История ленинградской блокады глазами и устами потомственного врача
У ленинградской блокады тысячи лиц. Тех, кто погиб в схватке со смертью, и тех, кто смог пережить те жуткие 872 дня. Одним из таких людей стала Вера Владимировна Быстрова, которую наверняка помнят многие жители Валдая. Она долгие годы работала в местной больнице терапевтом. И некоторые пациенты, скорее всего, знали или слышали, что в 1941 году Быстрова, терапевт амбулатории трикотажной фабрики «Красное знамя» в Ленинграде, как и все горожане, оказалась в блокадном кольце.
Ещё до официального начала блокады, 3 сентября, она принялась вести дневник, в котором фиксировала всё, чему была свидетелем. Спустя 80 лет эти записи и другие личные вещи Веры Быстровой стали основой для открывшейся 26 января в валдайском Музее уездного города выставки «За тебя, Ленинград!». Она будет работать до 3 марта.
Цветок надежды
Сотрудники музея постарались восстановить часть обстановки той комнатушки, в которой жили Вера Быстрова и две её компаньонки в Ленинграде. Вместе выживать было легче. Натопить маленькое помещение — проще, а если продуктовые карточки украдут или не отоварят, можно помочь друг другу едой.
Так в выставочном зале появилось заклеенное бумажными полосами крест-накрест на случай бомбёжки окно, шторы для светомаскировки, бидончик для воды, которой вечно не хватало, печка-буржуйка, которую зачастую было нечем топить, закопчённый чайник, баночки из-под перловки и соли… И конечно, дневник, раскрытый на странице, где ещё с весны 1942 года хранился высушенный цветок. Он тоже свидетель блокады, живой символ истощённой, высушенной голодом, но несломленной Веры.
Как ей удалось выжить? Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, нужно отмотать время не на 80 лет назад, а больше чем на столетие. Вера Быстрова родилась в 1883 году в Благовещенске в семье старшего врача военного лазарета надворного советника Владимира Быстрова и его жены Серафимы Яковлевны. Уже через год после рождения дочери отец Веры получил назначение в 88-й Петровский пехотный полк, базировавшийся в Новгородской губернии в селе Грузино, затем в Нейшлотский полк, стоявший в аракчеевских казармах.
Потом семейство успело пожить и в Новгороде, и в Старой Руссе, где Владимир Фёдорович служил старшим врачом 86-го Вильманстрандского полка. Вера пошла по стопам отца, решила стать сестрой милосердия, прошла фельдшерские курсы в Петербурге и, выбрав медицинскую стезю, повидала и пережила многое.
1904 год, Русско-японская война, Маньчжурия, Харбин. Сколько ей тогда было? 20, 21? Девушка выхаживала российских солдат и офицеров. Ранения были страшными. В 1913 году закончила четырёхгодичные курсы лекарских помощников и работала в одной из петербургских больниц. Затем — Первая мировая война, во время которой Быстрова служила старшей хирургической сестрой в прифронтовом лазарете Красного Креста, советско-финская война...
Во время русско-японской войны в Харбине Вере предложение руки и сердца сделал сиамский принц Чакрабонг — она отказала. В 1915 году лазарет стоял в Варшаве, и здесь выступавший перед ранеными Фёдор Шаляпин подарил медсестре своё фото с автографом и шаль.
С ней ли всё это было?.. К началу Великой Отечественной войны Вера Владимировна являлась уже не юной медсестрой, а опытным врачом. Ещё до первых дней блокады сушила картофельные, морковные очистки, всевозможные травки — готовилась, предчувствовала, какое лихо ждёт всех.
Война с унынием
Возможно, она спаслась, потому что семейное воспитание не позволяло жить иначе? Вся семья была очень религиозной, дедушка Фёдор Афанасьевич Быстров служил священником Зверина монастыря в Великом Новгороде. Уныние в христианстве — большой грех, и Вера старалась не унывать.
Ещё с юности она любила духовные стихи, записывала их в отдельную книжечку. В её комнате всегда горела свеча у иконы, рядом с которой Вера молилась. Однажды у неё украли продуктовые карточки, есть было нечего, но придя в амбулаторию, Быстрова нашла там целую килограммовую буханку хлеба! Кто-то из пациентов принёс. «Это Боженька послал», — говорила потом. Ту икону, как и огарок свечи, которые она старалась сохранить в блокадном городе, тоже можно увидеть на выставке.
Быстрова, несмотря ни на что, продолжала жить привычками довоенного времени. Поливала лимон на окошке, хотя воды не хватало. Но из его листьев можно было приготовить что-то похожее на чай. Весной 1942 года вместе с соседками сняла закрывавшую окно фанеру и при дневном свете стала заниматься рукоделием — на выставке можно увидеть связанные ею салфетки. Переживала, когда не работало радио, потому что тогда ни новости невозможно было узнать, ни концерты послушать.
И каждый день ходила в амбулаторию — пешком, потому что городской транспорт не работал. Очень медленно, шаг за шагом, так как сил не хватало. «Санитарку Тосю, — писала она, — часто привозили на работу на санках — сама дойти она была не в состоянии».
В амбулатории Вера Быстрова принимала за сутки по 120–150 больных, приходивших к ней с тем же, от чего страдала и она, — голод и обморожения. На фабрике, где до войны шили чулки, с началом блокады сменили профиль — стали выпускать снаряды и одежду для солдат. Немцы знали об этом и регулярно обстреливали здание.
Крошки и крупинки
Брата Ярослава, математика, от голода сошедшего с ума, рассказывавшего ей, как к нему приходили уже давно умершие родители, как он съел какую-то книжечку, Вера похоронила, как полагается, — в гробу. Даже его в окружённом городе практически невозможно было достать.
Однажды Ярослав пришёл к ней, рассказав, что его вытолкнули из трамвая, в котором остались полученные на карточки продукты, и его накормили. Три женщины разделили свой суп из картофельных очисток на четверых, а с собой Вера дала брату несколько крупинок, две гвоздички, сохранившийся с довоенных дней миндальный орех, свёрточек с чайной ложкой овсяных хлопьев и свою хлебную норму. Спустя годы она очень точно описывала, каким был ленинградский хлеб, — липкий, похожий на пластилин, чтобы во время резки не потерялась ни одна крошка.
В сентябре 1942 года Веру Быстрову — когда-то полную женщину, но похудевшую до 50 килограммов, — признали инвалидом и эвакуировали в Молотовскую (сейчас Пермскую) область. Здесь она смогла поправиться и продолжала вести дневник — до победного 1945 года. А в 1946-м переехала в Валдай. Жить в большом городе не хотела. В маленьком городке, где можно ухаживать за своим участком, выращивать овощи и фрукты, — проще и надёжнее. После блокады Вера Владимировна это хорошо понимала.
Уже спустя годы после войны она передала свои записи и некоторые блокадные вещи сотруднице валдайского музея Надежде Яковлевой. Надежда Петровна прочитала дневник, записи оцифровали, и теперь эти строки ожили в экспонатах новой выставки.
