{mosimage}Афиша в Ленинградском зоопарке приглашала посетить размещенную в птичьем павильоне выставку лягушек, насекомых и прочей мелкой экзотики. Выставка за отдельную плату, но народ идет — интересно же! Даром, что Год лягушки, объявленный Всемирной организацией зоопарков и аквариумов, уже завершился: не каждый посетитель вообще о нем слышал...
Сейчас прогрессивное зоопарковское сообщество одновременно ведет две международные кампании. По всемирной линии – Год гориллы, но этих обезьян в Петербурге нет. По линии Европейской ассоциации зоопарков и аквариумов — Год хищных зверей Европы. Вот таких Ленинградский зоопарк содержит почти всех, правда, в условиях, далеких от евростандартов. И главный европейский (а кстати, и российский) хищник — бурый медведь — никак не может получить здесь новой квартиры со всеми удобствами. Архаичные, образца XIX столетия, клетки медвежатника до сих пор не разрушены, хотя речь об этом идет с 60-х годов. Историки не дадут соврать: древним римлянам целое государство удалось разрушить в более короткие сроки. И дело тут вовсе не в кризисе. Просто нет в питерском «сенате» своего Катона-старшего с идеей радикально улучшить городской зоопарк.
Впрочем, шут с ним, с Катоном, к выступлению на любую тему прибавлявшим: «Карфаген должен быть разрушен!».
* * *
Более или менее регулярно я бываю в Ленинградском зоопарке вот уже 41-й год. Срок и стаж, между прочим. И есть что с чем сравнивать. С детства помню комплекс вольеров и клеток в дальнем от входа конце парка — так называемые вольеры низших млекопитающих. Там таращились на посетителей лупоглазые зайцы. Там крупами апельсинового цвета притягивали взор нервные и грациозные агути. Там за мутным стеклом искусственной «хатки» вечно виднелся рыжий клок шкуры бобра, свернувшегося во сне. Там стучали иглами дикобразы, расхаживали туда-сюда муравьеды, там я впервые в жизни увидел живого кенгуру. И еще стояли в этой сокровищнице маленькие клетушки и закрытые сверху аквариумы, в которых копошились и бегали какие-то совсем мелкие зверушки. Всякий раз мне хотелось рассмотреть их как следует, но подойти ближе не позволяли барьеры отжимов. И, помнится, было мне от этого очень досадно. Пусть я видел слонов, жирафов, обезьян и белых медведей, а всё равно выходил из зоопарковских ворот с чувством весьма глубокого неудовлетворения.
— Те вольеры были построены в 1954—1955 годах, — вспоминает начальник отдела копытных и грызунов Лариса Корнильева. — И с тех пор этому направлению в нашей коллекции стало уделяться заметное внимание, что подняло Ленинградский зоопарк на новую ступень по сравнению с большинством зоопарков Советского Союза.
* * *
Возможно, читатели удивятся: гордиться слоном или тигром — еще туда-сюда, это можно понять, но мышами?! Только давайте вспомним, что, во-первых, коллекция хорошего зоопарка обязательно должна быть интересна как далёкому от зоологии человеку, так и специалисту. А во-вторых, не обязательно самыми интересными могут быть самые крупные звери. Мелочь тоже привлекает внимание. Наблюдать за мышиной возней куда увлекательнее, чем за неподвижно стоящим слоном, и притом делать это можно не в пример дольше. Хотя, казалось бы: слон и мышь — как их сравнивать? Один — ростом с гору, другой совсем не видно, пищит где-то...
Однако суть не в росте, а в умелом подходе.
— В зимнее время, — продолжает Лариса Александровна, — мы демонстрировали нашу мелочь в специальных стеклянных витринах, установленных как раз в слоновнике! И они вызывали большой интерес у посетителей всех возрастов.
Позже витрины и вольерчики с грызунами появились в жирафятнике и антилопнике. Вообще-то, идеи о сравнении самых маленьких с самыми большими у работников парка на первом плане не было, она возникла позже, невольно. Главное, что эти павильоны были отапливаемыми.
Потом неказистые вольеры за прудом снесли подчистую, и почти все их обитатели (а самые мелкие — в полном составе) переехали в служебное помещение на задворках у белых медведей. Посетителей туда не пускают, но мне за последние годы посчастливилось бывать там не раз. Вот и теперь, покинув гостеприимный отдел копытных и грызунов в дирекции зоопарка, я зашагал к «секретному объекту» в сопровождении его хозяйки — зоотехника Светланы Евдокимовой.
* * *
Какое животное первым делом приходит на ум при слове «грызун»? В первую очередь мышь или крыса, потом — возможно — недолговечный любимец семьи хомячок. Однако 1700 видов известных науке современных грызунов — не только самая многочисленная группа млекопитающих (33 процента), но и самая разнообразная внешне. Длина тела ее представителей от 5 до 130 сантиметров, живут они во всех частях света, кроме Антарктиды, и встречаются во всех климатических зонах от тундры до экваториальных лесов: под землёй, на земле, в воде и даже в воздухе (самый известный пример — белка-летяга).
При всём многообразии грызунов все они сходятся в одном — особом устройстве зубного аппарата, главными в котором являются острые, на манер стамески заточенные резцы, выдающиеся вперед и растущие на протяжении жизни их обладателя. Зубы определяют судьбу, а судьба грызуна тяжела и неказиста: грызть и вечно быть начеку, чтобы не оказаться съеденным...
В грызунячьем «загашнике» Ленинградского зоопарка — стеллажи со многими десятками клеток и закрытых сетчатыми крышками аквариумов. Счет обитателям этого помещения идет на сотни. Но среди них всего десяток-полтора находятся на виду. Чтобы показать гостям остальных, Светлане Евдокимовой и ее сотрудницам приходится запускать руки в аквариумы и клетушки.
Именно это она проделывала и во время нашей импровизированной экскурсии:
— Здесь у нас сидят общественные полёвки, здесь — афганские, а здесь — вон, смотри, мордочку высовывает — степные пеструшки, у них детеныши. Тут — желтые пеструшки, еще не так давно думали, что они вымерли, но потом их снова обнаружили, и вот живут у нас и тоже размножаются...
На мгновение из опилок высовывается пухлая усатая мордашка, но, увидев людей, тотчас ныряет обратно с испуганным писком.
* * *
Страх за свою жизнь привел основную часть грызунов к ночному и вообще скрытному образу жизни. И это — одна из основных проблем их содержания в зоопарках. То есть содержатся-то они без проблем: пук сена, слой опилок вместо земли — и зарывшийся зверёк чувствует себя комфортно. Проблема в том, что увидеть его можно, разве что раскопав и достав наружу. Ежели ваша задача — всего лишь измерить и взвесить грызуна, то это одно. Совсем другое дело, если нужно сделать его доступным для всеобщего обзора. Тогда нужно придумывать способ демонстрации, изобретать особым образом оборудованную среду, которая позволит убить двух зайцев: чтобы животное находилось на виду и чтобы не испытывало при этом стресса. Это сложно и требует определенных затрат, а если в зоопарках и случаются лишние деньги, то их скорее потратят на какое-нибудь «зрелищное» существо — например, обезьяну.
Долгое время Ленинградский зоопарк был лидером по богатству коллекции грызунов среди отечественных зоопарков, да и едва ли не монополистом. Возрождение в конце 1970-х научного отдела в Московском зоопарке привело к бурному развитию «грызунячьего» сектора и там, хотя особой конкуренции не было: если москвичи по большей части специализировались на обитателях засушливых пространств — песчанках, то питерцы отдавали предпочтение мышам, крысам, а более всего — полёвкам. При этом в Ленинградском зоопарке посетители имели возможность увидеть хотя бы часть грызунов, в зоопарке же столицы все они были скрыты в стенах научной лаборатории.
Так продолжалось вплоть до середины 1990-х годов, когда в ходе поддержанной мэром Лужковым беспрецедентной реконструкции Московского зоопарка здесь был выстроен подземный в буквальном смысле слова павильон «Ночной мир». Ночью в его застеклённых, красиво декорированных вольерах горит яркий свет, и все животные спят, попрятавшись по норам. А с наступлением реального дня, к приходу посетителей, искусственный день плавно переходит в искусственную ночь, зверьки просыпаются, отправляются к наполненным кормушкам, и в свете синих и красных ламп становятся доступными для наблюдения, вызывая массу радостных и удивленных возгласов по другую сторону стекла.
* * *
Впрочем, это в Москве, а я — в Петербурге.
В холодном вольере, где живут крапчатые суслики, — земляной пол холмиком. В холмике — три дырки, ведущие в норы. Стало быть, зверьки закончили зимнюю спячку, на время которой они запирают свои «двери» земляной пробкой. Однако и сейчас их на поверхности нет. Может, спрятались, заслышав наши шаги?
Мою досаду компенсирует малый суслик родом с Ростовщины, во всей своей красе выскакивающий из домика, едва Светлана поднимает его крышку.
— А теперь пойдем, с нашими белками познакомлю, — предлагает она и открывает дверь вольера в соседней, отапливаемой комнате.
Белки здесь живут не обычные, а тропические, из лесов Юго-Восточной Азии. Белками Прево называются — в честь французского зоолога Флорана Прево, жившего в XIX веке. Очень стильно они раскрашены — верх головы, спина и хвост черные, как вакса, щеки — серые, лапы, грудь и брюхо — огненно-рыжие, а с боков по бедрам контрастно сбегают белые с желтизной полосы. По-моему, в семействе прекрасных белок (это не идиома, а научное название) белки Прево — самые прекрасные!
Эта пара в Петербург приехала из Екатеринбургского зоопарка. Когда мы вошли в вольер, острожная самка удрала в домик, зато самец оказался очень общительным. На меня он не обратил внимания или, скорее, решил, что от чужака лучше держаться на расстоянии. Зато пальцы своей «начальницы» робко пробовал на зубок, а от ее зеленой рабочей футболки даже пытался отхватить кусочек — наверняка в подарок скромной супруге...
* * *
В 2003 году в зоопарке наконец-таки построили отдельный «грызунятник», в вольерах которого летом живут дикобразы и агути, сурки и суслики, броненосцы и те же белки Прево, а обыкновенные белки с зайцами и бобры — вообще круглый год. И всех их посетители могут разглядывать в свое удовольствие. А вот судьба «непрезентабельной» мелочи — под вопросом.
На задворках у белых медведей руководство зоопарка планирует устроить «Ночной мир» по принципу московского. И в этих планах, к сожалению, нет места для большинства видов сегодняшней коллекции, которая, кстати, и так давно пережила свой расцвет. На рубеже 1980—90-х она насчитывала 56 видов — в иных зоопарках не то что грызунов, но и в целом млекопитающих столько не наберется! И хотя ныне собрание сократилось до 30 видов, оно все равно считается крупным.
Говорят, что кризис. И что расточительно теперь иметь в зоопарке сотни грызунов, которые пусть и маленькие, но каждый грызет свою пайку, и в целом за год выходит прилично, хотя, может, и не больше, чем за тот же год сгрызает пара тигров. Все кризисы в конце концов проходят, а восстанавливать разрушенное всегда труднее, чем сохранять. И, честное слово, очень жаль будет, если от прежнего великолепия, представлявшего и до сих пор представляющего не только перспективный экспозиционный интерес, но и большую научную ценность, останутся лишь рожки да ножки.
Впрочем, шут с ним, с Катоном, к выступлению на любую тему прибавлявшим: «Карфаген должен быть разрушен!».
* * *
Более или менее регулярно я бываю в Ленинградском зоопарке вот уже 41-й год. Срок и стаж, между прочим. И есть что с чем сравнивать. С детства помню комплекс вольеров и клеток в дальнем от входа конце парка — так называемые вольеры низших млекопитающих. Там таращились на посетителей лупоглазые зайцы. Там крупами апельсинового цвета притягивали взор нервные и грациозные агути. Там за мутным стеклом искусственной «хатки» вечно виднелся рыжий клок шкуры бобра, свернувшегося во сне. Там стучали иглами дикобразы, расхаживали туда-сюда муравьеды, там я впервые в жизни увидел живого кенгуру. И еще стояли в этой сокровищнице маленькие клетушки и закрытые сверху аквариумы, в которых копошились и бегали какие-то совсем мелкие зверушки. Всякий раз мне хотелось рассмотреть их как следует, но подойти ближе не позволяли барьеры отжимов. И, помнится, было мне от этого очень досадно. Пусть я видел слонов, жирафов, обезьян и белых медведей, а всё равно выходил из зоопарковских ворот с чувством весьма глубокого неудовлетворения.
— Те вольеры были построены в 1954—1955 годах, — вспоминает начальник отдела копытных и грызунов Лариса Корнильева. — И с тех пор этому направлению в нашей коллекции стало уделяться заметное внимание, что подняло Ленинградский зоопарк на новую ступень по сравнению с большинством зоопарков Советского Союза.
* * *
Возможно, читатели удивятся: гордиться слоном или тигром — еще туда-сюда, это можно понять, но мышами?! Только давайте вспомним, что, во-первых, коллекция хорошего зоопарка обязательно должна быть интересна как далёкому от зоологии человеку, так и специалисту. А во-вторых, не обязательно самыми интересными могут быть самые крупные звери. Мелочь тоже привлекает внимание. Наблюдать за мышиной возней куда увлекательнее, чем за неподвижно стоящим слоном, и притом делать это можно не в пример дольше. Хотя, казалось бы: слон и мышь — как их сравнивать? Один — ростом с гору, другой совсем не видно, пищит где-то...
Однако суть не в росте, а в умелом подходе.
— В зимнее время, — продолжает Лариса Александровна, — мы демонстрировали нашу мелочь в специальных стеклянных витринах, установленных как раз в слоновнике! И они вызывали большой интерес у посетителей всех возрастов.
Позже витрины и вольерчики с грызунами появились в жирафятнике и антилопнике. Вообще-то, идеи о сравнении самых маленьких с самыми большими у работников парка на первом плане не было, она возникла позже, невольно. Главное, что эти павильоны были отапливаемыми.
Потом неказистые вольеры за прудом снесли подчистую, и почти все их обитатели (а самые мелкие — в полном составе) переехали в служебное помещение на задворках у белых медведей. Посетителей туда не пускают, но мне за последние годы посчастливилось бывать там не раз. Вот и теперь, покинув гостеприимный отдел копытных и грызунов в дирекции зоопарка, я зашагал к «секретному объекту» в сопровождении его хозяйки — зоотехника Светланы Евдокимовой.
* * *
Какое животное первым делом приходит на ум при слове «грызун»? В первую очередь мышь или крыса, потом — возможно — недолговечный любимец семьи хомячок. Однако 1700 видов известных науке современных грызунов — не только самая многочисленная группа млекопитающих (33 процента), но и самая разнообразная внешне. Длина тела ее представителей от 5 до 130 сантиметров, живут они во всех частях света, кроме Антарктиды, и встречаются во всех климатических зонах от тундры до экваториальных лесов: под землёй, на земле, в воде и даже в воздухе (самый известный пример — белка-летяга).
При всём многообразии грызунов все они сходятся в одном — особом устройстве зубного аппарата, главными в котором являются острые, на манер стамески заточенные резцы, выдающиеся вперед и растущие на протяжении жизни их обладателя. Зубы определяют судьбу, а судьба грызуна тяжела и неказиста: грызть и вечно быть начеку, чтобы не оказаться съеденным...
В грызунячьем «загашнике» Ленинградского зоопарка — стеллажи со многими десятками клеток и закрытых сетчатыми крышками аквариумов. Счет обитателям этого помещения идет на сотни. Но среди них всего десяток-полтора находятся на виду. Чтобы показать гостям остальных, Светлане Евдокимовой и ее сотрудницам приходится запускать руки в аквариумы и клетушки.
Именно это она проделывала и во время нашей импровизированной экскурсии:
— Здесь у нас сидят общественные полёвки, здесь — афганские, а здесь — вон, смотри, мордочку высовывает — степные пеструшки, у них детеныши. Тут — желтые пеструшки, еще не так давно думали, что они вымерли, но потом их снова обнаружили, и вот живут у нас и тоже размножаются...
На мгновение из опилок высовывается пухлая усатая мордашка, но, увидев людей, тотчас ныряет обратно с испуганным писком.
* * *
Страх за свою жизнь привел основную часть грызунов к ночному и вообще скрытному образу жизни. И это — одна из основных проблем их содержания в зоопарках. То есть содержатся-то они без проблем: пук сена, слой опилок вместо земли — и зарывшийся зверёк чувствует себя комфортно. Проблема в том, что увидеть его можно, разве что раскопав и достав наружу. Ежели ваша задача — всего лишь измерить и взвесить грызуна, то это одно. Совсем другое дело, если нужно сделать его доступным для всеобщего обзора. Тогда нужно придумывать способ демонстрации, изобретать особым образом оборудованную среду, которая позволит убить двух зайцев: чтобы животное находилось на виду и чтобы не испытывало при этом стресса. Это сложно и требует определенных затрат, а если в зоопарках и случаются лишние деньги, то их скорее потратят на какое-нибудь «зрелищное» существо — например, обезьяну.
Долгое время Ленинградский зоопарк был лидером по богатству коллекции грызунов среди отечественных зоопарков, да и едва ли не монополистом. Возрождение в конце 1970-х научного отдела в Московском зоопарке привело к бурному развитию «грызунячьего» сектора и там, хотя особой конкуренции не было: если москвичи по большей части специализировались на обитателях засушливых пространств — песчанках, то питерцы отдавали предпочтение мышам, крысам, а более всего — полёвкам. При этом в Ленинградском зоопарке посетители имели возможность увидеть хотя бы часть грызунов, в зоопарке же столицы все они были скрыты в стенах научной лаборатории.
Так продолжалось вплоть до середины 1990-х годов, когда в ходе поддержанной мэром Лужковым беспрецедентной реконструкции Московского зоопарка здесь был выстроен подземный в буквальном смысле слова павильон «Ночной мир». Ночью в его застеклённых, красиво декорированных вольерах горит яркий свет, и все животные спят, попрятавшись по норам. А с наступлением реального дня, к приходу посетителей, искусственный день плавно переходит в искусственную ночь, зверьки просыпаются, отправляются к наполненным кормушкам, и в свете синих и красных ламп становятся доступными для наблюдения, вызывая массу радостных и удивленных возгласов по другую сторону стекла.
* * *
Впрочем, это в Москве, а я — в Петербурге.
В холодном вольере, где живут крапчатые суслики, — земляной пол холмиком. В холмике — три дырки, ведущие в норы. Стало быть, зверьки закончили зимнюю спячку, на время которой они запирают свои «двери» земляной пробкой. Однако и сейчас их на поверхности нет. Может, спрятались, заслышав наши шаги?
Мою досаду компенсирует малый суслик родом с Ростовщины, во всей своей красе выскакивающий из домика, едва Светлана поднимает его крышку.
— А теперь пойдем, с нашими белками познакомлю, — предлагает она и открывает дверь вольера в соседней, отапливаемой комнате.
Белки здесь живут не обычные, а тропические, из лесов Юго-Восточной Азии. Белками Прево называются — в честь французского зоолога Флорана Прево, жившего в XIX веке. Очень стильно они раскрашены — верх головы, спина и хвост черные, как вакса, щеки — серые, лапы, грудь и брюхо — огненно-рыжие, а с боков по бедрам контрастно сбегают белые с желтизной полосы. По-моему, в семействе прекрасных белок (это не идиома, а научное название) белки Прево — самые прекрасные!
Эта пара в Петербург приехала из Екатеринбургского зоопарка. Когда мы вошли в вольер, острожная самка удрала в домик, зато самец оказался очень общительным. На меня он не обратил внимания или, скорее, решил, что от чужака лучше держаться на расстоянии. Зато пальцы своей «начальницы» робко пробовал на зубок, а от ее зеленой рабочей футболки даже пытался отхватить кусочек — наверняка в подарок скромной супруге...
* * *
В 2003 году в зоопарке наконец-таки построили отдельный «грызунятник», в вольерах которого летом живут дикобразы и агути, сурки и суслики, броненосцы и те же белки Прево, а обыкновенные белки с зайцами и бобры — вообще круглый год. И всех их посетители могут разглядывать в свое удовольствие. А вот судьба «непрезентабельной» мелочи — под вопросом.
На задворках у белых медведей руководство зоопарка планирует устроить «Ночной мир» по принципу московского. И в этих планах, к сожалению, нет места для большинства видов сегодняшней коллекции, которая, кстати, и так давно пережила свой расцвет. На рубеже 1980—90-х она насчитывала 56 видов — в иных зоопарках не то что грызунов, но и в целом млекопитающих столько не наберется! И хотя ныне собрание сократилось до 30 видов, оно все равно считается крупным.
Говорят, что кризис. И что расточительно теперь иметь в зоопарке сотни грызунов, которые пусть и маленькие, но каждый грызет свою пайку, и в целом за год выходит прилично, хотя, может, и не больше, чем за тот же год сгрызает пара тигров. Все кризисы в конце концов проходят, а восстанавливать разрушенное всегда труднее, чем сохранять. И, честное слово, очень жаль будет, если от прежнего великолепия, представлявшего и до сих пор представляющего не только перспективный экспозиционный интерес, но и большую научную ценность, останутся лишь рожки да ножки.
Андрей КОТКИН
Фото автора
Фото автора
