Яблоневая родина Людмилы Павловны
Был сентябрь. Время сидеть за партой. Люда должна была пойти в первый класс. А она собирала колоски на придорожном поле под Новоселицами. Прислушиваясь, не раздастся ли вой самолёта: для немецких лётчиков и ребёнок в поле был мишенью.
Чуть что — со всех ног к придорожной трубе. Мокро, грязно, но там было спасение от пулемётных очередей.
У Людмилы БЕЛОНОЖКИНОЙ — удивительная память. В подробностях, даже в мельчайших деталях помнит она военное детство. И первые годы после войны. Жизненный отрезок, наполненный опасностями и тяготами, — примерно 10 лет. А потом?
— А потом, — говорит она, — было хорошо.
Устроилось, значит. Образование, работа. Инженер — 36 лет отдала НПО «Волна». Этого предприятия, увы, давно нет. Есть товарищество постаревших сослуживцев. Есть страничка ВКонтакте — Память НПО «Волна». Стоит открыть домашний ноутбук, и ты — среди друзей.
Ещё охота побродить по Михайловой улице. Но когда ты близок к девяноста, это уже непросто. И ведь вроде чужая она ей давно, эта улица. Совершенно не та, что до войны. А тянет...
— Наш дом стоял недалеко от Фёдоровского ручья, — вспоминает Людмила Павловна. — Как наш? Там три семьи жили, включая бывших владельцев дома, потеснённых советской властью. На нашей улице у всех были сады. Для меня она была яблоневая. Какой у нас был май!
"Уходите немедленно!"
Новгород уже бомбили. Надо было уходить. Куда? Мама не решалась. Многие не решались: на Волхове разбомбили баржи с людьми.
— Они не успели даже отойти от пристани. Мы слышали крики раненых, тонувших...
Последние дни в городе провели в церкви Димитрия Солунского, надеясь на защиту толстых стен. Через дорогу был госпиталь. Жуткая картина: подъезжает грузовик, люди сложены как попало, из кузова сочится кровь.
— Из подвала церкви нас просто выгнали военные: «Уходите немедленно! Скоро в городе будут немцы!». Перед тем мама закопала самое ценное на огороде. Так и стоит перед глазами: мечется с ложками и тарелками — взять или оставить? И у соседей наших в глазах — растерянность и страх. Мама взяла меня за руку, и мы пошли. За нами загорелась наша Михайлова улица, наш дом.
В Новоселицы они направились потому, что там в части вольнонаёмным работал отец. Да и вообще, некуда было идти от войны, кроме как по московской дороге. Добрались через сутки. Беженцев обстреливали с воздуха. Люди перешагивали через убитых.
Встреча с отцом — короче некуда. Только попрощаться. Его призвали на фронт. С войны Павел Петрович вернётся больным и нетрудоспособным.
В Новоселицах тоже жить было нельзя: прифронтовая территория. Беженцев посадили на машины и — в Боровичи. Там — на поезд. В начале пути попадали под бомбёжки. То в середине состава рванёт, то — в хвосте... Кто-то дальше не поедет, кого-то понесли. Ехали долго. Женщины, дети, старики. В вагоне — один туалет на всех: дырка в полу. Холодно. Кипятку в дороге не взять — можно отстать от поезда. Хлеба выдавали — «чтоб не умереть».
Спасибо, Галка
Всё, конечная. Вышли: что это? Оренбургская область, ещё немного — и Казахстан. На станции встретили подводы. Сядешь — как судьбу выберешь. Почём знать, где окажешься?
— Нас с мамой и тётей привезли в село Покровка Буранного района. Зимой поняли, что он не зря Буранный. Поселили в огромный барак на окраине. Помню, как ловили сусликов, выманивая из нор. Мы их ели. Напротив барака был глубокий колодец. Скотоводы — киргизы, казахи — приводили стада на водопой. И там же, как мне казалось, устраивали себе праздник. Освежуют барана и варят куски мяса в огромном котле. Рядышком собирались собаки и... дети. Это унизительно! Но мы попрошайничали, потому что недоедали. В Покровке в аракчеевских казармах был детдом — их там почему-то очень плохо кормили.
Когда обжились немного, всё-таки мама с тётей хоть зерном, но зарплату получали, Людмила делилась лепёшками с детдомовскими детьми. Вместе в школу ходили.
А работа у мамы была — не каждый мужик сдюжит. Возницей её определили, доставлять на станцию грузы — продовольствие фронту. Наталья Алексеевна была женщиной маленькой и хрупкой. Что ей делать с мешком, который с неё весом? Другая беда — тягловый скот. Там использовали вовсе не лошадей, а быков и верблюдов.
— Верблюд — животное упрямое, независимое. Ляжет — и ни с места. У мужиков одно было средство — палка. «Бей, — кричали маме, — бей!». Она не могла. Спасением для неё стала Галка. С этой верблюдицей она подружилась, лаской её взяла, ну и лепёшками своими. «Галка, хорошая моя, ну давай, поднимайся». И верблюдица её слушалась.
Вспоминали они потом Галку в свою первую зиму в освобождённом Новгороде. Тётя спряла из верблюжьей шерсти нитки. Мама навязала шапочек, варежек, носочков.
Хлебный день
Домой засобирались, как только узнали, что немца погнали прочь от родного города. Выехали — радовались. Ехали — боялись. Как, нет же больше войны! Но какие-то недобитки обстреливали поезда. Приехали — тоже испугались.
— Первое впечатление было, что мы — на кладбище. Приподнимались холмики разрушенных зданий, а над ними памятниками возвышались печные трубы. Вместо вокзала стоял сарайчик. Комендант отправил нас в кремль, в подвал библиотеки. Там есть старший, он вас определит. Старший сказал: «Занимайте любое место!». В нашем распоряжении был грязный бетонный пол. «Травку на подстилку — это уже сами соберёте».
Какая странная вещь — только теперь в истерзанном, но свободном Новгороде она впервые увидела немцев. Их водили строем на работы. Выглядели жалкими, безучастными ко всему оборванцами.
Когда немцы кое-как подлатали довоенное здание горсовета, семья Людмилы поселилась там. Полуобрушившаяся кровля, продуваемые оконные проёмы, заложенные битым, горелым кирпичом без раствора, 28 человек — в одном помещении, топчаны вплотную, уроки при коптящем фитиле в банке с керосином, размазанные по лицу усы, смех соседей... Так они жили до 1951 года, когда получили комнату в бараке.
У Людмилы Павловны могла бы быть сегодня сестра. Она родилась после войны, но заболела и умерла. В этом тяжело раненном войной доме на Вечевой площади.
— Жили очень тяжело, — вздыхает Людмила Павловна. — Продукты — по карточкам. Еду можно было купить на рынке, но цены там были сумасшедшие. Никогда не забуду, как мама дала мне 40 рублей, пятую часть своей зарплаты: «Я знаю, что ты очень хочешь молока, купи пол-литра». И я с трофейной банкой из-под тушёнки с продетой в неё ручкой из проволоки пошла. Нет, полетела! А молоко уже было продано. Но тётечка меня «пожалела», предложила примёрзшие к ведру остатки, мол, тут тебе целый литр оттает. Оттаяло на стакан. Как я плакала от обиды за обман!
Через год отменят карточки. И навсегда одним из самых памятных для неё останется день, когда она досыта наелась хлеба.
А потом было хорошо...
