Шведский обоз

В мае 1609 года войско князя Скопина-Шуйского, состоящее из новгородцев, и отряд наемников Делагарди двинулись по направлению на Торжок. Задача этого соединения была освободить Торжок и Тверь от гарнизонов самозванца.

15 мая русско-шведское войско настигло отступавший из Старой Руссы отряд полковника Кернозицкого и в бою близ села Каменка разгромило, захватив весь обоз и девять пушек.

Конрад Буссов в «Московской хронике» уточняет: Пан Кернозицкий с оставшимися у него людьми принужден был отступить назад к Димитрию в большой лагерь под Москвой. Одержав эту победу, Скопин и Понтус (Делагарди. — Г.Р.) с их иноземцами и боярами пошли дальше и пришли в Тверь.

Значения разгрома экспедиционного корпуса Кернозицкого ни в коем случае нельзя принижать. Пославший полковника под Новгород самозванец абсолютно объективно оценивал ситуацию. Если верить Юхану Видекинду, написавшему 10-томную «Историю десятилетней московитско-шведской войны», Скопин-Шуйский при первой встрече с Якобом Делагарди (в Тесове) сообщил, что под Новгородом две тысячи поляков и литовцев (из отряда Кернозицкого. — Г.Р.) соединились с четырьмя тысячами русских, а затем в двух милях от города разделились по трем дорогам, ведущим к Москве, Нотебургу (Орешку. — Г.Р.) и Нарве. Они перебили четыре тысячи новгородских стрельцов.
Иными словами, шведы, хотя и послали в Россию не 15, а всего пять тысяч наемников, сильно нам помогли. Скопин, по словам Видекинда, признался Делагарди, что до его прихода не хотел предпринимать ничего решительного, так как враги, сделав легкую вылазку, всякий раз прятались за свой частокол в укрепления, да и он не вполне полагался на верность горожан у себя в Новгороде. К тому же князь мог добавить к шведским силам сперва только три тысячи бойцов, и лишь когда удалось прогнать Кернозицкого из Старой Руссы и из-под Новгорода, добавил к ним еще две тысячи, ранее составлявших дорожные кордоны или, как теперь принято говорить, блокпосты.
Приблизительно такое войско (не менее 10 тысяч человек) преследовало Кернозицкого, отступавшего по дороге к Твери. После Каменки навстречу русским Димитрий выслал (к Торжку. — Г.Р.) пана Зборовского с 5000 конных копейщиков. Эти копейщики причинили им в первый день (17 июня. — Г.Р.) столько хлопот, что они вынуждены были, коль скоро не хотели быть убитыми, перейти большую и глубокую реку Волгу, что тоже нанесло им немалый урон. На другой день Понтус, перейдя ту же самую реку в другом месте, пошел назад на поляков, храбро ударил на них и задал им такого жару, что они обратились в бегство и присуждены были с большим уроном и позором снова отступить в большой лагерь Димитрия.
В Москве, когда узнали об идущих на помощь царю новгородцах и шведах, направили в Псков хорошо вооруженный отряд во главе с князем Владимиром Долгоруким. В этом была насущная необходимость, ибо Псков был охвачен волнениями, Псков бунтовал против царя, дал клятву верности самозванцу.
Кроме того, бывший староста (по русской табели о рангах — наместник) Великих Лук Александр Госевский настоятельно требовал военного вмешательства Речи Посполитой в происходящее на российском Северо-Западе. Он писал 26 июля 1609 года канцлеру литовскому Льву Сапеге, призывая захватить ключевой город Торопец, чтобы отрезать Новгород и Псков от Москвы: Для нас очень важно не допустить и малой смуты и дорогу загородить, ибо Торопец по положению своему — ворота от столицы к Пскову и к иным многим замкам. И как скоро Торопец Шуйскому поддался, так они (сторонники самозванца. — Г.Р.) никак не могли грамот своих ни из Пскова, ни еще откуда-либо в главный лагерь посылать... А если бы по милости Господа Бога удалось нам склонить Торопец на сторону короля, тогда мы так закрыли бы ворота, что ни от того обманщика (имеется в виду Лжедмитрий, на котором в Польше уже поставили крест. — Г.Р.) из-под Москвы, ни от них к нему никаких известий не приходило бы, и договориться между собой они не могли бы. Благодаря этому Псков и другие замки, лишенные людей и защиты, находящиеся только во власти крестьян, не могли бы нам противостоять.
Если посмотреть на карту, то сомнений в искренности написанного Госевским нет никаких. Торопец (нынешняя Тверская область) расположен чуть южнее Великих Лук и Марева. То есть стоит на прямом пути Псков — Москва. Разумеется, из Новгорода идти такой дорогой на столицу совсем не способно. Но ведь Госевский понимал, что, захватив Псков, поляки свяжут угрозой удара руки новгородцам. А потайная глубина его замысла состояла в том, чтобы порвать с терявшим силу самозванцем и самостоятельно решать свои территориальные и политические проблемы.
Он прямо пишет, что послы самозванца побуждали меня своими просьбами, чтобы я шел под Торопец и добывал его для Дмитрия, а они все вместе — с Лук, с Невеля, с Заволочья — пойдут со мной. Однако тут же дополняет этот план сообщением, из которого недвусмысленно следует, что послы Лжедмитрия тоже были верны ему лишь на словах и хотели бы, чтобы и они сами, и Торопец были в руках его королевской милости, а не в руках этого названного Дмитрия. И в особенности я следовал совету того воеводы, который меня к тому склонял, чтобы я пропустил их гонца с грамотами от них к их царю, где сообщал бы о том, что я пришел им на помощь, и чтобы Дмитрий позволил им с пушками и другим оружием идти под Торопец.

По мере развития событий — явно не в свою пользу — Лжедмитрий предпринял попытку уговорить шведов отказаться от союзнических обязательств перед Москвой. В битве при Торжке в руки Делагарди попало письмо, написанное ему Зборовским. Мы поддерживаем наследного государя этого народа Димитрия, сына Ивана Васильевича, Божьей милостью князя Московии, — писал воевода самозванца. — Нас удивляет, что вы, христиане, люди доброй веры, хоть и из разных народов, но опытные, забыв о страхе Божьем и о своих доблестях, поддерживаете дело ничтожного человека, нарушителя союзных обязательств, лжеца и обманщика Василия Шуйского, являющегося причиной всех бед, происходящих в этом государстве, и выступаете с оружием против нас, предпринявших справедливую и угодную Богу войну. Советуем вам из любви христианской: не давайтесь в обман вероломным и лживым людям, ибо вы начали несправедливую войну; лучше послушайтесь нашей просьбы, вместе с нами помогите Димитрию.
Якоб Делагарди ответил кратко, и в его ответе отчетливо проявилась позиция командования шведского отряда наемников. Он писал, что прибыл в Московию не для того, чтобы вести словесный спор о правоте дела, которое уже решается оружием между поляками и московитами: дело это подлежит королевскому ведению, а его забота — строить ряды, стрелять и действовать мечом; сейчас он ищет решение в открытом бою (Юхан Видекинд). Этот бой состоялся на подступах к Твери, где собрались остатки отрядов Зборовского и Кернозицкого.
Сражение было краткотечным, и победа досталась русско-шведскому войску. Мы не станем пересказывать его обстоятельства, так как разные источники (русские и шведские) отмечают заслуги разных участников битвы. Существенно, что именно после этого боя на первый план вновь вышли проблемы с наемниками.

Василий Татищев в «Истории Российской» приводит такие подробности: В бою с отрядом Зборовского под Тверью шведы потеряли свой обоз. «Воры, увидев шведский обоз на другой стороне Волги, переплыв, многий вред сделали и едва весь обоз не отбили. Сие шведы хотя сами видели, что от воров на обоз их нападение учинено, но сначала поставляли, якобы Шуйский нарочно, не оставив никого в защите, со всем войском на другой перевоз пошел… Шведы, осердясь, стали просить, чтоб он им за разграбленный их обоз заплатил. А Шуйский отговаривался, что то от неприятеля учинено, и ежели они у поляков или русских изменников обоз возьмут, то он им грабить оный не воспретит. Однако ж шведы поворотились назад и пошли к Новгороду».
Юхан Видекинд находит совсем другую причину обострения отношений. По его сведениям, по окончании боя, стремясь уточнить диспозицию остатков войска противника, Делагарди решил, перейдя Волгу, идти с войском дальше вперед, стать лагерем близ крепости Калязина в 20 милях от Твери и в 24 от Москвы, рассчитывая из ярославских и кашинских мест в изобилии получать провиант и с большим удобством следить оттуда за начинаниями врагов.
И тут вдруг начался бунт среди финляндской конницы и пехоты. Люди думали, что их ведут в чужие земли внутрь Московии как искупительную жертву, на верную смерть. Обещанное королем жалованье, говорили они, не платят, как следует, а дома некому защитить от обид их жен и достояние — от произвола властей. Кроме того, недавно обнаружилось и вероломство всех русских: пока другие храбро сражались, они разграбили их лагерный скарб и запасы (Вот откуда возникла русская версия о разгромленном обозе шведов! — Г.Р.). Подобные речи тайно ходили по отрядам и побудили наше войско к безудержному отступлению; уговоры начальников были бесплодны, никакого повиновения не стало…
С этими и иными мятежными речами рядовые воины двигались в обратный путь, насильно захватывая с собой командиров и знамена, и прошли уже четыре мили (около 20 км. — Г.Р.) по направлению к зачинщикам этой смуты. Якоб отправился за ними, и так как ни увещеваниями, ни показной мягкостью сломить их не удавалось, он обратился к финнам с суровой речью. Вырвав из рук безумцев знамена и хоругви, Якоб передал их законным носителям, а против тех, кто не желал вернуться к повиновению и стать на свои места, обнажил меч и приказал всем командирам частей сделать то же. Только так, наконец, и то с трудом удалось страхом и угрозами удержать мятежников в границах долга.
Заключается довольно пространный рассказ Видекинда совпадающим с русскими источниками сообщением: усмирив бунтовщиков, Делагарди решил простоять несколько недель в открытом поле вне города, пока не будет возможности получить пополнение из Финляндии и уплатить войску жалованье. Князь Скопин сразу же переслал 2000 рублей деньгами и свежих коней для всех тех, которые потеряли своих.
Однако успокоение было временным. В своем повествовании Видекинд далее уделяет много места описанию позиции польского короля Сигизмунда, который решил официально объявить войну Василию Шуйскому (Зборовский, Кернозицкий и другие — такие же наемники, как и Делагарди. Только не у царя, а у самозванца). Правитель Речи Посполитой склонялся к тому, чтобы воевать и с царем, и с самозванцем.
Возможно, польская угроза подействовала на войско Делагарди. Во всяком случае, пишет Видекинд, воины, однажды уже проявившие своеволие и привыкшие к бунту, снова 5 августа заявили о желании уйти на границу. Созвав их к себе по отрядам, главнокомандующий обратился к каждому и пытался внушить им страх и подействовать на них угрозами, но те упорно стояли на своем и с дерзостью отвечали, что покинут знамена и отступят к границам без него, если он не желает идти с ними. Якоб опасался, как бы они, блуждая без предводителя в поисках добычи, не стали грабить все, что попадется, и не дали русским оснований жаловаться, что шведские подкрепления несут с собой опустошение, а не спасение. Поэтому он уступил их желанию и согласился на некоторое время остаться предводителем отступающих войск. Между тем Христиерну Сомме велено было с 250 всадниками и 72 пехотинцами идти на подкрепление Скопину в Калязин.
Примерно так это было по первоисточникам. Сюда можно добавить лишь версию из Нового летописца, что Скопин-Шуйский послал уговаривать немцев Иваниса Ододурова. Иванис немецких людей встретил и их уговаривал, и один только воротился Христошум (Христиерн Зомм, второстепенный офицер. — Г.Р.) с небольшим отрядом. А Яков Пунтусов (Делагарди. — Г.Р.) пошел к Новгороду, и князь Михаил Васильевич послал за ним уговаривать дворян; и дворяне его встретили в Крестцах и едва его уговорили; и он возвратился со всеми людьми, а сам князь Михаил Васильевич пошел к Калязину монастырю, а немцы пошли за ним же.

Здесь необходимо внести ясность. Сражение со Зборовским под Тверью имело место 11—13 июля 1609 года, а бой под Калязином — 18 августа. И в этом бою Делагарди не участвовал. Он до конца августа стоял в Крестцах и вел переписку со Скопиным, объясняя тому, что помочь ничем не может, так как войско устало, потеряло много бойцов и ждет подкрепления. На самом деле шведы требовали платы за свою «работу», что русский царь не мог сделать физически, поскольку находился в блокированной Москве. Была и еще одна претензия: Василий Шуйский к середине августа все еще не утвердил секретный протокол, подписанный Скопиным, о передаче Швеции Корелы с уездом. Успешно начавшееся военное сотрудничество явно дало трещину. В нее вскоре на целых семь лет провалится Новгород.