{thumbimage 150px 1}Валерий ЗОЛОТУХИН в беседе с корреспондентом «НВ» вспомнил лучшие моменты своей жизниНародный артист России Валерий Золотухин в Великий Новгород приехал с антрепризным спектаклем
по пьесе Михаила Булгакова «Собачье сердце».
Зрительный зал был переполнен. Артист, несмотря на свои 69 лет, и пел на сцене, и пританцовывал. А после трехчасового спектакля без всяких претензий на свой статус с открытой улыбкой беседовал
с журналистами. Зная о необычайной открытости Валерия Сергеевича прессе, о том, что с ним можно поговорить на любые темы, спросить хотелось многое:
о детстве, о годах студенчества, жизни Таганки и, конечно, его дружбе с Высоцким. Единственное, не хотелось касаться обсуждений личной жизни артиста: она и без того сильно разобрана «желтой» прессой. Правда, в отведённые 20 минут для интервью спросить всё, естественно, не удалось, да и темы для беседы как-то сами собой определились.
Преображение Золотухина
- Валерий Сергеевич, вы первый раз в Великом Новгороде?
- Я не мог не быть в Новгороде. Я был здесь - это связано с советским периодом, когда организовывались встречи с читателями и зрителями. А вот в вашем театре, признаться, я первый раз. Когда мы ехали мимо этого здания, первая мысль, которая меня посетила, была: «Что это за здание?». Уж больно необычное. Я сейчас сам занимаюсь строительством театра в Барнауле, поэтому очень внимательно отношусь к этому вопросу. Новгородский театр драмы, надо полагать - детище советского периода. Тогда в моде была гигантомания. При этом сцена у вас малотеатральная. Думаю, драматический театр должен быть меньше. Я поклонник классических построек - с колоннами, ложами.
Но ведь впечатление от театра складывается всё-таки не от здания. Когда я понял, что в Новгороде нас ожидает аншлаг, что, в общем-то, для такого города непростое дело, мне было очень приятно. Порадовала и реакция зала.
- В спектакле «Собачье сердце» вы выступаете сразу в двух ипостасях: главной роли - профессора Преображенского, и режиссёра-постановщика. Это правда, что до начала работ над постановкой одноимённый фильм Владимира Бортко вы не смотрели?
- Правда. У меня дома нет телевизора - что там показывают, я не знаю, да меня это и мало интересует. Театр имеет свои законы, здесь можно сделать такие вещи, которые в кино просто немыслимы. Энергию, которая есть в театре, ничем не заменишь. Конечно, после премьеры я посмотрел «Собачье сердце» с Евстигнеевым в главной роли. И ещё раз убедился в правильности своего понимания этого произведения. В фильме идея ответственности учёного показана очень невнятно. А ведь у Булгакова именно это главное, а не сам процесс превращения собаки в человека и красно-белая линия. Это для меня было как раз второстепенным.
Алтайский самородок
- Можно ли сказать, что в вашей жизни большую роль сыграл случай? Как вам, простому пареньку из глухого села, удалось приехать в Москву и нахрапом взять столицу?
- Я бы не сказал, что это было нахрапом. Обычное дело: приехал в Москву мальчишка, и ему повезло. Повезло, что первая дверь, в которую я вошёл, а это была дверь на отделение оперетты ГИТИСа, открылась. На вступительных экзаменах я пел, танцевал: в общем, делал всё, что от меня просили. Видимо, я был в своей тарелке, вот и поступил.
Хотя я пытался поступить и на актерское отделение: надел какой-то чужой пиджак, с волосами что-то там состряпал и пошёл в институт кинематографии. Зашёл, начал читать, две или три фразы прочитал, и мне сказали: «Спасибо». «У меня ещё басня есть», - сказал я. «Не надо, не надо». Оскорбился я тогда, помню, жутко расстроился.
Как это меня не захотели слушать?! И тогда я понял, надо идти туда, где я пришёлся ко двору, так сказать. Человек ведь чувствует, когда его привечают. Хотя на экзаменах третьего тура меня звали и в Щукинское училище, но, как говорится, от добра добра не ищут. Главное - зацепиться. Нам повезло, что актёрское ремесло у нас преподавала Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф, а она работала в театре Моссовета, правая рука Завадского, великого театрального режиссёра. Буквально через две недели занятий она мне сказала, что я пришёл не на то отделение. «Вы драматический артист», - резюмировала Ирина Сергеевна. Но это была тайна, ведь главное для оперетты - пение.
Тогда этот жанр был ой как популярен: нас «покупали» на корню такие оперетты, как Свердловская, Киевская, Хабаровская, Оренбургская, Одесская - он был в расцвете! Я вот сейчас не понимаю, почему произошло такое преобразование, и на первый план вышел мюзикл. Хотя можно ли сравнивать мюзикл с опереттой?! Кстати, и готовят сейчас как-то не так: учат всему понемножку. А тогда вокальная кафедра на отделении оперетты была сильная, на уровне консерваторской.
Я уже с пятого курса играл довольно много и успешно в Театре Моссовета, но мою жену Нину Шацкую не брали на работу. Мы вместе с ней заканчивали отделение оперетты в ГИТИСе. И вот как-то я пошел на премьеру в Театр на Таганке «Добрый человек из Сезуана». На меня этот спектакль произвел неизгладимое впечатление! В нем вся эстетика Любимова: и политическая, и этическая. Сразу после спектакля мы с Ниной попробовались, и Любимов нас взял.
- Сегодня вы - художественный руководитель Молодёжного театра Алтая. Вы построили храм в своём родном селе. Пришло время собирать камни?
- В одной из своих первых повестей я написал про то, как хорошо было бы, если, например, Ильинский или другие известные артисты приехали бы наконец-то в деревню руководить самодеятельностью. Такая есть у меня в повести мальчишеская мечта. И теперь получается, что я вернулся. Но не в самодеятельность, конечно. Театр сейчас строится - его грозятся сдать в декабре. Но я суеверный, хоть и верующий, казалось бы, человек. Судя по всему, они это приурочат к моему 70-летию: 21 июня 2011 года. Дай Бог, чтобы получилось.
Артист - одно, а когда ты художественный руководитель - это совершенно другое. Из меня никакого диктатора не получится и не получается, и я им не стану. Руководить, как и преподавать, можно по-разному. Приведу вам такой пример: меня пригласили провести мастер-класс на «Фабрике звёзд». Я пришёл, хотя в то время у меня произошла личная трагедия. Публика там была непростая: они жили в замкнутом пространстве, всю их жизнь снимали на камеру. Что им говорить, как? И вот я начинаю читать им нобелевскую речь Бродского, затем и его стихи. Потом все эти встречи: мастер-классы, занятия показывали по телевизору. И вдруг мне звонит Валентин Гафт и говорит: «Валерий, ты в этом бардаке, в этом вертепе этим б... читаешь Бродского. Гениально, старик! Это подвиг!». К чему я это: я думаю, что мальчишки и девчонки урок восприняли, но не так, конечно, как Гафт. Учиться ведь тоже надо уметь, это непростое дело: можно ведь четыре года лекции прослушать и ничего не узнать, а можно за один раз, одну встречу взять от мастера, педагога самое главное.
- А каким учеником был Валера Золотухин?
- Почему-то мне сейчас вспомнился один смешной случай из школьных лет. Наше село Быстрый Исток - районное, а через речку другое село - Акутиха. Эти два населённых пункта всё время друг с другом соревновались - такая своеобразная олимпиада по спорту и художественной самодеятельности была между школами. Я был одним из лидеров самодеятельности. Болели мы как-то за своих спортсменов на сельском стадионе. И вот наши бегут эстафету, и вдруг акутихинская девчонка роняет палочку. «Надо перебежать», - говорит какой-то мужчина. «Вот тебе», - сказал я ему, показывая фигу. А это оказался завуч их школы! Что тут началось... «Снять Золотухина с олимпиады!». Козырную карту вынуть из колоды, как это?! Сами понимаете. За меня заступился учитель труда. Он сказал: «Если Золотухина уберете из олимпиады, я не выйду на сцену ни разу». А он был отменный баянист и очень крутой мужик. Все номера самодеятельности завязаны на нём. Сказал, не выйдет - так и сделает. Так что противникам пришлось смириться. Может быть, это не совсем красиво, но я же был патриотом своей школы, да и не знал я, кому кукиш показываю.
Школьные годы я вспоминаю с радостью, ностальгией и счастьем. Я закончил школу с серебряной медалью: учился хорошо, мне всё как-то легко давалось. Так как я долгое время был прикован к постели, потом ходил на костылях, мне хотелось как-то выразить себя: в учёбе, самодеятельности.
Правда, признаюсь, к литературе я относился довольно прохладно. Особенно я не утруждал себя сочинениями. Не любил я писать. У меня с другом был паритет: я решал ему задачки, а он давал мне сочинения, которые я у него переписывал и выдавал за свои. Переломным моментом в отношениях с литературой стало для меня изучение «Слова о полку Игореве». Оно меня «ужалило». Да так сильно, что в итоге я написал сочинение, которое по объёму заняло всю ученическую тетрадь в 12 листов. Я несколько раз его переписывал, у меня даже мозоль на пальце появилась. И что вы думаете: получил в итоге «кол». Потому что, естественно, я сделал кучу ошибок. Обиделся я очень. И тогда на этот «кол» я ответил «Трактатом о преподавании литературы в школе», где доказывал, что отметка за сочинение должна быть разделена: одно дело творчество, а другое дело - грамматика. Прочитал трактат одноклассникам, им понравилось. Тетка моя была учительницей средних классов. Она тоже пришла в восторг от сочинения, но в школу носить его запретила. А я собирался отправить свой труд в журнал «Семья и школа». Но тут меня вызвал директор и сказал: «Если ты куда-нибудь отошлёшь эту кляузу, не видать тебе аттестата как своих собственных оттопыренных ушей». Я так поразился тогда этому замечанию: мало того, что писать запрещают, так у меня ещё, оказывается, и уши оттопыренные. Злые люди, одним словом, думал я тогда. Обидно было, конечно, но сейчас я понимаю, что именно этот трактат и стал тем самым первым импульсом, толчком к записыванию, сочинению.
Всё в жертву памяти твоей...
- Первые записи в ваших дневниках датируются 1958 годом и связаны с приездом в Москву, поступлением в ГИТИС. На протяжении долгих лет вы описываете каждый свой день. Думали ли вы, что личные записи станут доступны всем желающим, что опубликуете их? И прежде чем выйти в печать, подвергали ли записи редактуре: сокращению, сглаживанию, так сказать, острых углов?
- Нет. Я не трогал. Но объём дневников, сам материал представляет для редактора книги самостоятельное поле для действий. Есть такая книга, например, «На плахе Таганки» - мне она очень дорога. Так вот там редактор совместил мою жизнь театральную и кинематографическую с личной жизнью. Там есть место и моим загулам, и отношениям в труппе, и личным переживаниям. В данном контексте одно неотделимо от другого. «Таганские дневники», например, редактор очистил от всего прочего и оставил только театральную основу. И для меня это не хуже. Книга «Всё в жертву памяти твоей...» (1992) составлена из строчек, связанных с именем Высоцкого.
Хотя вот сейчас в Нижнем Новгороде издаются полные мои дневники: с матом, например. Я протестую, я прошу: «Ну уберите». Нельзя, это же для узкого чтения предназначено.
- Часто ли обижаются на вас ваши коллеги по цеху, прочитав дневники?
- Коллеги, как правило, их не читают. Они опасаются: не дай Бог наткнутся на неприятный для себя эпизод. Так же, как и я не читаю то, что пишут они.
- История не любит сослагательного наклонения, но как вы думаете, как Владимир Высоцкий отнесся бы к вашим опубликованным заметкам?
- Если бы Владимир Высоцкий был жив, этих дневников не было бы! Впрочем, можно сказать и так, если бы он воскрес и прочитал дневники, то снова бы умер, чтобы они были опубликованы. Кто знает, предугадать поведение человека подчас совершенно невозможно...
- Можете ли вы представить Владимира Семёновича в 1990-е, 2000-е годы? Каким и кем бы он был, как себя вёл, по вашему мнению? Какую нишу он бы занял: может быть, ушёл в бизнес, вел программы по ТВ?
- У Высоцкого масштаб другой. Он - гениальный человек. Вы это поймите - если мы внимательно посмотрим, то ведь у него в стихах нет никакого ехидства, никакой злобы, никакой подначки: он - великий патриот. Великий. Ещё ведь надо иметь в виду, что он сын профессионального военного, и это тоже отложило свой отпечаток. Я, например, знаю: он был против введения войск в Афганистан.
- Со дня смерти Владимира Высоцкого прошло 30 лет, Виктора Цоя - 20. Несмотря на десятилетия, любовь к этим людям только возрастает. С чем это связано, на ваш взгляд?
- Я хорошо отношусь к творчеству Цоя, но это всё-таки поэты разного масштаба. Высоцкий - уникальное явление. Если уж Бродский сказал, что это лучший поэт в советском пространстве, то дальше уже ехать некуда. Знаете, я в каком-то смысле Пимен - анализирую всю ситуацию, связанную с Владимиром Семёновичем. И со дня его смерти ты сам невольно, хочешь этого или не хочешь, участвуешь в процессах, связанных с его именем. Во многих городах сегодня открываются памятники Володе. Кто ставит памятник Высоцкому? Не скульпторы, не художники, не меценаты, не мэры, не кто-нибудь. Любовь. Народная любовь. Понятно, когда это было в 1980-е годы, ну в 1990-е, но 2000-й год, 2010-й! Это уже похоже на фразу Маяковского: «Зайдите лет через сто - поговорим». Это так. Причем его творчество изучается, переводится на разные языки. Традиционно на вопрос: «Кто ваш любимый поэт?» отвечали: «А.С. Пушкин». На втором месте стоял Лермонтов: он набирал процентов 17 против 80 процентов Пушкина. Проходит время, и на второе место выходит Есенин. Потому что он был какое-то время запрещён. Потом открыли его музей, стихи его стали песнями - как говорят, раскрутили... Но ведь есть что раскручивать! Если проводится работа по пропаганде, то результат будет. Никита Высоцкий, его окружение и те из нас, кто ещё живы, делают большую работу. Да, пусть песни, которые исполнял Высоцкий, и современные исполнители порой неравноценны, но сам вектор, как мне кажется, выбран верный.
- Театр, кино, дневники, книги, вы великолепно поёте, успехом у женщин пользуетесь. Интересно, есть ли какая-то из сфер жизни, творчества, в которой вам не удалось себя реализовать?
- Нет такой. Всё моё время занимает Валерий Сергеевич. Я такой эгоист: я так себя люблю. У меня одновременно в портфеле три пьесы. Если у меня нет работы, я пишу, если не могу писать, я стою на голове, чтобы не потерять форму: я всё время в движении. Возлюби себя, а потом и ближнего.
- Вы счастливый человек?
- Было бы странно, если бы я сказал, что нет. Не хочу распространяться на эту тему. Если вы знаете мою жизнь, то знаете и то, что у меня произошло: сын покончил жизнь самоубийством. Как говорит мой старший сын, Денис, он обнулил всю мою жизнь. Но зрителям-то что до этого...
Фото Владимира МАЛЫГИНА
