Новгородский крестьянин Барченков состоял в переписке с графом Толстым
«Я родился в Новгородской губернии, в Крестецком уезде, в Каёвской волости, в деревне Горка. Происхожу из крестьянского звания, кормлюсь трудом рук своих. Отца моего звали Иван Барченков, мать Дарьей. Детей она имела семь человек — четыре дочери, три сына. Я был средний, имя мне Емельян. Юные мои лета протекали в приятности», — вряд ли пришлось Емельяну Ивановичу автобиографию писать, если бы не Лев Николаевич.
Толстой приезжает на Новгородчину в 1879 году. Более десяти лет назад опубликован роман «Война и мир». А совсем недавно увидел свет и роман «Анна Каренина». Писатель — в зените славы. Нет! Его уже мучает «Исповедь», он в духовных поисках, ездит по монастырям… И находит себе «Утешение» — так называется усадьба его тёщи Любови Александровны Берс на берегу озера Льняное.
Ныне это местечко относится к Боровёнковскому поселению Окуловского района. Об усадьбе (это был небольшой дом, мы сейчас назвали бы его дачей) напоминает разве что пристань.
Лев Николаевич наслаждался первозданной красотой здешних мест — купался, плавал на лодке, гулял по лесу, охотился. Как напишет впоследствии сопровождавший его в этой поездке сын Сергей, «отец так же, как и повсюду, где он бывал, интересовался местными крестьянами и разговаривал с ними. Он нашёл, что новгородские крестьяне грамотнее и вообще развитее наших тульских, но испорчены Петербургом, куда они постоянно ездили на заработки. У них уже не было ни старинных песен, ни народной одежды».
Писатель свёл знакомство с Емельяном Барченковым, единственным грамотным крестьянином в округе, который стал для него этаким народным корреспондентом. Оригиналы дневниковых записей хранятся в музее Толстого в Москве. Однако свой семейный архив имеется и у потомков Емельяна Ивановича. В виде копий. Сохранились и воспоминания, передававшиеся в роду.
«Встретились Толстой и дед Емельян, как старые закадычные приятели, и дружески обнялись. И потекла у них сердечная беседа... Уже Толстой называл деда Омелюшкой, а самого себя разрешал называть Лёвушкой...» — рассказывал о приезде писателя внук Емельяна Ивановича — Иван Барченко-Емельянов. Рассказывал, как слышал от своего отца. Иван Павлович, к слову говоря, не кто-нибудь, а Герой Советского Союза.
В деревне Пестово, административно относящейся к Боровёнке, живёт сейчас Алексей Барченко — праправнук Емельяна Ивановича. На вопрос, куда потомки подевали букву «в» фамилии, отвечает:
— Спасибо неизвестному послевоенному писарю. От него пошло, что мы и с «в», и без неё.
Интересная версия происхождения фамилии есть в письмах Емельяна Барченкова. На двенадцатом году он был отдан в учение. «От товарищей я учением отличался, за что учитель наш меня любил больше других. И звал меня фамилией Румянцев». Это ещё почему? А потому, что, по легенде, внучатая племянница фельдмаршала Румянцева выбрала себе мужа из крепостных. Ну и пошло — барчата и барчата».
Целая история — как женился сам Емельян. Повезло ему: не отдали в рекруты. Родня на него кивала, мол, грамоте выучен, пусть он и идёт. Но отец сжалился: «Он же такой молодой ещё и против воли моей ничего худого не делал. Когда в Питере жил, до копеечки домой присылал!». Избежав казарменной судьбы, Емельян «впал в любовь к одной девушке». «И так мы друг друга любили около двух годов и ничего между нами не происходило. На третьем году мы разрешились с ней телесной любовью».
Родители, узнав, что у сына есть зазноба, воспротивились: нестепенного она роду. «Вот тут мне горе, скука была. На празднике где запоют песни, так мне как кожу кто дерёт». В семье боялись, что ослушается Емельян. И вот приходит к нему как-то дядя, говорит, что в соседней деревне девушка больно хороша собой, поехали свататься. Делать нечего — позвал двоюродного брата: «Поедем на поситку. Хоть нарошно, потешим наших. Не станем свататься, а дома скажем, что не дают».
Пришли, Богу помолились, с девицами поздоровались, а девицы поклонились. Дошёл до той девушки. Росту небольшого, лицо — как картинка. Рубашка кисейная, шёлковый платок на голове, в ушах жемчужные серьги. Прилично выглядит и характером весёлая. Вышел с братом, потолковали, тот хвалит девушку. Я сел к своей невесте. Пожал ручку, спросил о здоровье. Потом она спрашивает, куда едете и где были. Я ей напрямую и говорю: до вас, милая, позвать вас к себе в супруги. Так я ей много чего тут и наговорил, осыпал всякими ласками, прижимал к себе и целовал в щёчку. Наконец она сказала, что согласна: иди к отцу моему, сватайся. За это ещё раз поцеловал в щёчку и спросил про задаток. Она, подумавши немного, говорит, задатку я вам дать не могу, потому что, может, вы нарошно заехали. Лучше приезжайте завтра днём, я буду уверена. Девица мне так понравилась, что забыл свою прежнюю. Остался ночевать в деревне. Утром запряг лошадь, поехал к невестиному крыльцу. Пригласил покататься. На что она согласилась. Лошадь у меня хорошая, саночки малиновые, да и сам-то я из красавцев…».
И всё бы ничего, да семья у Матрёны — старообрядческая. Емельян и так, и сяк, а батюшко девицы никак. Короче говоря, невесту свою жених «украл». С её на то согласия.
Алексей Сергеевич открыл для себя дневники прапрадеда, сам дедом будучи — на пенсии уже. А то бы жил и работал ещё в Питере.
— Так интересно! — говорит он. — Хотя бывает, самому нужен переводчик с русского на русский. Но многое из того, что теперь уже не звучит, я всё-таки с детства слышал. Знаете, что такое сульчины? А я застал. Это вроде блинов, только из ржаной муки. Между прочим, тёще Толстого нравились. В письме «дорогому Лёвушке» Любовь Александровна сообщала: «сульчины сульчить научилась». А глажины, тоже не слышали? Морошку у нас так называли. Ну и шуки орать вы тоже, наверное… Шуками называли землю, отвоёванную у леса. В письмах деда можно встретить, например, такую фразу: «Пришёл к тестю, сели поговорить, сколько у вас сорано?». То есть вспахано.
Самая тяжёлая работа была — триполье. Летом одно поле косишь, другое — жнёшь, третье — пашешь под озимые. Нелегко приходилось, но жили довольно зажиточно. Я бы сказал, сытно. Уж пироги-то постоянно ели. И за молоком не бегали, как я — по всему Ленинграду при позднем Горбачёве. Ребёнку надо было, а не найти!
Похоже, что в лице Алексея Барченко дореволюционная Россия приобрела своего заступника.
— Лермонтов был не прав! «Прощай, немытая Россия» — где он это взял? Может, бабушка будущего поэта его нечасто мыла в Тарханах. А у нас тут чуть не каждый день баню топили. Поработали — помылись. Не ходить же неделю грязными.
Не пили, хотя в праздник можно было поднять рюмочку. Не курили. Эту моду, как писал Толстому Емельян Иванович, отставные солдаты привозили.
Все ли пироги в любой день едали — не с мясом, так с рыбой, крестьянин Барченков нам не говорит. Емельян Иванович всё же был в деревне человеком не из простых — староста, член попечительского совета. Вот он пишет: «Позвал соседа за 40 копеек в день поработать». Так он соседа, а не сосед — его. Кстати, 40 копеек — это ровно столько, сколько требовалось, чтобы купить фунт муки. По крайней мере на станции Боровёнка действовала такая цена. И копеечкой трудовой народ дорожил.
Пришла как-то Емельяну Барченкову «бумага» о том, что надо явиться на собрание в деревню Горка на сход, чтобы собрать деньги для церковной ограды. Крестьяне стали возмущаться и кричать, что «у попов денег много, пусть сами себе забор и строят. А я говорю: ребятушки, мы ж не попам, а Богу строим…».
Насколько вера в народе крепка — это интересовало Толстого. Барченков как человек, породнившийся по жене со старообрядцами, водил Льва Николаевича к ним в деревню Узи. И, вроде, там у писателя возник богословский спор с ревнителем древлего благочестия Ионой.
За свои корреспонденции Толстому Барченков имел некий гонорар. Это явствует из писем. «Его сиятельству Льву Николаевичу. Спешу поздравить с торжественным праздником Святым Христовым Воскресением. Желаю вам быть здоровым и всему вашему благородному семейству. Прошу уведомить поскорее, продолжать ли переписку или нет. Письмо с деньгами я получил 12 марта…». Емельян Иванович просит прислать бумаги: «у нас здесь хорошей нет». «Крестецкий уезд, Каёвская волость, деревня Выбут. Остаюсь покорным вашим слугой…».
Известно, что Лёвушка подарил Омелюшке ружьё. И вообще был к нему душевно расположен. Емельян Иванович прожил более 70 лет, покинув этот мир, когда не стало и России — той, которую он знал, — старой России.
