Александры — отцы новгородского батюшки

{mosimage}Вряд ли среди новгородцев среднего и старшего возраста найдется хоть один, совершенно не знакомый с песнями известного барда Александра ГАЛИЧА. Если же таковые найдутся, то тех, кто не видел бы ни единого фильма по его сценарию, уж точно не будет. И в то же время мало кто знает, что сын известного советского кинодраматурга и не менее известного «антисоветского» барда Александра Галича — Григорий — в настоящее время проживает в нашем городе и в продолжение вот уже полугода служит в одном из новгородских храмов.

Впрочем, прежде чем знакомиться с отцом Григорием, следует, наверное, еще раз коротко остановиться на личности его знаменитого родителя. Александр Галич был преуспевающим советским драматургом, пьесы которого широко шли по театрам Союза, а сценарии пользовались спросом на киностудиях. По этим сценариям, кстати, снимались и фильмы, по сей день не сошедшие с экрана (по крайней мере, телевизионного). К примеру, «Верные друзья» Калатозова, «Дайте жалобную книгу» Рязанова, «На семи ветрах» Ростоцкого. Александр Аркадьевич являлся членом творческих союзов, был обеспечен, востребован, короче говоря — благополучен. Соответственно, и творчество его вполне вписывалось в общие идеологические рамки и линии партии нисколько не противоречило.
Так продолжалось до рубежа 1950—60-х, когда в СССР зародился вдруг и пышным цветом расцвел ярчайший феномен отечественной культуры — авторская (или бардовская, или самодеятельная) песня. По всему Союзу на кошмарных пленках 2-го и 6-го типов разлились тогда свежие голоса «поющих поэтов»: Высоцкого, Визбора, Окуджавы, Матвеевой и так далее — порядка десяти имен, определивших и прославивших новоявленный жанр. В эту же звездную десятку вошел и Галич, также вдруг начавший сочинять песни.
— Не совсем так, — уточнил отец Григорий. — Песни он начал писать даже раньше, чем пьесы, примерно с конца 30-х годов. Правда, песни того времени, как и его драматургия, не выбивались из идеологического русла. Но душою он и тогда не кривил, всегда оставаясь искренним. Видимо, в конце 50-х просто настал момент, когда одной только искренности стало не хватать.

Ненадолго, всего лишь — навсегда
Тем не менее, во всю силу песни Галича зазвучали именно в бардовские времена. Но теперь с ними произошла некая метаморфоза: в них не осталось и тени былой благонадежности. Их недостаточно было назвать «смелыми» или даже «бунтарскими», как называли иные песни других наших бардов: какие там метафоры, какие «фиги в кармане», когда всё называлось своими именами и обо всем говорилось «в лоб» самым неделикатным образом! Весь свой гражданский пафос Галич обрушил на почившего вождя и особенности его режима, на «стукачей и палачей», на «холуев да топтунов» и тому подобное, о чем рассуждать было не принято. Проще говоря, это уже была открытая «антисоветчина», причем быстро распространяющаяся, талантливая и злая (порой даже чересчур).
Разумеется, не принять такой вызов власти просто не имели возможности. Галича последовательно исключили из всех творческих союзов, остановили съемки по его сценариям, поснимали пьесы с репертуарных афиш. А спустя некоторое время (в июне 1974-го) и вовсе вынудили уехать. Как сам он говорил, «ненадолго, всего лишь — навсегда».
— И тем не менее он свято верил, что вернется, — возразил отец Григорий. — Известная его песня «Когда я вернусь» — это не какая-нибудь поэтическая фантазия, а глубокая убежденность. Он, собственно, и не хотел никуда уезжать, несмотря на травлю.
— Но ведь эмигрировал же?
— Да не эмигрировал он, даже формально. Официально это была годовая поездка с лекциями в Норвегию по приглашению Общества новообращенных христиан. Но когда отцу, до поездки еще, предлагали подписать прошение о выезде на жительство за границу, он ведь отказался категорически. Намекнули: «Вы ж понимаете, что если сейчас не уедете на Запад, то очень скоро отправитесь на Восток?» — «Понимаю, но никаких прошений писать не буду». А тут как раз и приглашение из Норвегии подоспело, сказали: «Вот и прекрасно, езжайте, лекции там почитаете». Все, конечно, догадывались, что это некая компромиссная, «приличная» форма выдворения…
— Но Солженицына, к примеру, выставили без всяких «приличий». Что ж с Галичем так церемонились?
— Видимо, во избежание скандалов концепция высылки поменялась: отправить под каким-нибудь предлогом за границу, а там, задним числом, советского гражданства лишить. Что и было сделано.
— И как, прижился он там, в «свободном мире»?
— За три года отец поменял три страны: Норвегию, Германию и Францию, но комфортно себя нигде не чувствовал. Несмотря на приличное знание языков и сочувствие к себе как к пострадавшему от советского режима. И дело тут не в какой-то бытовой или социальной неустроенности — с этим бы он легко справился. Но, очутившись в этом «справедливом, свободном и гуманном обществе», он вдруг столкнулся с тем, что человек человеку там не сильно-то и нужен. Настолько малюсеньким оказался круг, настолько всё было несерьезно, без отдачи, что он, конечно, сразу же сильно затосковал. И тосковал до самой смерти…

«Из камней сих…»
Умер самый одиозный из советских бардов трагически и нелепо — от удара током при подключении то ли телевизора, то ли стереосистемы в Париже, в собственной квартире. Искатели сенсаций немедленно заподозрили тут руку советских спецслужб, но, думается, перенесшее три инфаркта сердце и без всяких спецслужб удара током бы не выдержало. Впрочем, как там было на самом деле, теперь уже никто не узнает. Случилось это 15 декабря 1977 года. Сыну Галича Григорию (нынешнему священнику) было на тот момент десять лет, и проживал он в Москве, а не в Париже.
— Отца я не помню вообще, — признался батюшка. — Плотно мы с ним общались лишь первые полтора года моей жизни, после этого родители уже вместе не жили. Потом у отца начались проблемы с властями, что также общению не способствовало, напротив, он старался уберечь нас от общения с собой. За два года до его отъезда мама умерла, после чего я жил и воспитывался у бабушки (по маме) Полины Марковны.
— Но если вы с отцом толком даже знакомы не были, откуда у вас его архив, откуда столь глубокое знание его творчества?
— Смею думать, что хорошо знаю не только творчество отца, но и его самого. Все эти годы мы так или иначе общались, заочно, разумеется. Прежде всего, он считал своим долгом как минимум нас поддерживать материально, и в этот процесс вовлечено было великое множество его знакомых (московских, питерских, парижских, американских и так далее). Кроме того, сохранился круг наиболее близких его друзей, которые знали о моем существовании. Они остались в моей жизни и после смерти отца. Частично от них (но в большей мере от дяди моего, Валерия Аркадьевича) мне достался и архив Галича. Архив довольно объемный, но в настоящее время интерес представляет, наверное, только для литературоведов: всё, что было там достойного публикации, уже давно опубликовано.
— Как же человек из этой далеко не церковной среды к церкви пришел?
— В Писании сказано: «Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму». Оказалось, не только из камней, но даже из такого негодного материала, как я.
И в самом деле: воспитанник ВГИКа, телевизионный продюсер, выросший на диссидентских идеалах фрондирующей интеллигенции 60-х, — не самый пригодный, казалось бы, для «воздвижения» священнослужителя материал. Но у каждого свой путь к Господу. Да и ушедший из жизни отец, Александр Галич, помог. Помимо генов, близких друзей и архива он оставил сыну (пусть даже опосредованно, сам того не ведая) и другого отца — духовного. Тоже Александра, и не менее знаменитого, нежели был сам.

«Поражу пастыря — и рассеются овцы»
— Что Господь есть, я совершенно четко понял лет в 12—13, — вспоминает отец Григорий. — Это тем более удивительно потому, что рос я среди людей, абсолютно индифферентных к какой бы то ни было религии. Пытаясь в своих ощущениях разобраться, я тогда же совершил невероятный поступок — прочел всё Пятикнижие, от корки до корки. Труд для ребенка сколь титанический, столь же и бесполезный, ибо ровным счетом ничего я из этого Пятикнижия не понял.
— И отправились искать ответы в церковь?
— Нет, всё произошло не так скоро. Как-то с друзьями, мне было тогда 17 лет, поехали мы в Переславль-Залесский — просто так, город посмотреть. Зашли в какой-то заброшенный, совершенно обветшавший монастырь, там стоял храм посреди всяких келий и служб красного кирпича. Народ разбрелся по территории, а я зашел в храм. Центральный купол был обрушен и вывернутой шишкой лежал на полу, вместо него наверху светилось небо. Тогда моросил дождик, солнце сквозило лучами через разрывы облаков, и эти лучи спускались в храм. Небо, нисходящее в храм, и храм, восходящий в небо! Я уже знал, что Бог есть, а в этих руинах понял наконец, как зовут моего Бога.
— Тогда и решили креститься?
— Да, но решился только через год, когда был уже студентом ВГИКа. К тому времени я прочел «Сына Человеческого» Александра Меня, знал, что отец Александр крестил моего отца, и принять крещение тоже хотел от него. Один мой приятель подробно объяснил, как доехать до Новой Деревни и где там церковь Сретения. «А как я узнаю, который из них отец Александр?» — «Не переживай: увидишь — узнаешь». И вот я впервые в жизни осознанно прихожу в храм: тишина, полумрак, потом выходит какой-то волосатый и бородатый человек в очках и в «красивом халате» и начинает читать что-то невразумительное. Время идет, а он всё бубнит и бубнит и, кажется, никогда не кончит. Смотрю на него и думаю: ну, бывает, что автора по его книгам представляешь себе не таким, каков он на самом деле… Что ж, значит, буду любить такого отца Александра (а что буду его любить, я знал уже заранее). Наконец этот волосатый человек закрыл книгу и ушел. В этот момент открываются двери и выходит совсем другой человек. «Благословенно Царство», — началась литургия. И тут я сразу же понял: вот он, настоящий отец Александр Мень!
— Разве вы его на фотографиях прежде не видели?
— Какие могли быть фотографии в бельгийских изданиях, если там даже имя автора под псевдонимом прятали!.. После службы подошел к нему, сказал: «Я — сын Галича, хотел бы креститься». Он выслушал, обрадовался: «Вы из Парижа?» — «Нет, я из Москвы». — «Значит, не торопитесь?» — «Не тороплюсь». — «Вот и замечательно».
— Тогда же и крестились?
— Куда там, целый год шла катехизация! Отец Александр считал, что если человек не «за компанию» пожелал креститься и не в пеленках, а осознанно, то он должен хорошо понимать, куда и зачем пришел. У него был свой метод катехизации. Во-первых, требование по возможности чаще бывать на литургии. И, во-вторых, собственно образование. Есть такая форма, возникшая в России еще в начале XX века: прихожане разбиваются на «малые группы», каждая группа собирается раз или два в неделю (обязательно со священником), читают Евангелие, обсуждают.
— Строго отец Александр следил за этим процессом?
— Он вообще не был ни строгим, ни жестким. Не требовал, например, чтоб мы обязательно у него исповедовались. Не требовал, чтобы с ним непременно соглашались. Иногда, оберегая от излишнего внимания соответствующих органов, предупреждал: «В следующее воскресенье не приходи — жду гостей». Кто-то верно заметил: главным в его отношении к своим духовным чадам было то, что он их любил и жалел. И не торопил никогда.
— Так крестил он вас все-таки или нет?
— Да, в Москве, на квартире моего крестного, тайно (в церкви требовали паспорта, обязательно в институт бы сообщили). Помню таз — самый большой, какой нашелся, хождение вокруг этого таза, икону на пианино…
А в 1990 году замечательный проповедник, ученый, писатель протоиерей Александр Мень трагически погиб. Впрочем, кто знает, уместно ли с христианской точки зрения мученическую смерть за веру называть трагической? Во всяком случае, посеянные им семена продолжают давать всходы и поныне. Судьба отца Григория — лишь частное тому подтверждение.
— В Писании сказано: «Поражу пастыря — и рассеются овцы». Когда не стало отца Александра, многие из его духовных чад (и я в том числе) просто разбежались. С моей стороны это было вопиющим непониманием Того, о Ком свидетельствовал отец Александр. То есть личность учителя заслонила Церковь, а это было категорически неправильно: совсем не тому нас отец Александр учил…

Знак из Новгорода
А учил их отец Александр, по всей видимости, правильно. Недаром ведь отошедший было от церкви Григорий Александрович, преуспевая на центральных телеканалах, очень даже томился образовавшейся в его жизни пустотой.
— Я старался продолжать молиться, читать Евангелие, к причастию ходить хотя бы раз в год, но всего этого было как-то недостаточно. Наконец взвыл окончательно, и захотелось от всего убежать, хоть в алтарники…  
— Убежали?
— Нет, для начала решил вернуться к нормальной, ежедневной, напряженной церковной жизни. Видимо, необходимо было пройти определенный круг, достичь самого дна, чтоб оттуда уже вопить: «Господи, помоги!». И Он помог! Как-то все сразу наладилось, возвращение мое произошло легко, даже духовник появился сразу, да не просто духовник, а, можно сказать, духовный отец.
— Кто же после отца Александра стал вашим духовным отцом?
— Тот самый бубнящий человек в «красивом халате», которого я поначалу принял за отца Александра, — протоиерей Владимир Архипов. Я ему сказал потом: «Батюшка, я ведь вас решил любить еще до того, как отца Александра увидел!».
— А как вы в Новгород попали?
— Меня все больше тянуло в церковь, а уйти с телевидения (и вообще от привычной жизни) я как-то не решался, и это мучило. Придумал даже некий компромиссный ход: с телевидения не уходить, но создать там православный телеканал. Телеканал «Благовест» мы открыли, но легче от этого не стало. Наконец взмолился: «Господи, дай знак!». И вскоре приходит на канал «Благовест» письмо от прихожан одного новгородского храма. В письме помимо прочего сообщалось, что в Новгороде не хватает священников. Ну вот, думаю, и знак! Отправился в Новгород в качестве тележурналиста, по письму. Осмотрелся, очень мне всё тут понравилось. Вернулся домой — отец Владимир благословил, жена тоже мое решение поддержала. Потом снова поехал в Новгород и подал прошение владыке Льву.
А еще через год (в августе 2008-го) в Успенском соборе Иверского монастыря Григорий Александрович был рукоположен во диаконы. Полгода прослужил диаконом в Покровском соборе, а совсем недавно — две недели назад — был рукоположен в иереи (священники) в Софийском соборе Великого Новгорода. В том, что он служит теперь на территории Новгородской епархии, можно усмотреть и некую закономерность, поскольку дед его был уроженцем Старой Руссы, да и в Новгороде некоторое время проживал. Именно из Новгорода дед отправился в Петербург, навстречу бабушке, Полине Марковне, которая и взрастила впоследствии нашего батюшку.