Популярная джазовая и соул певица выступила на «Усадьбе» — так называют бывший дом купцов Митрофановых, ныне принадлежащий чете предпринимателей Антоновых. Пару лет назад они открыли ресторан «Мост» с камерным залом, имеющий свою оригинальную афишу.
Эми Питерс родилась в Амстердаме, раннее детство провела в Америке, а школу заканчивала в России. Причиной тому — работа матери, являющейся специалистом по творчеству Бориса Пастернака. От мамы у Эми — ирландские корни. А от отца — индийско-южноафриканские. Её вряд ли увидишь по телевизору и услышишь по радио — из стандартного FM-набора. Но для поклонников Эми Питерс — «ярчайшая звезда российской джазовой сцены, певица, актриса, автор песен, художник, дизайнер, участница совместных проектов с корифеями джаза Андреем Кондаковым, Григорием Воскобойником, Игорем Бутманом...». И в доказательство сказанному к началу концерта «на «Мосту», собрались не только боровичане, но и жители обеих столиц.
— Мне так понравилось в Боровичах, — первое, что сказала Эми Питерс в интервью «НВ». — Честное слово, было очень круто! Я потом до 5 утра не могла уснуть от пережитых эмоций. Этот концерт — точно в моей пятёрке лучших.
— Провинция душевнее?
— Я не люблю это слово. О, провинциалы... Чушь! Есть просто люди. Они и в столице могут быть узконаправленными. Я вижу других — открытых, заводных, понимающих. Я объездила всю Россию — от Питера до Владивостока. Видела больше, чем большинство русских. Очень мало таких мест, где мне было как-то не по себе.
— Не скажете, куда лучше не соваться?
— Конечно, не скажу! Это субъективно. Мало ли как складываются обстоятельства. Например, я могла бы вспоминать Одессу как город, где осталась без гастрольного чемодана. Просто не положила в машину, он остался на улице. Времени до отъезда — в обрез, но я вернулась. Таксист был ас. Кстати, возвращаться не советовал. И что же? Приезжаем, стоит кабриолет, в нём сидят молодые люди, берегут мой чемодан! Они видели мой отъезд. И меня саму на афишах.
— Почему вы выбрали именно джаз?
— Однажды я увидела, как танцуют мои бабушка с дедушкой. И это так меня вдохновило! Я вспоминаю этот танец и эту музыку — это моя внутренняя связь с родными мне людьми. Но если по-честному, я уже другая. И джаз стал другим. То, что я делаю или делает Эрика Баду, — это и хип-хоп, и рок-н-ролл. В классическом смысле я — не джазовая певица. Мой джаз — это что-то странное, растущее, меняющееся. Прошлое можно только интерпретировать. Наивно думать, что тебе понятен Древний Египет, потому что ты о нём читал.
— Вам никогда не хотелось собрать стадион?
— Очень спокойно к этому отношусь. В доковидный период я вполне могла развиваться как независимый артист. Не выходила в мини-юбках, не участвовала в том, что для меня неприемлемо. У меня прекрасная группа. Я отношу себя к тем музыкантам, кто, как Лера Гейснер или Саша Алмазова, не идут по попсовой дорожке и не превращаются в маргиналов.
— А что в ковидный период?
— Я потеряла нескольких друзей. Мир так изменился... Страшно смотреть новости. Музыканты в России не работали полтора года. Я писала картины и этим жила. Именно в такое время особенно понимаешь, насколько всё зыбко и опасно. Если пятьдесят семейств имеют половину всех денег, то это не мир, а параллельные реальности, чудовищный абсурд. Мне 37 лет, но я не понимаю, куда все мы идём. Пришла эпоха экранов. Люди стали забывать, что они сами — источник праздника. Это как появиться на дне рождения с постной миной, ожидая, что именинник всех развеселит. Что будет с искусством?
Я не признаю онлайн-концертов. Музыканты читают зал, всё имеет значение — настроение публики именно в этот вечер, погода на улице. Не бывает беседы без собеседника.
— Но ведь «Печаль — это бесконечная муза». Это было в одном из интервью, когда вас спросили, стали ли вы в каком-то смысле русской, а вы рассказали про любовь к малосольным огурцам и грустным песням.
— Можно написать песню не про любовь, и она скоро умрёт. Почему мы любим? Ведь любовь это больно. Больно рожать. Но когда мне в роддоме отдали мою дочку, я подумала, что буду любить её, кем бы она ни стала. Я смуглая, а она белая. В ней я точно в каком-то смысле русская.
— Вы очень хорошо говорите по-русски, но поёте по-английски.
— Спасибо, но я же знаю, что у меня есть акцент. Хотя с 13 лет живу в России. Стесняюсь своего произношения.
— Вы перфекционист?
— А как иначе? Это в природе творчества. Хотя в чём-то моё отношение к нему как процессу может меняться.
— В чём?
— Раньше я была готова сражаться за свои идеи. А потом поняла, что надо уметь терпеть, сомневаться. Мне кажется, люди очень часто держатся за свои убеждения просто потому, что не знают, как может быть по-другому и как достичь этого другого, возможно, лучшего.
— У вас не возникало желания уехать в другую страну, более джазовую, что ли?
— Я уже уезжала, чтобы вернуться. В начале 2000-х мы с Родионом Балыбердиным создали группу In Essence. Тогда клубов в Петербурге было мало, и там играли либо рок, либо электронику. Уехали в Берлин, где таким, как мы, пробиться оказалось легче. По-всякому было: я училась, пела на улицах. Не скажу, что вернулась звездой, но европейский опыт пошёл мне на пользу. А в Питере за несколько лет стало гораздо больше клубов. И джаз, он тоже зашёл. Даже охранники клубов, которые, вроде, держались принципа «Ненавижу этот джаз!», стали добавлять: «Но ваша музыка мне нравится». Это такой комплимент! Человеку хорошо там, где он нужен. Питер — мои друзья, моя работа, мой дом. Я рада, что живу в центре города.
— В чём главное предназначение музыки?
— Она настраивает наши сердца в унисон. Так важно чувствовать друг друга, быть вместе. Я подумала об этом ещё подростком в День Победы. Мы шли по Невскому. И было невероятное чувство единства. Будто ты обнимаешься со всеми этими людьми. В первый локдаун я как астматик опасалась лишний раз высунуться. Вышла как-то с собакой. Иду, слушаю музыку в наушниках. И навстречу мне — девушка, тоже в наушниках. Мы встретились взглядами, улыбнулись и прошли несколько шагов в ритме танца. Было очень прикольно. И танец, и стол с салатом оливье, и много-много чего ещё — чтобы быть ближе.
— Ваш первый вокальный опыт?
— Виктор Цой, Oasis, Лорин Хилл — я «снимала» их песни, закрывшись в комнате с кассетником. Причём самое любимое — это «Кино». Они великие!
— Цоя сегодня и на Западе перепевают. Чем он так актуален?
— Цоя можно перевести на английский, не заморачиваясь со словарём. Не надо мучиться, выбирая слова. Есть поэты, которые мудрят, а Цой — это первобытное, настоящее, без вранья. Когда я перевела его своему брату, живущему в штате Теннесси, то он враз всё понял про «Пачку сигарет». Скачал «Кино», стал слушать. Сила настоящего стиха — не в игре слов, не в остроумии, а в правде.
— Сколько языков вы знаете?
— Так! Английский, русский, хинди — да, я могу вырулить на хинди, спокойно путешествовала по Индии, даже сценарий для фильма написала на этом языке. Ещё — немецкий. Я ведь несколько лет жила в Берлине. И, кажется, голландский. Сегодня это поняла! Мне пришло письмо на голландском, а он очень похож на немецкий.
— Что вы пожелали бы нашим читателям? Ведь начинаем выруливать к Новому году.
— Любви и внутренней силы. Люди, держитесь! И, конечно, побольше денег — всем. Богатые тоже плачут, но сердце чаще болит у бедных. Я за справедливость, за то, чтобы не было нужды. Желаю всем счастья и обнимашек. Это моя молитва. Ну и — до встречи! Я же не просто так сказала, что мне понравилось в Боровичах. Там зажигательный народ. И я пообещала, что вернусь на Новый год.
* * *
Иван Мелихов, арт-директор ресторанной группы «Антонио Фэмили»:
Мы продвигаем джаз. То есть в том числе и его. Главное, чтобы это было на хорошем уровне. Комфортно для исполнителей и публики. Зажигательно, душевно — как угодно. Музыка как фон для ресторанных застолий — не наш стиль. Мы предлагаем иной культурный формат.
Теги: Эми Питерс, джаз, Боровичи
