Жизнь хирурга Трифонова, которого не испортил квартирный вопрос
В советские годы, подбирая себе место для дачи, «ледокольцы» (так сами себя называли члены экипажей атомных ледоколов) если и останавливались на Новгородской области, то предпочитали, конечно же, самый лакомый её кусочек — Валдай. Имея зарплаты, в несколько раз превышающие зарплаты на берегу, могли себе это позволить.
Вот и Владимир Павлович Трифонов, хирург с атомного ледокола, в 1991 году направлялся в Валдайский район на разведку. Но сначала решил навестить приятеля, который на тот момент работал в Пролетарской больнице. Слово за слово, и тот задал вопрос: «Да зачем тебе в такую даль забираться? У нас здесь на Мсте тоже есть отличные места!». И повез показывать.
Хозяин и его Дом
Но ни один из участков не приглянулся Владимиру Павловичу, и так бы он и укатил дальше, не загляни они с приятелем случайно в деревню Замленье. Здесь, на самой окраине, продавался дом.
Чем мог покорить коренного ленинградца этот огромный, уже тогда ушедший в землю на 4 венца и заросший крапивой в человеческий рост дом? Чем он мог покорить жену его, которая дала твердое согласие на покупку дачи с крышей-решетом?! Тот, кто не верит в энергетику места, вряд ли когда-нибудь сможет это понять. Но Владимир Павлович словно что-то почувствовал. И купил. А потом старожилы деревни рассказали ему историю дома.
— Он 1880 года постройки, это и в документах указано, — пересказывает Владимир Трифонов. — И соседний дом, ныне запущенный, — тоже. Их для своей семьи и семьи своего брата построил очень богатый купец, который снабжал лесом весь Новгород. Река Замленка, которая протекает прямо за домом и сейчас даже не видна, тогда была судоходная: по ней осуществлялась связь с Новгородом, сплавлялся лес. Дом был двухэтажный, но сейчас, из-за того что он просел, первый этаж превратился практически в подвал, мы пользуемся только вторым. Я сначала хотел дом «поднять», пригласил специалистов, но они сказали, что сейчас и леса-то такого нигде не осталось, деревца спиливают еще молодыми, поэтому они мой дом не удержат. И я передумал. Посчитал, что покупаю его, ну на 30 лет максимум. А теперь, когда эти 30 лет почти прошли, вижу, что скорее сам состарюсь и умру, а он будет стоять.
Лёгкая рука
Владимир Трифонов — в прошлом многопрофильный хирург, почетный полярник. Мы заходим в его «купеческий» дом, а он — дышит Арктикой. На стенах развешаны фотографии ледоколов, на кровати дожидаются внуков две мягкие игрушки — матрос и белый медведь. Именно узнав о рождении второго внука, в 2005 году Владимир Павлович ушел на пенсию. А до этого отработал в Арктике хирургом почти 30 лет, на семи ледоколах!
.jpg)
— Говорили, что у меня легкая рука, — признается сам Трифонов. — За всю жизнь не было ни одной операции с тяжелыми осложнениями.
И, произнеся это, даже сейчас (без малого в 80 лет) сплевывает через левое плечо.
Когда он начинает пересказывать свою жизнь, кажется, что слушаешь какой-то увлекательный советский роман (прости, читатель, далеко не все истории Владимира Павловича войдут в этот текст!), и иногда даже хочется воскликнуть: «Да неужели так бывает?!».
Бывает. Вот, к примеру.
— С шести лет я знал, что стану хирургом. Тогда моя сестра, которая была старше меня на 12 лет, познакомилась со слушателем Военно-медицинской академии. Он был старшим лейтенантом, успел повоевать. Спортсмен, боксер, чемпион Дальнего Востока по велоспорту. Конечно, он сразу стал моим кумиром! Иногда он водил меня гулять на территорию академии, рассказывал о профессии хирурга, и я был твердо уверен, что, когда вырасту, обязательно буду, как Юрий Антонович, — военным хирургом и спортсменом.
В Военно-медицинскую академию Владимир и правда поступил сразу после школы. Но когда уже успел порадоваться этому, узнал пренеприятное известие: в Академию вынуждены вне конкурса принять 30 не то военных фельдшеров, не то иностранцев. А ему в числе других трех десятков первокурсников предлагают без экзаменов перевестись в педиатрический институт.
— Нам пообещали, что через 2–3 года, когда в Академии будет отсев, нас возьмут обратно. И сдержали своё обещание! Правда, к тому моменту только два человека пожелали вернуться в Академию, большинство же, и я в том числе, поняли, что студенческая жизнь на гражданке гораздо лучше. Тут вольница! А там — казарма всё-таки.
Дорога на Север
Несмотря на диплом педиатра Владимир Павлович всегда знал, что всё равно будет хирургом. Уже студентом дневал и ночевал в больнице. После получения диплома и службы в армии работал в разных, в том числе и всесоюзно известных, медицинских центрах, попробовал себя в различных направлениях хирургии, занимался исследовательской работой и… совершенно не грезил ни военной службой, ни морем, ни тем более Арктикой. Гораздо больше заботил насущный вопрос: как получить квартиру. С детства он жил в коммуналке: сначала со своими родителями, затем с женой и сыном, но даже будучи заведующим общехирургическим отделением крупной больницы для заключенных и имея по тем временам хорошую зарплату, никак не мог себе позволить улучшить жилищные условия. Очередь на жилье не сулила ничего хорошего, на кооператив денег не хватало. Когда ему исполнилось 36 лет, стало казаться, что ситуация совсем критическая.
— Вот тогда мне и предложили должность хирурга на атомном ледоколе, — рассказывает Трифонов. — Честно говоря, в Арктику не очень хотелось. Но зарплату пообещали в четыре раза выше, чем у врача на берегу! И это только начальная ставка, а ещё льготы, полярные надбавки, бесплатное питание. Мы с женой посчитали, что за год на кооперативную квартиру я должен заработать. И она меня благословила в путь. Помню, как я впервые перешёл на борт ледокола и познакомился с хирургом, которого приехал заменять. Он мне говорит: «Наконец-то! Слава Богу! Как я рад!». И вводит в курс дела. Мол, всё у нас на ледоколе спокойно, но есть одно «но». Главный механик лежит с острым приступом холецистита. И по всем показаниям надо бы его оперировать, но, во-первых, это очень сложно в условиях атомного ледокола, во-вторых, у него аллергия на все анестетики, в-третьих, он йог и не хочет лечиться, а норовит на голове стоять. Такой вот подарочек мне сразу по прибытии!
К счастью, с механиком всё обошлось, от консервативного лечения приступ у него купировался. А Владимир Павлович принялся вникать в суть службы.
— Многие думают, что у хирурга работы на атомном ледоколе мало, там, мол, все здоровые, — говорит он. — С одной стороны, тяжелые случаи и правда бывали не каждый день. Зато знать надо было абсолютно всё: от психиатрии до гинекологии — первое время на борту у нас было до 20 женщин, случались и внематочные беременности, и другие проблемы. Я не вёл учет полостных операций, которые я делал на ледоколах, но могу сказать, что одних только аппендицитов я вырезал около 30, а каждый вовремя удаленный аппендицит — это спасенная жизнь. Во время проведения операций ледокол, конечно, останавливали, но атомный реактор-то не остановишь! А он вибрирует. И в таких условиях провести простую аппендэктомию оказывается так же сложно, как и резекцию желудка на суше. Кроме того, на операции меня приглашали и на другие суда, и на полярные станции. Бывало, перебираться к больному приходилось, перепрыгивая с льдины на льдину и сжимая в руке сигнальные ракеты на случай встречи с белым медведем. Но несмотря на все трудности на ледоколе меня сразу поразили отношения между людьми. Я был потрясен, какие там все ребята дружные, порядочные, доброжелательные, и понял, что строчка из песни «Экипаж — это наша семья» — это чистая правда. Работа в таком коллективе дорогого стоит.
Это и было — счастье
Безусловно, не только высокая зарплата, но и такие взаимоотношения с коллективом повлияли на то, что, отправляясь на ледокол на год, Владимир Павлович задержался там на 27 лет.
— Потом, конечно, стало легче, отпуска мне давали каждые четыре месяца. Но ведь первый раз я уехал от семьи на целый год, и когда вернулся, увидел, что сын у меня — совсем большой человек. Школьник. Рассудительный. И вот он смотрит на меня и говорит: «А знаешь, папа, если бы у тебя не было бороды, я бы тебя не узнал». У меня сердце защемило. А тут ещё жена говорит, что измучилась за этот год. Хватит, мол, такой работы. Затем выяснилось, что, даже имея деньги, я не могу стать членом квартирного кооператива: у нас в семье, оказывается, слишком много квадратных метров — 21 на троих человек. Поэтому я предложил просто отдохнуть в Сочи.
А потом было то, что многие, конечно, назвали бы «сорить деньгами». Номер люкс с видом на море, забронированный на 30 дней, шикарные обеды и ужины исключительно в ресторанах, поездки в горы, золотая цепочка с алмазной гранью для жены. Месяц пролетел незаметно, деньги — почти вся годовая зарплата — улетели вместе с ним. Но Трифоновы никогда не жалели об этих деньгах.
— Мой приятель меня корил: «Ну что же ты профукал почти все деньги?! А я вот старенький «Запорожец» себе купил за 3,5 тысячи», — с улыбкой вспоминает Владимир Павлович. — А я ему сказал: «Твой «Запорожец» развалится, а я всю жизнь буду вспоминать, как один месяц в году пожил как богатый человек!». И ведь так и вышло. Ему через год снег с крыши на машину скинули, её после этого было уже не восстановить. А я до сих пор вспоминаю. Потому что это и было — счастье.
***
На вертолётной площадке лежал огромный кусок стального троса, метров восемь, толще моего плеча. И матросы решили его, как говорят, смайнать в воду. А машинист решил посмотреть на это: наклонился за борт, и ему этим тросом по голове попало, лицом он ударился о перила. Результат: тяжелая черепно-мозговая травма, несколько переломов нижней челюсти, рваная рана в области рта, гемодинамика жуткая, и главное, что он без сознания. Я оперировал его несколько часов, потом наблюдал. Только через две недели удалось зайти в порт и оставить его в больнице. Там он пролежал ещё месяц, охмурил медсестру и женился на ней. Везучий человек!
