С ректором Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого Виктором Вебером у нас могла получиться интереснейшая беседа, например, по проблемам современного высшего образования или о перспективах развития НовГУ, который, к слову, по данным Европейской ассоциации университетов, входит в десятку лучших классических университетов России. Кажется, о чем, как не об этом, говорить с доктором медицинских наук, профессором, членом-корреспондентом Российской академии наук, академиком Российской академии естественных наук, академиком Петровской академии наук и искусств, автором более 800 научных трудов, 13 изобретений, 80 учебников и учебных пособий! Но разговор был о другом. Впрочем, тему интервью Виктор Робертович знал заранее и, как мне показалось, после некоторых колебаний все-таки согласился встретиться...
— Виктор Робертович! Фамилия Вебер одна из самых распространенных немецких фамилий. Weber по-немецки — это «ткач». В Вашем роду действительно были ткачи?
— Да, это родовая профессия. Ткачами были мои деды, прадеды. Традиция оборвалась на отце. В 41-м он подростком был депортирован из Поволжья в Казахстан, а в то время выбирать профессию не приходилось.
— Значит, если углубляться в историю Советского государства, он уроженец Автономной Советской Социалистической Республики немцев Поволжья, которая существовала в составе РСФСР с 1923 по 1941 год, и, очевидно, попал под тотальную депортацию немцев, проживавших на тот момент в СССР. Ведь их тогда, в начале войны, обвинили, ни много ни мало, в пособничестве фашистской Германии...
— Да, именно так. Папе еще повезло, как несовершеннолетнему. Вместе со своей мамой, моей бабушкой, они оказались в Семипалатинской области, в деревне Черный Ключ на вольном поселении. А его отец и трое старших братьев были арестованы и отправлены в так называемые «трудовые армии», по жестокости мало чем отличавшиеся от фашистских концлагерей. В том же Черном Ключе оказалась и моя мама, тоже немка и тоже депортированная, но с Украины.
— Все Ваши предки этнические немцы. А когда и как они появились в России? И откуда род берет свое начало, выяснить не удалось?
— Отчасти. Мне, например, доподлинно известно, что предки моих родителей обосновались в России во второй половине XVIII века, еще во времена Екатерины II. Сразу после ее знаменитого Манифеста 1762 года, которым иностранным переселенцам были отведены земельные наделы и дарованы многочисленные льготы. Тогда-то осваивать необъятные просторы Российской империи отправились тысячи немецких семей. Но если родословную отца проследить сложно — фамилия для поволжских немцев очень распространенная, вроде русской Иванов, то мамину смог исследовать подробно. У нее, наоборот, фамилия для Германии крайне редкая
— Церникель. А так как я знал, что родилась она на Украине, в Запорожской области, в деревне Кирсанка, то смог найти в немецких архивах документы, в которых подробнейшим образом описано, когда, откуда, в каком составе уехала семья Церникель в Россию, где обосновалась, и даже указан маршрут, по которому переселенцы добирались к новому месту жительства. И вот что характерно для всех исключительно немецких поселений. Опять же архивные документы свидетельствуют о том, что на новом месте поселенцы стремились оставаться немцами. Удивительнейшим образом сохраняли присущие их народу уклад жизни, обычаи, традиции, религиозные обряды и, что особенно важно, самобытный язык своих предков. Моя мама сейчас живет в Германии, ей 86 лет, там же родные братья, дядя — ему 91 год. Так вот они в какой-то степени до сих пор носители культуры немцев еще той, екатерининской эпохи. Их разговорный язык и сегодня нередко настолько отличается от общепринятого, что его не понимают даже соседи.
— Российская история немецкого народа во многом печальна, а годы Великой Отечественной, пожалуй, самая трагическая ее страница. И вряд ли это миновало Ваших родителей...
— После депортации отец Роберт Иванович (на самом деле Иоганович) в 14 лет стал работать на строительстве дорог, имея за плечами всего 6 классов средней школы. Мама, Мария Яковлевна, в 41-м чудом осталась жива по дороге в Казахстан. Им фактически не дали времени на сборы — фронт был совсем рядом — и депортировали в спешном порядке, кто в чем был, без провизии, в летней одежде, практически без багажа. За тысячи километров — где на подводах, где в товарняке. До места они с ее матерью и родной сестрой добирались несколько месяцев и в Семипалатинск прибыли лишь к зиме, которая в тот год выдалась очень суровой.
От холода и голода люди умирали сотнями, и, как это ни страшно воспринимать, среди депортированных нередки были случаи каннибализма. Умерла ее мать, а двенадцатилетняя девочка осталась на руках с совсем маленькой сестренкой. Когда поняла, что и та вот-вот умрет, мама положила Фриду на крыльцо детского дома, постучала в дверь и, спрятавшись, убедилась, что девочку забрали. Так спасла ей жизнь. А сама долгое время батрачила. Потом устроилась санитаркой в роддом — там всю жизнь и проработала... Кстати, всегда мечтала, чтобы кто-то из ее детей стал врачом.
— Вот Вы и стали...
— Не все так просто. В детстве я очень рано начал читать и читал очень много, чем вызывал раздражение у своей, так скажем, не очень образованной бабушки. Нрава она была сурового и воспитывала меня с двумя старшими братьями жестко. И никак не могла взять в толк, какой прок в этих моих книжках — лучше бы по хозяйству чем-нибудь занялся. Нет, по дому я много работы делал, хотя особого хозяйства не было. Жили мы бедно, в саманном домике (перемешанная с глиной солома), промерзающем зимой насквозь, без электричества — класса до шестого я уроки готовил при керосиновой лампе. Под ней же и книги читал. В поселке Кокпекты Семипалатинской области, где я родился и рос, была, на мое счастье, библиотека, откуда я приносил книги и читал, как говорят, запоями. Это увлечение и осталось на всю жизнь. А врачом-то я как раз быть не собирался. Ну, летчиком да, тогда все мальчишки об этом мечтали. Потом прочел книжку про кузнецов и целыми днями стал пропадать на поселковой кузне: помогал старшим, уголь подносил, меха раздувал и окончательно решил быть кузнецом. После книг Александра Ферсмана стал серьезно изучать минералогию, даже в горы ходил и собрал приличную коллекцию минералов. Уже в старших классах очень увлекся химией. Эта наука меня просто завораживала, и к окончанию школы твердо решил стать химиком — ни в какой другой профессии себя больше не видел. Готовился поступать в Томский политехнический институт, но друг уговорил подать вместе с ним документы в Семипалатинский медицинский. Купил тем, что там химию отлично преподают. Ну, я и поступил в 1971 году на факультет лечебного дела. Правда, заниматься химией тамошние преподаватели охоту у меня, к сожалению, очень скоро отбили. И вообще, в какое-то время все чаще возникало желание уйти из института — не покидала мысль, что не своим делом занимаюсь. Да и безденежье, неустроенность угнетали — в общежитии места не дали, подселился пятым в небольшую комнату — у меня даже кровати не было, и спать приходилось на полу под отцовским полушубком.
— И все-таки остались.
— А вот в какой-то момент увлекся. Причем по-настоящему. У меня же вообще тяга к учебе была с детства очень большая. В школу я решил идти в пять лет — увязался за старшими братьями, и мне даже разрешили посидеть на одном уроке. Потом, правда, выпроводили, сказали: подрасти надо. Очень я по этому поводу расстраивался и даже плакал. Тогда стал заниматься самостоятельно и старательно перерисовывал буквы из букваря. А уж когда я до учебы дорвался, то уже, что называется, за уши было не оторвать. Схватывал все на лету и до 9-го класса был круглым отличником. Так и в институте в какой-то момент почувствовал вкус к новым знаниям, к профессии. Но и большую роль в том, что я в медицинском остался, сыграл, как это ни странно, спорт. Им я увлекся еще в школе, опять же после прочтения книжки про атлетизм. Много чего перепробовал: занимался толканием ядра, метанием диска, входил в сборную по волейболу, словом, спортсменом был очень разносторонним. Но со временем особенно увлекся тяжелой атлетикой: в вузе была такая секция, причем очень хорошая. Жалко было бросать. Вот и образовалось у меня в институте два любимых места — библиотека и спортивный зал. Кстати, в тяжелой атлетике я много преуспел, стал чемпионом области, потом республики, выполнил норматив мастера спорта. Мне даже предлагали спортивную карьеру продолжить и выйти на международный уровень, но после долгих раздумий я отдал предпочтение медицине.
— А там как дела продвигались?
— Совсем неплохо. Много занимался, у меня появились первые научные публикации, и студенты избрали председателем вузовского научного общества. Где-то на третьем курсе провел большой научный эксперимент. С помощью препарата «атофан» вызывал искусственные язвы у крыс и прослеживал, как анаболические стероиды влияют на их заживление. Для меня это было увлекательнейшее исследование. Я собрал и проанализировал массу интереснейшего материала. И сейчас, уже с позиции доктора наук, могу с уверенностью сказать, что это была фактически готовая кандидатская диссертация. Пытался показать мои исследования преподавателям, но никто их толком не посмотрел и мои научные выводы всерьез не воспринимал.
— Не оказалось рядом хорошего наставника?
— Вот в чём и дело. Потребность в таком человеке, особенно в годы своего становления, я ощущал всегда, но его не было, и приходилось надеяться на собственную интуицию и небогатый опыт. Да, еще книги меня жизни учили. А вот настоящий педагог и наставник у меня появился только на четвертом курсе, когда у нас стал преподавать Юрий Германович Гаевский. Во-первых, а для меня это было очень важно: он оценил мои стремления и способности, и от него я услышал похвальные слова в свой адрес. Кстати, мы до сих пор дружим, больше сорока лет. Вскоре после того как я переехал в Новгород, переехал сюда и он.
— Вот мы и подошли к такому, наверное, непростому для Вас решению, как смена места жительства. Как и почему вдруг Новгород привлек Ваше внимание?
— Новгорода в первоначальных планах и рядом не было, и появился он, в общем-то, случайно. Да я и уезжать-то до поры никуда не собирался. Очень многое меня связывало с Казахстаном, Семипалатинском и особенно с мединститутом, который я заканчивал, в котором много лет проработал, защитил кандидатскую, а потом докторскую диссертации, в котором стал видным кардиологом. Но в какой-то момент почувствовал, что отношение к нам, людям некоренной национальности, где-то в начале 90-х стало меняться. Нет, и раньше что-то негативное проявлялось, но то ли я моложе был и особого внимания не придавал, то ли не хотел усугублять ситуацию, но все проходило более-менее безболезненно. Помню, первый раз обидно стало, когда мне, искренне, по убеждениям желавшему вступить в КПСС, в этом было отказано. Основная причина — национальность. Как же так, думал, отца моего, тоже немца, совсем мальчишкой после войны медалью «За победу над фашистской Германией» наградили и в партию приняли. А мне — от ворот поворот. Потом по той же самой причине не пропустили мою кандидатуру на должность зав. кафедрой в институте. И уже понял, что терпеть больше не могу, когда мне, одному из первых в институтской очереди на жилье, квартиру не дали. Распределили ее молодому сотруднику, моему аспиранту, который был племянником ректора. А я, сорокалетний доктор наук, профессор, остался с семьей в деревянном доме с печным отоплением и туалетом во дворе. Решили уехать оттуда еще и потому, что реально стало страшно за дочь-школьницу. Уж слишком много трагических случаев с ее сверстницами, опять же девушками некоренной национальности, происходило тогда в Казахстане.
— Так и куда же семья профессора Вебера была готова уехать?
— В сорок лет, имея за плечами карьеру, опыт, звания, сорваться со ставшего родным места и пуститься в неизвестность — очень тяжело это давалось. Еще не забывайте, что на дворе был 1994 год, обстановка на всей бывшей территории Советского Союза была такая, что неизвестно, в какой ситуации завтра проснешься. А предлагали переехать в Омск, Калининград, Одессу...
—А Вы склонялись?
— К Германии... К тому времени туда переехали мои мать с отцом, двое братьев с семьями, родные дяди. Там обосновались многие мои коллеги, знакомые. Я туда съездил, присмотрелся. И понял, что есть реальная возможность очень хорошо обустроить свою жизнь.
— И что помешало принять окончательное решение?
— То, что я русский больше, чем немец. (Смеется)... В тот момент я в этом окончательно удостоверился. Уже сейчас понимаю, что тянул с отъездом до последнего, потому что искал повод остаться на Родине. И таковой появился — узнал, что в Новгородском университете открывается медицинский факультет. Ну и решил съездить, все своими глазами посмотреть. Если честно — ехал для очистки совести, мол, выпал шанс — использую. Но внутреннее решение перебраться в Германию уже как бы состоялось. Ну, вот приехал. Дело прошлое, да простят меня новгородцы — город мне не понравился: неухоженный, запах какой-то специфический (а у меня жена — астматик!). Да еще в гостинице всю ночь меня клопы ели. Утром встал разбитый, без настроения, хоть сейчас домой возвращайся! Но была назначена встреча с Владимиром Васильевичем Сорокой, первым ректором НовГУ. Пришел, сели у него в кабинете, и вот тут произошло необъяснимое. Через какое-то совсем короткое время я был просто очарован этим человеком, его планами, идеями, масштабами задуманного. Между нами очень быстро установилось взаимопонимание, даже симпатия. Со временем это переросло в большую дружбу, которая скрепляла нас до последних дней его жизни. А тогда он меня спросил: «Ну, так что? Будете у нас работать?». А потом я звонил жене и сказал, что подписал договор и через месяц нам нужно быть в Новгороде. И как-то так на душе легко стало. Помню, долго гулял по Новгороду, пошел в Кремль, любовался Софией, памятником 1000-летия России — был конец августа, и стояла изумительная погода — и думал: как же все здорово! А город-то какой красивый. Вот тогда в него и влюбился! И стал он мне родным.
— А жена с дочкой как себя нашли на новом месте?
— Жена моя, Светлана Николаевна, со мной вместе в Семипалатинске училась, тоже врач. Сейчас преподает в университете на кафедре сестринского дела. Дочь Кристина, терапевт, сама выбрала эту профессию, причем, что характерно, без какого-либо нашего с женой участия. Она доцент, кандидат медицинских наук. Ее муж Руслан — специалист в фармацевтической отрасли. Их венчали в Хутынском монастыре. Сейчас тоже в Германии. У них двое детей, двое наших внуков — Эмилия и Лев. Ей 11 лет, ему — 2 годика. Мы их, кстати, крестили тут же, в Хутыни. А имя мальчику дали в честь митрополита Новгородского и Старорусского Владыки Льва, с которым у меня давние добрые отношения и который его крестил.
— Слушайте, это удивительно — в немецкой семье и такие крепкие православные традиции...
— Так я же говорю, что больше РУССКИЙ, чем немец. Или — русский немец. В общем, как кому больше нравится.
Фото Владимир БОГДАНОВА и из личного архива
