Известный публицист и телеведущий Александр Архангельский впервые побывал в Великом Новгороде
Городу и миру
Областной универсальной научной библиотеке удалось только с третьей попытки заполучить столь занятого человека, как Александр АРХАНГЕЛЬСКИЙ, автора нескольких интересных книг, в том числе об Александре I. Съемки программы «Тем временем», подготовка учебников по литературе для 5–9-х классов, преподавание в Школе высшей экономики в качестве профессора факультета коммуникаций, медиа и дизайна (это основное место работы), различные мультимедийные проекты, деловые поездки по России, например, в качестве ведущего панельной сессии экономического форума в Курске, запланированного на 17 июня...
Но, к сожалению, о том, что цифровые технологии — это одна из ипостасей писателя и журналиста, молодому поколению малоизвестно. Не смотрит оно, в массе своей, такие «скучные» программы, как «Тем временем», да еще на канале «Культура». Так что пришли на встречу с Александром Архангельским в основном люди в возрасте и интересовали их книги и чтение.
«Я занимаюсь словом в том или ином его проявлении», — представил сам себя гость. По словам публициста, мы уже не самая читающая страна, зато самая пишущая: на сервере «Стихи.ру» за время его существования опубликовано 35 миллионов творческих поисков, а на «Проза.ру» — 6 миллионов. И вообще, сейчас россияне пишут больше, чем прежде, — в соцсетях. Понятно, что не так грамотно и не про то, но ведь пишут! Еще со школы нужно учить детей высказывать свое мнение, отстаивать свою позицию, но при этом слышать других, уметь вести дискуссии.
Александр Архангельский порассуждал и про разницу чтения на Западе и у нас: вначале больше и лучше читают в России до 14 лет, потом спад и у нас, и у них, интерес к книге на Западе возвращается после 55-ти. С 18 лет молодежь — и наша, и заграничная, — покупает сама: появляются первые деньги. И это уже не те книги, что родители приобретали для своих детей. «Современному ребенку не интересно про даму, сдающую в багаж какой-то саквояж, — он не понимает, что это, он хочет читать про таких же, как он, про реальную жизнь», — убежден Архангельский. Но много ли сегодня русских книг, посвященных жизни юного поколения? А вот современная западная литература говорит про сложности современного подростка, про то, что его волнует, — сексуальность, смерть... У нас боятся такой правды жизни, где есть и наркотики, а там придерживаются принципа: лучше пусть читают, чем пробуют.
Вопрос про потенциал книг для публичных акций, кажется, больше всего понравился представителю московских интеллектуальных кругов. По его мнению, сгустком политической энергии книги становятся, когда «общество выводят из глубокого морального тупика». Пример тому — книга Гюнтера Грасса, написавшего о не желавшем взрослеть мальчике. Когда немецкое общество «прочитало обидную книгу, то открылась массовая дискуссия в обществе о покаянии за то, что сделала фашистская Германия». В современной России, высказал свою позицию Александр Архангельский, «книга может приобрести политическое значение потому, что политика вымывается из публичных сфер жизни, и политикой становится все».
Тем временем для «НВ»
Наша короткая беседа с известной медиаперсоной случилась сразу после трехчасовой экскурсии по городу, с которым Александр Архангельский до сих пор не был знаком.
— Каюсь, сам удивляюсь: как это я ухитрился, но в Великом Новгороде я впервые. Это при том, что мой друг Алексей Гиппиус (российский лингвист и текстолог. — Л.Т.) изучает новгородские грамоты, продолжая дело Андрея Зализняка и Валентина Янина, а другой друг, писатель Петр Рыжковский, выстраивает сюжеты своих романов вокруг Новгорода. Но вот удалось с третьей попытки специально приехать по приглашению вашей областной библиотеки.
— Возникло ощущение, что вы на прародине российской цивилизации?
— Есть ощущение самобытности города, что нечасто бывает. Допустим, Екатеринбург — большой, хороший город, но из-за новостроек потерял лицо, исчез купеческий Екатеринбург. В Нижнем Новгороде тоже есть кремль и вокруг него фрагменты исторической архитектуры, но у города нет смыслового пространства. Здесь же все дышит стариной, причем многослойной, какое-то гармоничное смешение времен, удивительно организованное пространство, соединяющее в единое целое Ярославово Дворище с кремлем. А как гармонично вписался современный ганзейский фонтан, он словно диалог ведет с древними церквушками. Очень сильное впечатление от Софийского собора...
— По мнению многих, в новгородском Софийском соборе получилось удачное сочетание туристического объекта и действующего храма. Возможно ли такое в петербургском Исаакиевском соборе, вокруг которого кипят страсти?
— Не может быть единой модели. Возьмем, допустим, Ростов Великий, где митрополичьи палаты строились как гражданская архитектура, поэтому они должны сохраняться как музей. Исаакиевский собор, строго говоря, никогда не принадлежал церкви. Но в том, что в нем должны проходить службы, нет ни малейшего сомнения. Собор может стать примером совместного использования музеем и церковью. Просто нельзя решать вопрос нахрапом, без обсуждения. Боролись за традиционные ценности, что получили взамен?
— Это не первый случай, когда в борьбе за традиционные ценности рушатся их основы...
— Традиция — это то, что живет и меняется во времени, это не окаменевший истукан, а меняющаяся во времени человеческая практика, при этом она не разрывает с прошлым, потому что она преемственна. Церковь, если она не бюрократический институт, — тоже меняющаяся во времени институция, остающаяся носителем традиций. Иногда она об этом забывает. Но вот ваш новгородский владыка Лев, я наслышан, очень много сделал для сохранения культурной составляющей церковного пространства, понимает важность реставрации, в отличие от многих владык.
— Вы выступили в защиту «Гоголь-центра», назвав вызов на допрос режиссера Кирилла Серебренникова демонстрацией устрашения.
— Если у следствия есть вопросы к Кириллу Серебренникову, то пригласите его на беседу. Но вы являетесь в «Гоголь-центр», руководителем которого Серебренников стал много времени спустя после «Седьмой студии». Вот это и означает запугивание заодно всех, кто, вовсе не занимаясь политикой, пытается создавать искусство, не вписывающееся в традиционализм. Этого прежде не было. Но подобная атмосфера выталкивает таланты из страны. А их у нас, впрочем, как и везде, не так много.
— Программа «Тем временем» — для меня пример умного и гуманистического телевидения. Хотелось бы, чтобы подобных программ на разных каналах было больше. Но их столько, сколько зрителей — почему-то интереснее вопли и драки в студии...
— Это так, судя по социологии. Кому-то нужна агрессия как способ психологической разрядки. Такое вот болезненное состояние общества. На переломе люди растеряны, раздражены, но сами себя убеждают, что все им нравится, хотя внутри все кипит и требует выхода. В этом смысле подобные передачи играют какую-то терапевтическую роль. И хорошо, что это не выплескивается на улицу. Нормальное общество — это общество бесконечного количества меньшинств. Мы внутри себя все разобраны, нас нужно самих соединять с самими собою. И ничего обидного нет в том, что мы работаем для меньшинства, работаем своего рода клеем для думающих, объединяем их.
— Ваша программа обсуждает абсолютно разные темы на очень высоком интеллектуальном уровне, зрителю нужно непрерывно напрягать «серое вещество». Кто ищет темы?
— Телевидение — штука самодержавная, в отличие от газеты, где этакий демократический централизм. На телевидении либо всё нужно контролировать самому, либо всё расползается. Я сам ищу темы и героев, коллеги — нас всего трое — могут посоветовать, но решение принимаю я. Поиск идет на конференциях, публичных лекциях... А ведущий программы — это официант в интеллектуальном кафе, где на подносе нужно подносить не себя, а своих собеседников.
— Будете обсуждать 100-летие Октябрьской революции, это очень знаковая тема для России?
— Мы уже делали программу к юбилею Февральской революции 1917 года. Последняя программа в этом сезоне будет посвящена одному из важных событий того периода — Собору Российской православной церкви, вернувшему патриаршество. Если будем выходить в следующем сезоне, поговорим и про Октябрь.
— Недавно была создана новая правозащитная организация «Свободное слово», к которой вы присоединились. Почему?
— Я в политике, то есть в борьбе за власть, не участвую, но я участвую в общественной деятельности. Из русского ПЕН-центра я вышел, так как он раскололся. Союз журналистов тоже лихорадит. А у членов «Свободного слова» могут быть разные политические взгляды, но мы сходимся в нескольких простых вещах: важны солидарность, свобода слова, единая идеология невозможна. Это незыблемая ценность. В России есть очень хорошая Конституция, это основной закон, и его надо соблюдать. Кто возражает против свободы слова, тот отрицает Конституцию.
Фото Владимира Малыгина
