерал прошествовал дальше. Но через пару минут к телеге вернулся его адъютант. «И как опояшет он меня раза три!» — вспоминал Дмитрий Лаврентьевич. «За что?». «А что генерала не поприветствовал!».

Но не может же народ иметь дисциплину на всякий случай, что ни совершись.

Коллективизация. Агитатор, уговаривая вступить в колхоз Семенова (к мнению которого прислушивались анишинские мужики), как последний аргумент предъявил пистолет. Так надо, братцы.

Стали трудиться «сообча» — колхоз ширился и креп. Центральная усадьба подходяще разрослась. Опять война. Та, которую Алексей Дмитриевич уже сам помнит.

В 1941-м, закончив четвертый класс, летом он с мальчишками работал в колхозе. Во время отдыха бегали купаться.

«Уже находясь в воде, мы увидели, как на Руссу летят девять самолетов. По цвету и угрожающему звуку мы поняли, что самолеты не наши. Через пару минут они начали бомбить город», — повествует нам семеновская тетрадь. Мальчишки кинулись в деревню, а народ уже оттуда бежит. Ошиблись анишинские мужики, кто в Первую мировую воевал — не верилось им, что немец до Руссы дойдет. Еще как дошел.

Колхоз снарядил 30 подвод, посадили детишек, доехали до Парфина, а мост-то взорван, пришлось возвращаться. Попали под бомбежку. Народу побило, ох, много. А от колхозного табуна только две лошадки уцелели. Деревня белела русскими печами. Расселялись в банях, у кого целы...

СЮЖЕТОМ для Алексея Дмитриевича служит время. Он пишет по годам. Вот 1942-й.

«7 января староста объявил о собрании для всех жителей. Утром подходили к месту встречи и слышали, как в Заборовье раздаются автоматные очереди. День был морозный, стоял сильный туман. В небе гудели немецкие самолеты, но мы их не видели. Только видели, как немцы срочно перегоняют свои части. Позже нам рассказали, что батальон под командованием капитана Величко неожиданно для фашистов ворвался в Старую Руссу, вел бой в центре города, но был окружен, в живых осталось только несколько бойцов, комбат погиб».

В том году жителей прифронтовых деревень, находившихся на линии огня, удалось эвакуировать.

«Ехали долго, пока дорога не закончилась, — пишет Алексей Дмитриевич. — А закончилась она в Абакане».

В январе 1944-го, узнав об освобождении Старой Руссы, семья Семеновых сразу решила ехать домой. Десять дней дожидались сбора таких же эвакуированных. Насмотрелись на страдания бойцов-инвалидов, передвигавшихся на тележках. Опять товарные вагоны, буржуйка не то чтобы согревала — спасала. Выезжали в 30-градусный мороз. Подъезжая к Тихвину, поняли, что поторопились: повсюду разбитая техника — машины, танки... Старая Русса — без целых домов. Отошли на пару километров — началось поле, оно всё было усеяно трупами.

«Увидел страшную картину: на мертвых — ватники и сапоги, полушубки и телогрейки, а под ними — кости и черви. До сих пор это перед глазами».

Анишино встретило бурьяном выше человеческого роста. Поперек деревни — траншеи, окопы, ходы сообщения.

«Из окопов уехали, в окопы вернулись. Нашли себе подходящий. В первую же ночь клопы нас заели. Живучие! Хоть и оттепель была, но зима же! В конце деревни такой же окоп обустроил своей семье дядя Миша Иванов. У него я купил топор, и началась наша мирная жизнь на родине».

Материал, который анишинские добывали из блиндажей и укреплений, был подпорчен землей и влагой, но при этом об него часто тупились топоры. А то и отлетали от этого боевого дерева, напичканного осколками. Всю долгую мирную жизнь Алексея Дмитриевича война рядом. Прикоснись рукой к стене, и это она. Не воевал, мальчишкой же был, но в сердце, в мыслях — она.

НЕ ЗАБЫТЬ, как собирал останки на полях. Первый раз — еще в оккупацию. Немцы приказали старосте похоронить красноармейцев, тот взял в помощники юного Семенова. Упокоили в Анишине 32 бойцов. После войны председатель колхоза отправлял его на скорбную работу как уже знакомого с нею. Надо, братец, женщины отказываются выходить в поля.

«Ты хотя бы черепа собери, — наказывал мне Михаил Иванович. — Я привез три телеги. Потом уже другие ребята ездили. В Медникове, что в четырех километрах от нас, большую яму выкопали. Всех ли похоронили? Всех никогда не найдешь...».

Не забыть встреч с фронтовиками, родственниками солдат, погибших под Старой Руссой. Он хорошо знал местность. Потому ещё, что на охоту ходил.

«Где-то с 1960-х годов много народу стало приезжать. С Украины часто ездили. Автобус к нам редко ходил, такси не было. Помню, одна женщина пешком пришла. Собираясь обратно, набрала мешок земли — килограммов на десять, наверное. Спрашиваю: куда столько, тебе же восемь километров топать? Ничего, говорит, зато всем родственникам дам. Приезжали два хирурга, один — из Ленинграда, другой — из Свердловска. Они на передовой первыми принимали раненых. Для врачей был сделан специальный окоп, укрепленный камнями, метровые стены. Как-то встретил артиллеристов, не помню, откуда они. Помог найти им их позиции. Разлили они горькую, выпили, стали вспоминать товарищей, плачут. В войну как было? Выстрелят наши из дальнобойных орудий — раз, другой, третий. А немец тут же накроет их шквальным огнем. Мы не могли взять в толк, почему так. И вот эти артиллеристы мне объяснили. К батарее никак доставку боеприпасов было не наладить. Распутица, техника не могла пройти. Так они таскали снаряды на себе. За три километра ходили».

Много было памятных встреч, много получал писем. Что сохранилось, передал музеям. И пару тетрадок своих боевых.

А НЕДАВНО Алексей Дмитриевич подарил Старорусскому краеведческому музею семейную реликвию — личные документы отца. Свидетельство рядового Вильманстрандского полка Семенова Дмитрия Лаврентьевича о том, что получил ранение; членский билет Старорусского союза увечных воинов; свидетельство о выполнении воинской повинности…

— Любое документальное свидетельство о Первой мировой войне представляет ценность, — отметил ведущий научный сотрудник Новгородского музея-заповедника Илья ХОХЛОВ. — Удивительно, как семье удалось сохранить этот небольшой архив, если учесть все те бедствия, которые пережила новгородская земля.

На торжественном мероприятии, посвященном пополнению фондов, читали отрывки из тетрадей Алексея Дмитриевича. Полистал эти страницы и он сам. По памяти. А потом прочитал известнейшее стихотворение Михаила Исаковского «Враги сожгли родную хату». Волнуясь, переживая каждую строчку. За последними словами «И на груди его светилась медаль за город Будапешт» неожиданно добавил: «Негусто».

Он из тех, кто как-то больше о других, чем о себе. Несколько лет назад его беспокойство о воинском захоронении в Медникове было наконец-то услышано. Включилось Российское военно-историческое общество, внесли свою лепту областные и муниципальные власти. Мемориал обновили, облагородили — не стыдно за него.

Может быть, пришла пора понять, что «негусто» — это всё-таки и по отношению к самому Алексею Дмитриевичу? Речь не о наградах и званиях каких-то, хотя в Старой Руссе есть люди, полагающие, что Семенов — человек с заслугами перед родным краем. Наша коллега, журналист Наталья ПРОКОПЧУК даже заметила, что звание почетного гражданина надо присваивать таким труженикам и патриотам, как Алексей Дмитриевич Семенов, а не тем, кого потом привлекают к уголовной ответственности. Старорусцам виднее, кто и чего более достоин. Но книжечку-то хотя бы издать с воспоминаниями ветерана, а? Надо, братцы.

ЭТОТ МАТЕРИАЛ — лишь беглый конспект жизни человека. Алексей Дмитриевич многое еще мог бы написать и рассказать. Едешь с ним по Старой Руссе, и вдруг: «А вот здесь меня немцы фотографировали!». Как? Почему? Выясняется, что отец, скурив уже весь мох в бане, послал его в город выменять лук на сигареты. Мальчишка в тулупе с поясом до земли — смешно немцу-то. Обмен тоже вышел смешной. Ругался отец по поводу количества табака, принесенного сыном. Скурил за день да и завязал с вредной привычкой. И тоже ведь про войну.

29 октября ветерану исполнится 90 лет. Доброго здоровья Вам, Алексей Дмитриевич!