Каким-то непостижимым образом на концерте «Паганини балалайки», так называют Алексея Архиповского, рядом со мною в зале оказался тоже балалаечник — Илларион Назин.
Илларион Владимирович — солист оркестра русских народных инструментов имени В.Г. Бабанова Новгородской областной филармонии, блестящий исполнитель, совмещающий музыкальную карьеру с преподавательской деятельностью в колледже искусств имени С.В. Рахманинова.
В паузе между номерами мне удалось уговорить нашего музыканта на интервью. «Вы же не будете спрашивать меня, что я ещё умею, кроме частушек?» — улыбнулся он. Обещал, что не буду. Но оказавшись в условленное время в учебном классе, поинтересовался: не что ещё, а на чём ещё? Выбор-то в классе — как говорится, дай бог каждому.
— Гармонь? — переспросил Илларион Владимирович. — Играю. Не так, чтобы завтра на конкурсе выступать, но… Да я много чего перепробовал. Из струнных — гитару, домру. Всё это замечательно, но лучше оставим за скобками. Моё — это балалайка.
— Как вы это поняли?
— Благодаря своему учителю Виталию Ефимовичу Комаровскому. Пришёл в Дом пионеров, думал пойти на гитару: её же все знают, и я знал. А там как раз открылся класс русских народных инструментов. И мне сказали, мол, на гитару ты уже опоздал — нет набора, так, может, попробуешь пока на балалайке? Вот уже 38 лет как пробую.
— И ни разу не пожалели? Я это без подхода к частушкам.
— Начнём с того, что я вообще очень люблю музыку.
— Вы из музыкальной семьи?
— Вовсе нет. Мой папа любил металл. Нет-нет, в его случае это точно не про музыку. Он работал бригадиром сварщиков, был классным специалистом, поэтому часто ездил в командировки на строительство металлургических заводов, строил домны. Выезжал и за границу — в Азию, Африку.
Так вот, балалайка — классный инструмент на самом деле. Казалось бы, очень простой. Три струны. Играем по «ляшке» и касаемся «мишки» — я про строй. Одна струна — это ля, две другие — ми в унисон. Но эта кажущаяся простота создаёт совершенно особый объём гармонизации, широкую раскладку аккордов. Когда ты вник и можешь достать этот звук, ты будешь его любить, ты будешь творить. Я всегда стараюсь донести это до своих студентов.
— Когда человек — словно одно целое со своим инструментом, он может выжать из него больше, чем там изначально есть?
— Это — вопрос про восприятие. Выше головы не прыгнешь. И из диапазона не выскочишь. Те же флажолеты не везде будут звучать, тональности ограничены. Но высокопрофессиональный исполнитель создаёт у публики впечатление, что балалайка может всё. Так оно и есть. Только надо классно играть. Почему делают разностилевые обработки? Зачем заморачиваться? Зачем ползать по модуляциям? Это важно нашему уху. Это просто красиво, в конце концов.
— Есть исполнители, пробивающие себе дорогу в Интернете как раз на попытке играть всё. Это реклама балалайке?
— Это всегда сложный разговор, причём не всегда себя оправдывающий. Можно и Баха исполнить, и рок. Вопрос: как? Если «Жили-были два громилы — я и Гриша», всё сразу вылезет. Одно дело — доводить свой профессионализм до искусства и совсем другое — покататься на бренде. Простота — она бывает обманчива. Кто-то думает, что балалайка — это про мужичка на завалинке. Рубашка там, поясок. Но это не этнический инструмент.
— А кто на ней играет? Нигерийцы вроде не претендуют.
— В культурном отношении музыкальный инструмент универсален, мы же про это. А в Нигерии я, кстати, был.
— И как?
— Не могу сказать, что нас там рвали на куски от восторга, но принимали хорошо, с интересом. Вот вы, услышав нигерийцев или сомалийцев, станете им подпевать или разучивать африканский танец? Так и они.
— В гостях хорошо, а дома лучше.
— Конечно! Но, знаете, не так уж давно нам и в Эстонии было хорошо. И в других странах, участвующих сегодня в общеизвестных ненормальных событиях. Слушайте, до чего здорово заходила наша музыка в Норвегии — через край было положительных впечатлений. Мы не знали, как распрощаться и уехать. Германия, Испания — всё было, как теперь говорят, «вау!». Люди разные, конечно. Изредка раздавались и не вполне приятные звоночки. Помнится, выступали на фестивале в Австрии. Открытая сцена, публика на пледиках, живописные окрестности. Всё замечательно. Отыграли, я зачехляюсь, подходит дедушка древнее мамонта, наверное. И говорит мне, что русские ушли отсюда в 1955 году. Суть его сообщения в переводе могла означать что-то вроде: какого лешего вы опять к нам припёрлись?
— Как далеко вы забирались на гастролях?
— От Шпицбергена до Африки всё изъезжено.
— Это с севера на юг, а если поперёк?
— Если поперёк, то Америка пока не открыта. А в России не забирался дальше Томска.
— В общем, балалайка — пропуск в большой мир.
— Это профессия. Как водитель, нефтяник, моряк. Тоже ведь путешествуют.
— Кто из коллег по цеху вам интересен?
— Олег Фёдоров — сразу назову. Это для меня авторитет. Олег Николаевич вырастил немало талантливых учеников. Своими студентами Суховским, Андреевым — теперь они уже консерваторию закончили — я тоже горжусь. Много первоклассных музыкантов на самом деле, это радует.
— Ваши любимые вещи?
— Очень люблю Тростянского. Кто ещё? Шалов — просто шедевральный человек. Мне посчастливилось заниматься с ним, когда учился в Санкт-Петербурге. Конечно, Нечипоренко — даже не разговор. Городовская, Ельчик, Болдырев, Горбачёв…
— Какие-то у вас пошли политические фамилии.
— Сергей Иванович Яковлев, который принимал меня на балалайку в Доме пионеров, спустя годы как-то мне рассказал о концерте для Горбачёва — того, который был генсеком. Оркестр играет, и вдруг Михаил Сергеевич подходит к баянисту и за руку его цоп! «Дай, — говорит, — мне!» Что тому было делать — дал. И Горбачёв вроде как начал что-то наигрывать. Но наш Горбачёв, к которому мы со всем уважением и любовью, Андрей Александрович, заведует отделением народных инструментов в Гнесинке.
— Как сегодня попадают на три струны?
— Как всегда. Потому что хотят. Сами! Кто-то же хочет быть лётчиком или десантником. А в музыке… Понимаете, кто-то любит клавиши, кто-то завороженно следит за смычком, а кто-то тянется к этим самым трём струнам. Трудно объяснить. Нравится, тянет. Либо есть это, либо нет. Чего, мне кажется, нет у нынешних детей и молодёжи, так это нашего стеснения, зажатости какой-то. Я в хорошем смысле. Сам в школе стеснялся признаться, что балалаечник. Спросят: «Ты, что, на музыку ходишь?». «Да, — отвечу, — занимаюсь». «А чем?». Скажешь про балалайку и слышишь сочувственное: «О-о-о!..» Вот нет этого больше. По крайней мере, такое моё наблюдение.
— Можно отдельный вопрос про Архиповского? Такие концерты, как его недавний в областной филармонии…
— Это, к слову, его третий приезд к нам.
— И прекрасный вклад в популяризацию инструмента?
— Конечно, Алексей Витальевич — большой молодец. Своя манера, своё звучание и собственные произведения — его все знают и любят. Не знаю, можно ли его называть живым классиком, но то, что он стоит особняком, — это бесспорно. Высококлассные исполнители — это всегда реклама музыке. Но, спустившись на нашу грешную землю, хочется сказать следующее. Нам не нужно делать из каждого ребёнка Рахманинова или Рихтера. Таких людей всегда мало. Многие, получив начальное музыкальное образование, всю жизнь занимаются чем-то другим. Но музыка остаётся у них в душе. Это уже другие люди. И все вместе они образуют культурный слой, который пусть исподволь, но влияет на окружающую действительность. Это довольно банальная мысль, но не все, к сожалению, понимают. Однажды я невольно услышал разговор отца с сыном — они шли чуть впереди меня по улице: «Если ты не будешь ходить на тренировки, то я тебя отдам в музыкальную школу!» Я не люблю затёртых понятий: воспитание, воспитание, воспитание… Это слова. Можно воспринимать плоскость, а можно объём, так ведь? И не имеет никакого значения, где ты живёшь — на равнине или в горах. Всё в себе. Так что слушайте музыку. И в том числе, конечно, балалайку.
