{thumbimage 150px 1}Последние годы короткого (1598—1605) царствования Бориса Годунова прошли под знаком нарастающего народного недовольства. Причем волнения были спровоцированы отнюдь не безответственной политикой царя, а стечением обстоятельств (неурожайные годы) и интригами претендентов на власть.
Детонатором кризиса стали природные катаклизмы, обрушившиеся на Россию весной 1602 года. Как рассказывает Сокращенная псковская летопись, на Северо-Западе и в Центре страны с весны стали великие морозы и побили рожь и яровые. От сего последовал на три года голод, так что в 1602 году покупали рожь по 2 рубля за четверть и жито по тому же, а овса — по 1 рублю 30 копеек.
А в 1603 году покупали рожь по три рубля за четверть, жито — по 2 рубля 50 копеек, а овес — по 1 рублю 30 копеек. От сего в Новгороде, Пскове и по пригородам помирали голодом. Вычегодско-Вымская летопись уточняет: в 1602 году много людей государевых померло. Потом в России голод великий был два лета. Пермяки многие в голод тот разбрелись по вятским и сибирским городам, а иные померли с неедения.
Царь Голод
Свидетельств поистине всенародного бедствия сохранилось немало. Исаак Масса пишет в своем «Кратком известии о Московии»: В то время, по воле божией, во всей московской земле наступила такая дороговизна и голод, что подобного еще не приходилось описывать ни одному историку. Даже матери ели своих детей; все крестьяне и поселяне, у которых были коровы, лошади, овцы и куры, съели их, невзирая на пост, собирали в лесах различные коренья, грибы и ели их с большой жадностью; ели также мякину, кошек и собак... И на всех дорогах лежали люди, помершие от голода, и тела их пожирали волки и лисицы, также собаки и другие животные.
Саксонец Георг Тектандер побывал в Москве зимой (ноябрь-декабрь) 1602 года по пути в Персию. В путевых записках «Путешествие в Персию» (1609) он отмечает: Хлеба — ячменя, овса и пшеницы — у них иногда бывает в изобилии; если же он как-нибудь не родится, то для московов наступает такой голод, какой случился при нас: многие тысячи людей в городе и окрестностях Москвы умерли от голода. Почти невероятно, но нам доподлинно известно, что печения, называемые у них пирогами, которые обыкновенно начиняются разного рода мясом, неоднократно продавались в городе у булочников с человеческим мясом. Они похищали трупы, рубили их на куски и пожирали. Когда это обнаружилось, многие из них подверглись судебному наказанию за это. Другие ели, хотя этому почти нельзя верить, но это действительно было так, с большого голода, нечистых животных — собак и кошек. В деревнях также никто не был в безопасности; мы сами по дороге видели много прекрасных сел, совершенно обезлюденных, а кто не умер голодной смертью, те были убиваемы разбойниками.
Николай Карамзин, ссылаясь на ему известных очевидцев, дополняет картину: «Не только грабили, убивали за ломоть хлеба, но и пожирали друг друга. Путешественники боялись хозяев, и гостиницы стали вертепами душегубства: давили, резали сонных для ужасной пищи! Мясо человеческое продавалось в пирогах на рынке! Матери глодали трупы своих младенцев! Гибло множество в неизъяснимых муках голода. Москва заразилась бы смрадом гниющих тел, если бы царь не велел на свое иждивение хоронить их, истощая казну и для мертвых. В два года и четыре месяца было схоронено 127 000 трупов».
Русский бунт
Действительно, царь принял самые энергичные меры по преодолению голода: открыл все царские житницы для раздачи хлеба народу; скупал хлеб у бояр и монастырей; раздал 2 000 рублей неимущим для покупки хлеба (корова стоила тогда не более 3 рублей) и послал 20 000 рублей в особо проблемные города; приказал отнимать хлеб у тех, кто его укрывал. Кроме того, как уже говорилось, Годунов в 1602 году оперативно принял решение о допуске к свободной торговле в Новгороде и Пскове ганзейских купцов. В Новгороде они поставили торговый дом в конце того же года, а в Пскове, как сообщает выше упомянутая местная летопись, ганзейцы с 7 июля 1603 года заняли с прежними преимуществами на Завеличье свои старые гостиные дворы над рекою близ Иоанно-Предтеченского монастыря и водворили здесь для маклерства одного своего купца и мещанина.
Увы, этих мер было явно недостаточно. Недовольство нарастало. Георгий Вернадский в книге «Московское царство» приводит такие сведения: «Многие бояре и другие землевладельцы, чтобы избавиться от обязанности кормить всех своих холопов, изгоняли некоторых, объявляя их свободными… Борис пытался прекратить подобную практику, издав в августе 1603 г. указ, по которому все выселенные холопы теперь считались свободными и могли получить соответствующий документ в Приказе Холопьего суда. Указ не дал серьезных результатов. Во время подобных бедствий свободный холоп имел небольшие шансы найти занятие, которое дало бы ему средства к существованию. На основе документа об освобождении он имел право стать холопом другого господина, однако в данном случае это было слишком трудно».
Начались бунты, пошли на подъем разбой и грабежи. Исаак Масса приводит такой пример: В сентябре (1603 года. — Г.Р.) крепостные холопы, принадлежавшие различным московским боярам и господам, частью возмутились, соединились вместе и начали грабить путешественников. От них дороги в Польшу и Ливонию сделались весьма опасными, и они укрывались в пустынях и лесах близ дорог. Против них царь послал отважного молодого человека, Ивана Федоровича Басманова, и с ним примерно сотню лучших стрельцов, чтобы захватить тех воров, но те воры скоро проведали о том и подстерегли его на узкой дороге посреди леса, окружили и перестреляли почти всех бывших с ним, и царя весьма опечалило, что так случилось с таким доблестным витязем, и он повелел проявить рачение, и тех разбойников изловить, а изловив, повесить всех на деревьях на тех же самых дорогах. Вернадский считает, что речь идет о банде атамана Хлопко, которого люди Басманова схватили и повесили-таки. Но суть дела не в Хлопко.
Обозленный народ во всем винил царя Бориса, неизвестно по какому праву усевшегося на трон. Пошли слухи, что царевич Дмитрий не был зарезан в Угличе: верные люди спрятали его и отправили в Польшу. Теперь он собирается с огромным войском идти на Москву, чтобы занять отцовский трон.
Собственно, первые слухи о живом царевиче Дмитрии начали гулять по Москве еще в 1598 году, но этому не придавала должного значения общественность. Лишь польские дипломаты (Андрей Сапега) и клан Романовых, мечтавший о царском дворце. Весной 1601 года царь получил донос, что Романовы ищут контакты с неким молодым человеком, якобы царевичем Дмитрием. Их схватили, обвинили в заговоре с целью отравить Годунова, судили и сослали по монастырям.
Но процесс уже был запущен. 15 марта 1604 года Лжедмитрия принял польский король Сигизмунд, обещав поддержку в предприятии по захвату власти в России. 16 октября во главе трехтысячного войска самозванец подошел к стенам Новгород-Северского.
Современник тех событий Конрад Буссов в «Московской хронике» пишет: Донесения из Белоруссии, Польши, Литвы и Лифляндии, поступавшие ежедневно одно за другим, так смутили Бориса, что он сам начал сомневаться, что убит был тогда, когда он поручил это сделать, юный царевич Димитрий, а не кто-то иной вместо него. Поэтому он приказал произвести с особым тщанием розыск и, получив относительно этого достоверные сведения, что действительно был убит тот, а не кто-то иной вместо него, смекнул и догадался, что все это — происки и козни его вероломных князей и бояр. Из-за этого, продолжает Буссов, он срочно разослал по всей земле предписание, чтобы под страхом смерти и лишения имущества ко дню Симона Иуды, 28 октября, все иноземцы, князья, бояре, стрельцы и все пригодные к ратному делу явились в Москву. На следующий день он снова разослал такие же послания, и на третий день — точно такие же, чтобы ясно было, что дело нешуточное и случилась немалая беда. Вследствие этого в течение месяца собралось свыше 100 000 человек.
Марина, дочь Ежи
Конечно, можно и не пересказывать обстоятельства, хорошо известные тем, кто интересуется историей России. Тем более что к нашей теме (история Новгорода) это имеет отдаленное отношение. Но, согласитесь, для общей картины важно иной раз раздвинуть рамки. Ко всему прочему Лже-
дмитрий о Новгороде помнил. Получая помощь от Сигизмунда, он обязался после вступления на московский трон жениться на Марии Мнишек, дочери знатного польского воеводы, и подарить ей 1 000 000 злотых, а также Новгород и Псков.
Собственно, отец Марины, Ежи (Юрий) Мнишек, был вовсе не поляк, а чех. Его отец, Николай Мнишек, перебрался в Польшу из-за преследований политических соперников. Там быстро продвинулся в карьере, заняв место при королевском дворе. Ежи Мнишек стал большим авантюристом, прославившись не столько боевыми заслугами (на псковско-новгородских территориях он разбойничал с 1581 года), сколько стяжательством и казнокрадством. В конце концов его прямо обвинили в последнем и велели вернуть в казну более миллиона злотых. Вот тогда-то, при появлении Лжедмитрия, Мнишек и попытался разыграть комбинацию с погашением долга через самозванца, заключив с ним договор о женитьбе на Марине с последующим денежным траншем.
К сожалению, мы не можем ничего сказать о том, предпринял или нет Лжедмитрий реальные шаги по выполнению своих обязательств перед Ежи Мнишеком. То есть 500 000 рублей (на помолвку), а потом 300 000 злотых по приезде в Москву в 1605 году (на житье-бытье) тот получил. Но свадьба Марины и самозванца состоялась 18 мая 1606 года, а уже 27 мая он был убит восставшими москвичами. Скорее всего, намерения в отношении католизации Новгорода и Пскова так и остались пустой декларацией. Во всяком случае никаких документальных следов о реальных мероприятиях в направлении передачи названных городов полякам или подготовке планов строительства костелов нет.
Личность Марины Мнишек, конечно, очень интересна, но это не тема нашего рассказа. Приведу лишь фрагмент ее дневника, где она рассказывает историю появления Лжедмитрия (видимо, с его слов): Он сперва по отце своем Иване Васильевиче, оставшись ребенком, был отправлен братом Федором Ивановичем, в то время царем московским, в Угличское княжество для воспитания. Там при нем были тогда знатные воины из панов московских, а также и знатные женщины. А сам царь Федор, сидя на престоле московском, жил спокойно, а также мало чем в государстве правил, но более по монастырям ходил, находя радость в беседах с монахами. Был у него в то время конюшим некий Борис Годунов. Он, видя плохое здоровье царя, а также малолетство его брата, захотел сам стать царем и задумал им изменить, ибо сам в то время всем правил. Прежде всего в Угличском княжестве (которое далеко от столичного города было) нашел он надежных изменников, которые это дитя, то есть настоящего царя, посягнули убить.
Был при царевиче там же некий доктор, родом влах. Он, узнав об этой измене, предотвратил ее немедленно таким образом. Нашел ребенка, похожего на царевича, взял его в покои и велел ему всегда с царевичем разговаривать и даже спать в одной постели. Когда тот ребенок засыпал, доктор, не говоря никому, перекладывал царевича на другую кровать. И так он все это с ними долгое время проделывал. В результате, когда изменники вознамерились исполнить свой замысел и ворвались в покои, найдя там царевичеву спальню, они удушили другого ребенка, находившегося в постели.
Вместо эпилога
Вообще, начало Смутного времени хранит столько загадок, что можно написать не одну книгу, перечисляя версии тех или иных событий. Например, мы ничего не сказали о логике исчезновения с политической сцены (и из жизни) царя Бориса Годунова. Но дело в том, что и логики никакой не было. Царь готовился дать отпор Лжедмитрию, собирал войско и вдруг…
«Борис 13 апреля (1605 года. — Г.Р.), в час утра, судил и рядил с вельможами в думе, принимал знатных иноземцев, обедал с ними в Золотой палате и, едва встав из-за стола, почувствовал дурноту: кровь хлынула у него из носу, ушей и рта; лилась рекою; врачи, столь им любимые, не могли остановить ее, — пишет Николай Карамзин. — Он терял память, но успел благословить сына на государство Российское, восприять ангельский образ с именем Боголепа и чрез два часа испустил дух в той же храмине, где пировал с боярами и иноземцами… Уверяют, что Годунов был самоубийцею, в отчаянии лишив себя жизни ядом; но обстоятельства и род его смерти подтверждают ли истину сего известия?.. Только смерть Бориса решила успех обмана; только изменники, явные и тайные, могли желать, могли ускорить ее, но всего вероятнее, что удар, а не яд прекратил бурные дни Борисовы».
Ему было всего 53 года. Удар или яд? Никто не хочет в этом разбираться, хотя понятно, что смерть Годунова была на руку сторонникам Лжедмитрия и Василию Шуйскому, который мог рассчитать долговременную операцию с использованием самозванца для собственного воцарения (как и получилось).
А что же Новгород? Как пишет Павел Сумароков, «тогда как сие происходило в престольном граде и когда возмущения в разных местах существовали, Новгород во все время пребывал в непоколебимой верности и наслаждался спокойствием».
Царь Голод
Свидетельств поистине всенародного бедствия сохранилось немало. Исаак Масса пишет в своем «Кратком известии о Московии»: В то время, по воле божией, во всей московской земле наступила такая дороговизна и голод, что подобного еще не приходилось описывать ни одному историку. Даже матери ели своих детей; все крестьяне и поселяне, у которых были коровы, лошади, овцы и куры, съели их, невзирая на пост, собирали в лесах различные коренья, грибы и ели их с большой жадностью; ели также мякину, кошек и собак... И на всех дорогах лежали люди, помершие от голода, и тела их пожирали волки и лисицы, также собаки и другие животные.
Саксонец Георг Тектандер побывал в Москве зимой (ноябрь-декабрь) 1602 года по пути в Персию. В путевых записках «Путешествие в Персию» (1609) он отмечает: Хлеба — ячменя, овса и пшеницы — у них иногда бывает в изобилии; если же он как-нибудь не родится, то для московов наступает такой голод, какой случился при нас: многие тысячи людей в городе и окрестностях Москвы умерли от голода. Почти невероятно, но нам доподлинно известно, что печения, называемые у них пирогами, которые обыкновенно начиняются разного рода мясом, неоднократно продавались в городе у булочников с человеческим мясом. Они похищали трупы, рубили их на куски и пожирали. Когда это обнаружилось, многие из них подверглись судебному наказанию за это. Другие ели, хотя этому почти нельзя верить, но это действительно было так, с большого голода, нечистых животных — собак и кошек. В деревнях также никто не был в безопасности; мы сами по дороге видели много прекрасных сел, совершенно обезлюденных, а кто не умер голодной смертью, те были убиваемы разбойниками.
Николай Карамзин, ссылаясь на ему известных очевидцев, дополняет картину: «Не только грабили, убивали за ломоть хлеба, но и пожирали друг друга. Путешественники боялись хозяев, и гостиницы стали вертепами душегубства: давили, резали сонных для ужасной пищи! Мясо человеческое продавалось в пирогах на рынке! Матери глодали трупы своих младенцев! Гибло множество в неизъяснимых муках голода. Москва заразилась бы смрадом гниющих тел, если бы царь не велел на свое иждивение хоронить их, истощая казну и для мертвых. В два года и четыре месяца было схоронено 127 000 трупов».
Русский бунт
Действительно, царь принял самые энергичные меры по преодолению голода: открыл все царские житницы для раздачи хлеба народу; скупал хлеб у бояр и монастырей; раздал 2 000 рублей неимущим для покупки хлеба (корова стоила тогда не более 3 рублей) и послал 20 000 рублей в особо проблемные города; приказал отнимать хлеб у тех, кто его укрывал. Кроме того, как уже говорилось, Годунов в 1602 году оперативно принял решение о допуске к свободной торговле в Новгороде и Пскове ганзейских купцов. В Новгороде они поставили торговый дом в конце того же года, а в Пскове, как сообщает выше упомянутая местная летопись, ганзейцы с 7 июля 1603 года заняли с прежними преимуществами на Завеличье свои старые гостиные дворы над рекою близ Иоанно-Предтеченского монастыря и водворили здесь для маклерства одного своего купца и мещанина.
Увы, этих мер было явно недостаточно. Недовольство нарастало. Георгий Вернадский в книге «Московское царство» приводит такие сведения: «Многие бояре и другие землевладельцы, чтобы избавиться от обязанности кормить всех своих холопов, изгоняли некоторых, объявляя их свободными… Борис пытался прекратить подобную практику, издав в августе 1603 г. указ, по которому все выселенные холопы теперь считались свободными и могли получить соответствующий документ в Приказе Холопьего суда. Указ не дал серьезных результатов. Во время подобных бедствий свободный холоп имел небольшие шансы найти занятие, которое дало бы ему средства к существованию. На основе документа об освобождении он имел право стать холопом другого господина, однако в данном случае это было слишком трудно».
Начались бунты, пошли на подъем разбой и грабежи. Исаак Масса приводит такой пример: В сентябре (1603 года. — Г.Р.) крепостные холопы, принадлежавшие различным московским боярам и господам, частью возмутились, соединились вместе и начали грабить путешественников. От них дороги в Польшу и Ливонию сделались весьма опасными, и они укрывались в пустынях и лесах близ дорог. Против них царь послал отважного молодого человека, Ивана Федоровича Басманова, и с ним примерно сотню лучших стрельцов, чтобы захватить тех воров, но те воры скоро проведали о том и подстерегли его на узкой дороге посреди леса, окружили и перестреляли почти всех бывших с ним, и царя весьма опечалило, что так случилось с таким доблестным витязем, и он повелел проявить рачение, и тех разбойников изловить, а изловив, повесить всех на деревьях на тех же самых дорогах. Вернадский считает, что речь идет о банде атамана Хлопко, которого люди Басманова схватили и повесили-таки. Но суть дела не в Хлопко.
Обозленный народ во всем винил царя Бориса, неизвестно по какому праву усевшегося на трон. Пошли слухи, что царевич Дмитрий не был зарезан в Угличе: верные люди спрятали его и отправили в Польшу. Теперь он собирается с огромным войском идти на Москву, чтобы занять отцовский трон.
Собственно, первые слухи о живом царевиче Дмитрии начали гулять по Москве еще в 1598 году, но этому не придавала должного значения общественность. Лишь польские дипломаты (Андрей Сапега) и клан Романовых, мечтавший о царском дворце. Весной 1601 года царь получил донос, что Романовы ищут контакты с неким молодым человеком, якобы царевичем Дмитрием. Их схватили, обвинили в заговоре с целью отравить Годунова, судили и сослали по монастырям.
Но процесс уже был запущен. 15 марта 1604 года Лжедмитрия принял польский король Сигизмунд, обещав поддержку в предприятии по захвату власти в России. 16 октября во главе трехтысячного войска самозванец подошел к стенам Новгород-Северского.
Современник тех событий Конрад Буссов в «Московской хронике» пишет: Донесения из Белоруссии, Польши, Литвы и Лифляндии, поступавшие ежедневно одно за другим, так смутили Бориса, что он сам начал сомневаться, что убит был тогда, когда он поручил это сделать, юный царевич Димитрий, а не кто-то иной вместо него. Поэтому он приказал произвести с особым тщанием розыск и, получив относительно этого достоверные сведения, что действительно был убит тот, а не кто-то иной вместо него, смекнул и догадался, что все это — происки и козни его вероломных князей и бояр. Из-за этого, продолжает Буссов, он срочно разослал по всей земле предписание, чтобы под страхом смерти и лишения имущества ко дню Симона Иуды, 28 октября, все иноземцы, князья, бояре, стрельцы и все пригодные к ратному делу явились в Москву. На следующий день он снова разослал такие же послания, и на третий день — точно такие же, чтобы ясно было, что дело нешуточное и случилась немалая беда. Вследствие этого в течение месяца собралось свыше 100 000 человек.
Марина, дочь Ежи
Конечно, можно и не пересказывать обстоятельства, хорошо известные тем, кто интересуется историей России. Тем более что к нашей теме (история Новгорода) это имеет отдаленное отношение. Но, согласитесь, для общей картины важно иной раз раздвинуть рамки. Ко всему прочему Лже-
дмитрий о Новгороде помнил. Получая помощь от Сигизмунда, он обязался после вступления на московский трон жениться на Марии Мнишек, дочери знатного польского воеводы, и подарить ей 1 000 000 злотых, а также Новгород и Псков.
Собственно, отец Марины, Ежи (Юрий) Мнишек, был вовсе не поляк, а чех. Его отец, Николай Мнишек, перебрался в Польшу из-за преследований политических соперников. Там быстро продвинулся в карьере, заняв место при королевском дворе. Ежи Мнишек стал большим авантюристом, прославившись не столько боевыми заслугами (на псковско-новгородских территориях он разбойничал с 1581 года), сколько стяжательством и казнокрадством. В конце концов его прямо обвинили в последнем и велели вернуть в казну более миллиона злотых. Вот тогда-то, при появлении Лжедмитрия, Мнишек и попытался разыграть комбинацию с погашением долга через самозванца, заключив с ним договор о женитьбе на Марине с последующим денежным траншем.
К сожалению, мы не можем ничего сказать о том, предпринял или нет Лжедмитрий реальные шаги по выполнению своих обязательств перед Ежи Мнишеком. То есть 500 000 рублей (на помолвку), а потом 300 000 злотых по приезде в Москву в 1605 году (на житье-бытье) тот получил. Но свадьба Марины и самозванца состоялась 18 мая 1606 года, а уже 27 мая он был убит восставшими москвичами. Скорее всего, намерения в отношении католизации Новгорода и Пскова так и остались пустой декларацией. Во всяком случае никаких документальных следов о реальных мероприятиях в направлении передачи названных городов полякам или подготовке планов строительства костелов нет.
Личность Марины Мнишек, конечно, очень интересна, но это не тема нашего рассказа. Приведу лишь фрагмент ее дневника, где она рассказывает историю появления Лжедмитрия (видимо, с его слов): Он сперва по отце своем Иване Васильевиче, оставшись ребенком, был отправлен братом Федором Ивановичем, в то время царем московским, в Угличское княжество для воспитания. Там при нем были тогда знатные воины из панов московских, а также и знатные женщины. А сам царь Федор, сидя на престоле московском, жил спокойно, а также мало чем в государстве правил, но более по монастырям ходил, находя радость в беседах с монахами. Был у него в то время конюшим некий Борис Годунов. Он, видя плохое здоровье царя, а также малолетство его брата, захотел сам стать царем и задумал им изменить, ибо сам в то время всем правил. Прежде всего в Угличском княжестве (которое далеко от столичного города было) нашел он надежных изменников, которые это дитя, то есть настоящего царя, посягнули убить.
Был при царевиче там же некий доктор, родом влах. Он, узнав об этой измене, предотвратил ее немедленно таким образом. Нашел ребенка, похожего на царевича, взял его в покои и велел ему всегда с царевичем разговаривать и даже спать в одной постели. Когда тот ребенок засыпал, доктор, не говоря никому, перекладывал царевича на другую кровать. И так он все это с ними долгое время проделывал. В результате, когда изменники вознамерились исполнить свой замысел и ворвались в покои, найдя там царевичеву спальню, они удушили другого ребенка, находившегося в постели.
Вместо эпилога
Вообще, начало Смутного времени хранит столько загадок, что можно написать не одну книгу, перечисляя версии тех или иных событий. Например, мы ничего не сказали о логике исчезновения с политической сцены (и из жизни) царя Бориса Годунова. Но дело в том, что и логики никакой не было. Царь готовился дать отпор Лжедмитрию, собирал войско и вдруг…
«Борис 13 апреля (1605 года. — Г.Р.), в час утра, судил и рядил с вельможами в думе, принимал знатных иноземцев, обедал с ними в Золотой палате и, едва встав из-за стола, почувствовал дурноту: кровь хлынула у него из носу, ушей и рта; лилась рекою; врачи, столь им любимые, не могли остановить ее, — пишет Николай Карамзин. — Он терял память, но успел благословить сына на государство Российское, восприять ангельский образ с именем Боголепа и чрез два часа испустил дух в той же храмине, где пировал с боярами и иноземцами… Уверяют, что Годунов был самоубийцею, в отчаянии лишив себя жизни ядом; но обстоятельства и род его смерти подтверждают ли истину сего известия?.. Только смерть Бориса решила успех обмана; только изменники, явные и тайные, могли желать, могли ускорить ее, но всего вероятнее, что удар, а не яд прекратил бурные дни Борисовы».
Ему было всего 53 года. Удар или яд? Никто не хочет в этом разбираться, хотя понятно, что смерть Годунова была на руку сторонникам Лжедмитрия и Василию Шуйскому, который мог рассчитать долговременную операцию с использованием самозванца для собственного воцарения (как и получилось).
А что же Новгород? Как пишет Павел Сумароков, «тогда как сие происходило в престольном граде и когда возмущения в разных местах существовали, Новгород во все время пребывал в непоколебимой верности и наслаждался спокойствием».
Геннадий РЯВКИН
