Не всегда она была счастливой
Времена и нравы
Однако вот вопрос: история Пересветова и ему подобных стоит отдельно или переход на сторону шведов носил массовый характер? Какова тенденция? Она прорисовывается очень просто.
Оккупация Новгорода шведскими войсками носила весьма специфический характер. Не случайно историк Адриан Селин в уже цитированной монографии «Новгородское общество в эпоху Смуты» склоняется более к тому, чтобы применять к отношениям между Швецией и Новгородом в этот период (1611-1617) термин «альянс». Он во многом прав по той причине, что новгородцы, как и жители и правители многих других российских территорий, были дезориентированы политикой московского правительства, которое то поляков звало на царство; то шведов нанимало, чтобы воевали против поляков; то устранялось от участия в решении вопроса быть ли шведскому принцу посадником в Новгороде; то посылало воеводу Василия Бутурлина, чтобы тот по секрету сказал шведам, что Москва ничего против принца не имеет.
Потому на уровне городского управления отношения со шведами были вынужденно либеральными. Сил на сопротивление не было, а жить-то надо. «Имеющиеся в Сборнике памятей сведения говорят о том, что переговоры новгородцев со шведами начались заметно ранее прибытия в город представителей подмосковного ополчения (с Бутурлиным во главе. - Г.Р.). Ведро вина, предназначенное немецким людям, было отпущено с Михаилом Борисовичем Боборыкиным из новгородского винного погреба уже 23 марта 1611 года. В тот же день три ведра вина было выдано «для немецкие посылки» Гаврилу Бекетову», пишет Адриан Селин.
Но дело не в ведрах алкоголя, которого для шведов не жалели (в апреле, по записям, норматив поднялся до 28 ведер в сутки), а в том, что определенная группа новгородского руководства считала их союзниками в борьбе с польским королем, претендовавшим на власть над Новгородом, и шла на сотрудничество. Вот почему, когда 16 июля 1611 года Якоб Делагарди вошел в город и начал формировать оккупационную (будем пользоваться этим термином) администрацию, новгородский воевода князь Иван Одоевский Большой (в семье князя Никиты Одоевского было два сына Ивана) вошел в ее состав, став соправителем Новгорода вместе с Делагарди.
Трагедия князя Одоевского
Выходит, и Одоевский был байором, если толковать это слово как «предатель»? Давайте разберемся. По инициативе Бутурлина шведы были фактически без борьбы пропущены в Новгород. Историк Павел Седов в статье «Захват Новгорода шведами в 1611 г.» (Новгородский исторический сборник № 4, 1993), ссылаясь на различные старинные источники, пишет: «В момент штурма была «по стенам стража худа». Шведы «взошли на вал и в миг в город». И. Тимофеев свидетельствует, что враг «не о Бозе, но льстивне стену прелез». Изменник - холоп Ивана Лутохина Иван Шваль открыл шведам Чюдинцовы ворота. Гарнизон пытался дать отпор врагу: «Русские по обеим сторонам на валу отступили к башням» и «еще долго стреляли с башень». Бой был неравным, но упорным: «Немцы сбивали русских с валу и от одного зубца к другому, от одного места к другому»... В описи Новгорода 1617 г. упомянуты новгородцы, погибшие во время штурма: 30 человек и 2 семьи с Софийской стороны и 12 человек с Торговой».
Князь Одоевский, митрополит Исидор и немногочисленная группа их верных сторонников заперлись в кремле, намереваясь держать оборону. К сожалению, у них не было ни военных припасов, ни продовольствия, ни достаточного количества бойцов.
Бельский летописец рассказывает: Боярин князь Иван Никитич Большой Одоевской сел, запершись в Каменном городе не со многими людьми, и, видя утесненье от немецких людей и такое великое разоренье над Великим Новым городом, и, не могши тесноты терпеть, сдался под крестное целованье немецким людем и шведскому королю целовал крест со всеми остальными людми, которые с ним, запершись, сидели в городе. И все новгородские пятины и новгородцы целовали крест шведскому королю от неволи, не могши терпеть от немецких людей великие нужды и тесноты.
Швед ставил условия, вроде бы приемлемые для антипольски настроенного воеводы: порвать отношения с Польшей, подчиниться шведскому королю, просить в цари одного из его сыновей и присягнуть ему, не заключать без ведома Швеции договоры о мире или союзы с кем бы то ни было. До прибытия принца Новгород должен был поступить под управление Делагарди.
Но понятно, что, принимая эти условия, Одоевский попадал из огня да в полымя: поляков замещали шведы - вот и вся разница. При любом варианте Новгород терял самостоятельность. И Густав Адольф тоже понимал, что искреннего союзника он в лице новгородского воеводы вряд ли получит. Поэтому, стараясь склонить Одоевского на свою сторону, подарил ему богатый Святорусский славятинский погост. Но это не помогло. Вскоре Одоевский наладил связь с князем Дмитрием Пожарским, надеясь получить от него совет и помощь. Не получил ни того ни другого, потому что на первом месте стояло освобождение Москвы.
В общем, князю-воеводе Ивану Одоевскому пришлось до самой смерти (7 марта 1616 года) лавировать между Стокгольмом, Москвой, новгородцами и Делагарди, чтобы спасти город от окончательного разорения. Насколько это ему удалось, трудно судить. Но сотрудничество с оккупационными властями не может быть зачтено ему как предательство.
Государская измена
«До недавнего времени история Новгорода в отечественной историографии Смуты занимала довольно скромное место. Считалось, что в 1611-1617 гг. местная элита сотрудничала с оккупантами и пыталась навязать русскому народу царя шведа, подобно тому как «седмочисленные бояре» пытались посадить на московский престол царя поляка, - отмечает новгородский историк Геннадий Коваленко в статье «Великий Новгород 1611-1617. Между Москвой и Стокгольмом». - Поэтому эту страницу новгородской истории старалась перелистнуть не только дореволюционная, но и советская историография. Такой взгляд на историю начала XVII в. не изжит до сих пор».
Между тем упомянутый выше Бельский летописец говорит нам о таком событии зимы 1616 года: Послал царь и великий князь всея Руси Михаил Федорович от себя из Москвы на Вологду боярина своего князя Бориса Михайловича Лыкова со многими ратными людьми и из замосковных городов, и с вологодскими помещиками на своих государских изменников. И боярин князь Борис Михайлович Лыков с ратными людьми, придя на Вологду, государских изменников, крестопреступников и кровопролитцев крестьянских побили и живых многих поймали. И велел он их около Вологды перевешать, а остальных всех из Белоозерского уезда и из Вологодского выгнал. То есть «байорство» процветало не только в Новгороде.
Здесь следует отметить, что с образованием централизованного государства в России еще не стабилизировалось понимание того, что боярское право на отъезд для службы другому государю, которое свободно действовало приблизительно до начала ХV века, ликвидировано, что любая попытка выехать за российские границы становится в глазах московского государя изменой и карается смертью. Однако различные обстоятельства заставляли русских людей «бродить розно» по стране и даже бежать за ближнюю границу - в Литву, Польшу, Швецию. Особенно легко, в силу многовековой традиции, такие решения принимались в вольном Новгороде.
Новгородская эмиграция в Швецию активизировалась еще в XVI веке и была связана с репрессиями Ивана Грозного. В это время в Швецию бегут новгородские бояре Василий и Петр Росладины, Леонтий Нащокин, Неждан Красулин, Никон Ушаков, Федор и Иван Вороновы, Дмитрий и Андрей Калегины, Николай Дмитриевич Овцын, Иосиф Семенской, Афанасий Сабуров, Федор Лугменев (Лугвенев).
Одним из самых известных перебежчиков был Афанасий Васильевич Шемякин. Он появился в Стокгольме в конце июня 1573 года и был принят королем Юханом III. Шемякин рассказал королю, что царь недавно жестоко расправился с частью своих подданных, после чего многие русские бояре бежали в Польшу и Литву, а он решил бежать в Швецию. Объявив о своем желании поступить на службу к Юхану III и принеся ему клятву, Шемякин получил от короля щедрое денежное и продовольственное содержание. Только вина из королевских погребов он получал столько, сколько не получал никто (более пяти литров рейнского вина ежедневно). За ним закрепили семерых слуг и выделили 10 лошадей из королевских конюшен. Столько не было ни у кого из придворных.
Его служба продолжалась по меньшей мере 15 лет. Но в июне 1588 года король заподозрил Шемякина в каком-то проступке и предписал коменданту Стокгольма допросить под пыткой о причинах его появления в Швеции. Из письма неясно, в чем состояла вина Шемякина. Но дело не в этом, а в том, что подданные, по всей видимости, исполнили приказ короля. После 1588 года имя Шемякина в документах уже не встречается.
Новый этап эмиграции был связан с событиями Смутного времени и оккупацией Новгорода. В 1609-1616 годах на шведскую службу при различных обстоятельствах перешли Федор Аминов, Григорий и Василий Аполловы (Опалевы), Федор и Василий Бутурлины, Семен Боборыкин, Михаил Клементьев, Григорий Негановский, Ждан Максимов, торговые люди Томила Пристальцов и Иван Харламов. После Столбовского мира, когда часть Новгородских земель отошла к Швеции, туда переселились помещики, владевшие имениями в этих землях, так называемые «ингерманландские байоры» Калитины, Клементьевы, Аполловы, и бояре, запятнавшие себя в период оккупации Новгорода.
По-разному сложились их судьбы в Швеции. Одни получили дворянство, и их потомки до сих пор живут в Швеции. Были и такие, кто возвращался. Некоторые обрели на чужбине трагический конец: по приговору суда был казнен Григорий Котошихин, своими крестьянами был убит Николай Овцын. Бесследно исчезли в стокгольмских темницах Афанасий Шемякин и Афанасий Сабуров.
Как пишет Александр Пересветов-Мурат «в продолжение всего XVII (с 1617 г.) и в начале XVIII в. слово «байор» было специальным этническим и социальным термином и слово baijorfamiljerne («байорские роды») обозначало специфически шведское явление - узкий круг лиц и дворянских семей в восточной части шведской империи, особенно в Ингерманландской провинции (Ижорской земле), располагающейся по южному берегу Финского залива. Ядро этой группы - роды Aminoff, Apolloff (или Zebotaioff), Callentin, Clementeoff, Pereswetoff-Morath и Rubzoff. He вызывает сомнения русское происхождение этих фамилий: у нас перед глазами русские семьи Аминевых, Опалевых (или первоначально Чеботаевых), Калитиных, Клементьевых, Пересветовых-Мурат, Рубцовых. А почему члены этих родов жили на шведской территории и почему они причислялись к шведскому дворянству?».
Вместо эпилога
Отчасти мы уже ответили на этот вопрос. Пересветов-Мурат дополняет: «По мере того как шведы оставляли главную часть Новгородской земли в 1617 г., воеводы, как и другие байоры, должны были уговорить русских помещиков и крестьян остаться на шведской стороне или же переместиться туда. Это иллюстрируется большим количеством документов. Насколько нам известно, в крепостях, оказавшихся на шведской территории, за исключением поста Ф.Г. Аминева (Ивангород), посты русских воевод упразднили по заключении мира 1617 г., но сохраняли в продолжение XVII в. русских дьяков, подьячих, переводчиков, а также вначале - военных в низших чинах, называющихся halfbaijorer». Иными словами, эмигрировали не только ижорские землевладельцы и коллаборационисты, но и «уговоренные» посулами и обещаниями и отягощенные религиозными обязательствами люди.
В Ингерманландии (Ижоре, Водской пятине Новгорода) они создавали русскую колонию. И эта колония состояла не только из бояр, дьяков и воевод. Оставались и крестьяне, которые были нужны, чтобы обрабатывать землю и приносить доход шведской короне.
Геннадий РЯВКИН
