или Как Наталья ГОРМИНА, хранитель музея-заповедника, стала кавалером
Сегодня должна состояться церемония награждения Натальи Владимировны Орденом искусств и литературы (или изящной словесности — как вариант перевода). Как ожидается, приедет Генеральный консул Франции в Санкт-Петербурге господин Паскаль Сливански.
Событие, как на него ни посмотри, приятное. Особенно в контексте современных российско-европейских отношений. Да и много ли у кого в Великом Новгороде имеется французский орден? В разное время им награждались Майя Плисецкая, Мстислав Ростропович, Галина Вишневская, Александр Солженицын, Юрий Любимов... У Ордена искусств имеются три степени: командор, офицер и кавалер. И с лёгкой французской руки Наталья Гормина у нас теперь — кавалер.
— Для меня самой это стало полной неожиданностью, — уверяет Наталья Владимировна. — Было время, когда культурное сотрудничество с Францией развивалось и поактивнее.
— Вы имеете в виду выставку «Святая Русь» в 2010-м?
— Да, это был крупный и мощный проект, в нём участвовали десятки музеев. Подготовка длилась не один год.
— Язык до Киева доведёт, а в вашем случае — до Парижа. Вы ведь закончили иняз.
— Этого, наверное, маловато, чтобы общаться с директором Лувра.
— Хорошо, как вы оказались среди сотрудников Новгородского музея-заповедника?
— Студенткой ещё закончила курсы и водила экскурсии. Мне нравилось. Когда отработала положенные три года в школе и меня пригласили в музей, охотно согласилась.
— А почему вы выбрали именно французский? Вам нравилась музыка языка? Или, может быть, всё дело в семейных традициях и ваша бабушка бегло разговаривала на языке Дюма?
— Моя бабушка происходила из зажиточных орловских крестьян, за что семью и репрессировали. Им было не до французского. Про мушкетёров, я думаю, и сейчас все знают ещё с юных лет. А с языком Дюма стало как-то хуже. В моё время его всё же преподавали. Хотя это было делом непростым. Когда я проводила свой первый урок, хоть бы открытка была на французском, не говоря уже о книге.
Носителей французского языка в городе было мало. Так что я оказалась нужным человеком.
Например, ко мне обращались творческие коллективы, помогала им в организации поездок, сопровождала. Когда вступила в Международный союз музеев при ЮНЕСКО, появились новые возможности и знакомства с коллегами за рубежом. Это ведь очень важно — иметь личные контакты и связи. Мой коллега Жанник Дюран по-прежнему работает хранителем Лувра. Кстати, одним из первых поздравил меня с орденом.
— Думаете, награда — это всё-таки долгое эхо «Святой Руси»?
— Мне из Французского института в Санкт-Петербурге так и написали: награда нашла своего героя. Я не знаю, когда вышел декрет произвести меня в кавалеры. Но мне очень хочется думать, что это — добрый знак. Что будут новые проекты. И не важно, с моим участием или без. Грех жаловаться: моя работа позволила лучше узнать другую страну и её культуру, познакомила с интереснейшими людьми.
— Например?
— Жан-Луи Гуро — это имя вам о чём-нибудь говорит? Писатель, публицист, издатель. В 1989-м, в год 200-летия Французской революции, он, меняя лошадей, прискакал из Парижа в Москву. Он своих лошадок подарил Горбачёву и его жене. Бывал и у нас в Новгороде, искал натуру для съёмок. Хотел познакомить соотечественников с чудесной историей есаула Дмитрия Пешкова. Наш казак, представьте, с Дальнего Востока прибыл верхом в Санкт-Петербург, чтобы познакомить государя с тамошними успехами в коневодстве. Жан-Луи развивает тему служения лошади человеку на протяжении истории.
— Пожалуй, мы в Новгороде, коль скоро это — родина России, могли бы поставить ей памятник.
— Вполне. Столетиями так было: и возила, и пахала, и воевать помогала. Не зря крестьяне на верхнем бревне, скреплявшем кровлю, вырезали голову коня.
— Скажите, это правда, что в гостях всего лишь хорошо? Ну, если судить не с сугубо потребительской точки зрения.
— А с какой ещё я могу? Я ездила работать. Это кто не понимает, что значит быть хранителем в таком музее, как наш, может сказать: «О, поехала!». Ты постоянно думаешь о коллекции, тебе надо всё согласовать с партнёрами — все условия прописать до трещинки на экспонате. Никому не нужны разбирательства, было или не было. И ты помнишь о каких-то своих новгородских проблемах. Это сейчас с техникой у нас стало лучше. А было время, когда, улучив минуту, я бежала в магазин, чтобы купить… иголки! Не простые швейные, конечно, а реставрационные. Нашими-то золотное шитьё было не проткнуть. Помню, как в перерыве неслась из Лувра за клеем для реставрации книг.
— В чём наша культурная мягкая сила?
— Как в чём? У нас же — выдающиеся экспонаты, потрясающая археология. У них нет такого культурного слоя, нет берестяных грамот. Когда приезжали коллеги из Музея Нормандии, они были просто потрясены нашими коллекциями.
— Тогда как сами мы, живя здесь, не так часто балуем музей своими визитами.
— В Европе — та же проблема. Ходят главным образом туристы. Молодёжь сидит в гаджетах. Как до неё дозваться? Французы с этим столкнулись раньше, есть определённый опыт. Лувр первым в мире сделал музейный четверг — когда двери открыты допоздна, действует система скидок. И мы идём примерно к тому же. Замечательно работает Детский музейный центр.
«Если не воспитывать с детства, в музейных залах будет пусто. А культура — это то, что объединяет, спасает от примитивного потребительства, в конце концов, от политиканства и вражды».
— Хранитель коллекций — это должность или миссия?
— Конечно, миссия! Научный сотрудник — вот это должность.
— У вас как миссионера в этом году юбилей?
— У меня их много. Даже взгрустнулось, когда по просьбе консульства писала свою краткую биографию. 50 лет работы в музее. Да!.. Уже четверть века состою в Международном союзе музеев. И хранителем коллекции декоративно-прикладного искусства я — 40 лет. Правда, эту миссию я всё-таки недавно передала. Мне не стыдно было это делать. Вверенный мне фонд я сохранила и приумножила. В мою бытность поступили сотни новых единиц хранения. Например, в 1980–1990-е годы мы активно пополняли коллекцию медного литья. Выезжали в районы, встречались с владельцами редких вещей, в частности, из старообрядческой среды. Кто-то делал музею подарок, кто-то передавал ценный предмет за плату. Всё это надо было изучить. У нас — «тома» электронных каталогов.
— Расскажите, пожалуйста, о чём-нибудь из последнего.
— В этом году ввела в научный оборот грузинскую панагию, найденную в погребениях Софийского собора. На ней есть надпись, мы долго не знали, как её расшифровать. Помог случай: на конференции в Эрмитаже познакомилась с коллегами из Грузии. Мы их не чаяли уже увидеть. Вы же знаете, какие сейчас у наших стран отношения. Оставила визитку, профессор из Тбилиси обещал помочь. И действительно, грузинский Центр рукописей, прочитав надпись, любезно предоставил нам перевод. Там оказался молитвенный текст. Так что народная дипломатия ещё жива. По крайней мере, между нами, музейщиками.
— Вы по-прежнему занимаетесь йогой?
— Конечно, с чего бы мне перестать делать то, что полезно и нравится? Кстати, на днях была у врача. Мне было сказано, что я — в порядке, все показатели в норме. Вот только доктор меня спросил: «Наталья Владимировна, что же вы так бежите?». Мол, потише бы уже надо. А я не задумывалась об этом. Я так живу. У меня ещё полно дел.
Благодарна судьбе, музею, коллегам за то, что занимаюсь тем, что люблю. Что нахожусь в таком замечательном месте с видом на памятники архитектуры.
— Наталья Владимировна, вы же знаете эту тему: «что-то опять в Париж захотелось»?
— Мне не надо ехать куда-то далеко, чтобы вновь ощутить, что время и силы были потрачены не напрасно, что за границей тоже живут люди, которые смотрят на нас с интересом и симпатией. Спасибо моим бельгийским друзьям — они установили на карильоне Петропавловской крепости колокол «Наташа Владимировна». Так что малиновый звон — это немного и про меня. Конечно, частицу души я отдала Франции. Но жизнь свою — нашему городу и музею.
