Согласно Соловецкому патерику митрополит Филипп «не упускал случая говорить Государю, сначала наедине, потом при свидетелях, обличая дела беззакония, совершаемые опричниками от имени царя». Такова легенда. На деле митрополит не вступал, как и обещал Ивану Грозному, ни в какие дискуссии о системе управления страной, по крайней мере, до марта 1568 года.
На период между осенью 1567-го и весной 1568 годов в нашей истории приходится некоторая временная неувязка. По официальной версии, 22 марта 1568 года начал митрополит Филипп с государем в Москве спорить из-за опричнины («марта 22 дня, на самое середокрестное недели, учал митрополит Филипп с государем на Москве враждовати о опришнины» — Новгородская вторая летопись). Якобы после этого разгневанный царь решает послать комиссию в Соловецкий монастырь, чтобы там нашли компромат на митрополита. В сентябре комиссия возвращается и делает доклад царю о злоупотреблениях, допущенных Филиппом в бытность настоятелем монастыря. В ноябре первосвятителя сводят с кафедры.
Кажется, все очень просто и очень логично. Но как-то мелко для царя, якобы который, не задумываясь, рубил головы направо и налево или давал своим врагам яд, или посылал кого-нибудь с приказом удушить непокорного, не желая огласки. А тут такие церемонии. Хотя можно понять: митрополит все-таки. Но вот какая получается штука…
Предвестие беды
По Соловецкому летописцу, государева комиссия отправилась в монастырь… осенью 1567 года: В лето 7076 в сентябре месяце был в Соловецком монастыре обыск за митрополита Филиппа. Обыскивал владыка Пафнутий Суздальский да князь Василий Темкин. Конечно, подготовленный читатель сразу обратит внимание, что 7076 год от Сотворения мира соответствует 1568 году от Рождества Христова. Но ведь в XVI веке в России все еще сохранялось летоисчисление, по которому новый год начинался 1 сентября. Поэтому «сентябрьский обыск» случился в новом году (1568), если считать «по- старому» (год — с 1 сентября), но в старом (1567) — если «по-новому» (с 1 января).
При новом счете ревизия, проведенная в монастыре, не могла стать ускорителем отставки Филиппа (ноябрь 1568). Тем более, Соловецкий летописец дополняет картину: Тогда же гумен Паисий и иные клеветники, ложные словеса на святого говорившие, были взяты в Москву. Это следует понимать так, что комиссия усомнилась в разоблачениях, предложенных товарищами экс-игумена, и, взяв под стражу, отвезла их в столицу.
Чем же объяснить приезд комиссии на Соловки в сентябре 1567 года? Только тем, что Иван Грозный пытался постепенно определить, кто в новом опричном государстве ему предан и лоялен, а кто готов предать или уже предает.
Нельзя забывать и о том, что международная обстановка была очень сложная. После неудач в Ливонской войне, постигших русскую армию в 1564 году, царь был вынужден созвать в 1566 году Земский собор, чтобы получить одобрение влиятельных людей России на продолжение войны. Получил. И вслед за одобрением — петицию об отмене опричнины от 300 знатных россиян. Это внутри страны.
За ее пределами активизировалась Литва, получившая Ливонию во владения. В 1566—1567 годах шли интенсивные русско- литовские переговоры о примирении и взаимных уступках. Переговоры ничего не дали, поскольку Литва просила русских отступиться от Риги и отдать им Полоцкую волость на Запад от Двины. Параллельно Россия договаривалась с Швецией о ее нейтралитете на прибалтийском театре военных действий.
И вот в этих непростых условиях Иван Грозный принимает решение о новом походе в Ливонию. В конце сентября 1567 года он отправляется в Тверь, а оттуда через некоторое время в Новгород. По плану царя, 26 октября в Великих Луках должно было собраться и двинуться на Ригу многотысячное войско. В сохранившемся царском приговоре (приказе) находим свидетельства, что поход был задуман как стратегическая операция, но не был инициирован царем спонтанно. В ту пору, пока государские послы в Литву ходят, — пишет Иван Грозный еще в начале июля 1566 года, — государь к своему походу большому на Ливонскую землю в это время велит готовить всякие запасы и наряду (пушек. — Г.Р.) прибавить.
Однако все приготовления оказались напрасными. 24 октября Иван Грозный покидает Новгород и во главе войска выступает из Великих Лук в поход. 12 ноября русские, продвигаясь в сторону Полоцка, где воеводой в том же году был посажен Иван Федоров- Челяднев, достигают Ршанского Яма.
Новый заговор
Здесь царь вдруг собирает находящихся в войске членов Боярской думы. Что они обсуждали на совете — неизвестно. Но 14 ноября Иван Грозный принимает решение вернуться вместе с князем Владимиром Старицким в Москву. Разворачивается вспять и войско.
Руслан Скрынников в «Иване Грозном» приводит такую версию возвращения: «Прич ной внезапного отъезда было известие о заговоре в земщине. Сведения о заговоре противоречивы и запутанны. Многие современники знали о нем понаслышке. Но только двое — Генрих Штаден и Альберт Шлихтинг — были очевидцами… По словам Штадена, у земских лопнуло терпение, они решили избрать на трон князя Владимира Андреевича, а царя с его опричниками истребить и даже скрепили свой союз особой записью, но князь Владимир сам открыл царю заговор и все, что замышляли и готовили земские».
Вполне вероятно, что здесь имел место запутанный сценарий. Примерно такой: Старицкий выдает царю заговорщиков, среди которых тот с удивлением находит честнейшего наместника Полоцка Ивана Федорова-Челяднева. Того самого, чье имя уже всплывало в контексте заговора, когда московская знать весной 1567 года получила письма от литовского правителя Сигизмунда с предложением перейти на его сторону.
К примеру, Георгий Вернадский в «Московском царстве» разъясняет ситуацию с письмами так: «Сигизмунд Август (король Литвы и Польши. — Г.Р.) продолжил свою пропагандистскую войну, тайно посылая московитским боярам предложения бежать с царской службы в Литву. Он обещал им достойное содержание. В 1567 г. четыре выдающихся московских боярина, князь Иван Бельский, князь Иван Мстиславский, князь М.И. Воротынский и Иван Федоров, получили подобные приглашения от Сигизмунда Августа и гетмана Григория Ходкевича. Каждый из них немедленно доложил об этом царю и заверил его в своей верности. Иван IV приказал им послать назад оскорбительные ответы с отказом, которые он подготовил лично, что они и сделали. В других случаях получатели хранили письма в тайне и готовились к побегу, во всяком случае, старались не лишить себя такой возможности».
Российский историк Борис Флоря в монографии «Иван Грозный» (1999) уточняет: «Некий Иван Козлов, бывший слуга князей Воротынских, был тайно послан в Россию с письмами Сигизмунда II и гетмана Григория Александровича Ходкевича… Иван Козлов с письмами при неизвестных для нас обстоятельствах попал в руки царя (возможно, его выдал царю один из адресатов, скорее всего, наместник пограничной крепости Иван Петрович Федоров). Перед смертью его пытали. Поскольку выяснилось, что посылке писем не предшествовали тайные сношения короля с боярами, царь пришел к выводу, что это интрига польского короля, который хочет поссорить его со своими советниками».
И вот теперь выходит, что, отказывая Сигизмунду, Федоров-Челяднев не отказывался от борьбы с царем. То есть вел двойную игру, намереваясь не эмигрировать, а захватить власть в Москве самостоятельно. По крайней мере, Иван Грозный имел право так рассуждать.
К слову, Флоря отмечает про Челяднева: «Когда с лета 1566 года дело снова пошло к войне с Литвой, Иван Петрович получил ответственное назначение — воеводой в пограничный Полоцк». Может быть, в чьих-то глазах такое назначение и выглядело престижным, но вряд ли сам Федоров-Челяднев рассматривал его как повышение по службе. Ведь он замещал самого царя в период его отсутствия в столице («первый боярин и судья на Москве в отсутствие великого князя», по словам Генриха Штадена). И вдруг воеводой в Полоцк! Здесь же вспомним, что Старицкий вскоре получит назначение в Нижний Новгород. Нет, не все просто! Царь высылал из Москвы тех, кого подозревал в двурушничестве, но не имел этому доказательств.
Посошная афера
В неудачном походе на Ригу дает знать недобрым о себе и Новгород. Лукавый Скрынников в другом месте «Ивана Грозного» пишет: «Причиной отмены похода было выставлено расстройство посошной службы. Податное население — «сохи» — выставляли людей, которые служили в обозе армии и волокли пушки. Ведал посошными людьми дьяк Казарин Дубровский, известный взяточник». Оставим на совести автора такое обобщение, как «известный», а «причину» осторожно назовем «поводом».
Действительно, царь был недоволен тем, как осуществлялся подвоз пушек и боеприпасов в находящуюся на марше армию. Однако вызывает большое сомнение, что обвинить в этом он мог только дьяка казанского приказа, новгородца Казарина Дубровского и его сыновей (в Синодике есть запись о казнях за срыв военных поставок: Казарин Дубровский, два его сына да 10 человек, которые приходили на пособ). Согласитесь, нелогично предположить, что за снабжение примерно 40-тысячной армии отвечал головой всего один человек. Или срыв поставок был столь вопиющим, что у царя не оставалось выбора в наказании: казнить по законам военного времени!
Правда, у Альберта Шлихтинга, который, скорее всего, и вдохновил Скрынникова на такие выводы, в «Кратком сказании о характере и жестком правлении московского тирана Васильевича» указано: Вернувшись из Великих Лук, тиран приказал своим убийцам из опричнины рассечь на куски канцлера Казарина Дубровского. Те, вторгшись в его дом, рассекли его, сидевшего совершенно безбоязненно с двумя сыновьями, как самого, так и сыновей, а куски трупов бросили в находившийся при доме колодец. Причиной же столь свирепого и жестокого убийства было не что иное, как обвинение Казарина обозниками и подводчиками в том, что он обычно брал подарки и равным образом устраивал так, что перевозка пушек выпадала на долю возчиков самого великого князя, а не воинов или графов. Но это всего лишь версия.
Ко всему прочему итальянец Алессандро Гвавиньи в «Описании Московии» точно определяет, что Дубровский был казнен осенью 1568 года вслед за Федоровым- Челядневым, то есть через год после отмены похода: (Царь. — Г.Р.) жестоко расправился со своим канцлером по имени Казарин Дубровский. Его оклеветали, будто он, щедро подкупленный знатью и боярами, не отдал распоряжения везти военные орудия на телегах и лошадях, как было в обычае, так что это стало обязанностью возчиков великого князя. Великий князь поручил своим приспешникам произвести налет на дом упомянутого канцлера и самого его рассечь на куски (хотя преступление и не было доказано), что и было выполнено в мгновение ока. Как видим, иностранные авторы, современники Ивана Грозного, отнюдь не настаивают, что Дубровский был взяточником. А годовая отсрочка наказания наводит на мысль, что наказание последовало вовсе не за «посошные» грехи.
Впрочем, дело совсем не в этом, а в том, что Казарин Дубровский был старшим сыном крупного новгородского помещика Юрия Семеновича Дубровского. И хотя он с 1554 года служил дьяком в Москве, когда началось следствие по делу заговорщиков, ему подверстали не только протекционизм в распределении государственных заказов, но и связь с Федоровым-Челядневым, по указке которого Дубровский якобы и срывал подвоз боеприпасов. Причем под топор вместе с Дубровским легли (справедливо или нет — вопрос открыт) бывшие новгородские дьяки, тоже обретавшиеся в столице, Кузьма Румянцев, Андрей Безносов, Бунков-второй (без имени). От этих казней шли широкие круги: по заведенному правилу Иван Грозный подвергал репрессиям весь род наиболее злостных, на его взгляд, преступников.
Так, кроме Дубровского, были казнены трое его братьев и двое сыновей (причем второго убили через год, все это время он скрывался). А, к примеру, вместе с главным дьяком Разрядного приказа Иваном Выродковым, обвиненным в пособничестве Челядневу, погибли три сына, дочь, внук, две внучки, сестра, два брата, пять племянников, племянница и внучатая племянница — всего 17 родственников, как следует из царского Синодика.
Аналогичные меры были, конечно, предприняты и в отношении новгородской родни названных дьяков, что с одной стороны способствовало росту недовольства действиями царя среди новгородской знати, с другой — возбуждало дополнительные подозрения у Ивана Грозного в отношении новгородцев.
Вместо эпилога
Кажется, все очень просто и очень логично. Но как-то мелко для царя, якобы который, не задумываясь, рубил головы направо и налево или давал своим врагам яд, или посылал кого-нибудь с приказом удушить непокорного, не желая огласки. А тут такие церемонии. Хотя можно понять: митрополит все-таки. Но вот какая получается штука…
Предвестие беды
По Соловецкому летописцу, государева комиссия отправилась в монастырь… осенью 1567 года: В лето 7076 в сентябре месяце был в Соловецком монастыре обыск за митрополита Филиппа. Обыскивал владыка Пафнутий Суздальский да князь Василий Темкин. Конечно, подготовленный читатель сразу обратит внимание, что 7076 год от Сотворения мира соответствует 1568 году от Рождества Христова. Но ведь в XVI веке в России все еще сохранялось летоисчисление, по которому новый год начинался 1 сентября. Поэтому «сентябрьский обыск» случился в новом году (1568), если считать «по- старому» (год — с 1 сентября), но в старом (1567) — если «по-новому» (с 1 января).
При новом счете ревизия, проведенная в монастыре, не могла стать ускорителем отставки Филиппа (ноябрь 1568). Тем более, Соловецкий летописец дополняет картину: Тогда же гумен Паисий и иные клеветники, ложные словеса на святого говорившие, были взяты в Москву. Это следует понимать так, что комиссия усомнилась в разоблачениях, предложенных товарищами экс-игумена, и, взяв под стражу, отвезла их в столицу.
Чем же объяснить приезд комиссии на Соловки в сентябре 1567 года? Только тем, что Иван Грозный пытался постепенно определить, кто в новом опричном государстве ему предан и лоялен, а кто готов предать или уже предает.
Нельзя забывать и о том, что международная обстановка была очень сложная. После неудач в Ливонской войне, постигших русскую армию в 1564 году, царь был вынужден созвать в 1566 году Земский собор, чтобы получить одобрение влиятельных людей России на продолжение войны. Получил. И вслед за одобрением — петицию об отмене опричнины от 300 знатных россиян. Это внутри страны.
За ее пределами активизировалась Литва, получившая Ливонию во владения. В 1566—1567 годах шли интенсивные русско- литовские переговоры о примирении и взаимных уступках. Переговоры ничего не дали, поскольку Литва просила русских отступиться от Риги и отдать им Полоцкую волость на Запад от Двины. Параллельно Россия договаривалась с Швецией о ее нейтралитете на прибалтийском театре военных действий.
И вот в этих непростых условиях Иван Грозный принимает решение о новом походе в Ливонию. В конце сентября 1567 года он отправляется в Тверь, а оттуда через некоторое время в Новгород. По плану царя, 26 октября в Великих Луках должно было собраться и двинуться на Ригу многотысячное войско. В сохранившемся царском приговоре (приказе) находим свидетельства, что поход был задуман как стратегическая операция, но не был инициирован царем спонтанно. В ту пору, пока государские послы в Литву ходят, — пишет Иван Грозный еще в начале июля 1566 года, — государь к своему походу большому на Ливонскую землю в это время велит готовить всякие запасы и наряду (пушек. — Г.Р.) прибавить.
Однако все приготовления оказались напрасными. 24 октября Иван Грозный покидает Новгород и во главе войска выступает из Великих Лук в поход. 12 ноября русские, продвигаясь в сторону Полоцка, где воеводой в том же году был посажен Иван Федоров- Челяднев, достигают Ршанского Яма.
Новый заговор
Здесь царь вдруг собирает находящихся в войске членов Боярской думы. Что они обсуждали на совете — неизвестно. Но 14 ноября Иван Грозный принимает решение вернуться вместе с князем Владимиром Старицким в Москву. Разворачивается вспять и войско.
Руслан Скрынников в «Иване Грозном» приводит такую версию возвращения: «Прич ной внезапного отъезда было известие о заговоре в земщине. Сведения о заговоре противоречивы и запутанны. Многие современники знали о нем понаслышке. Но только двое — Генрих Штаден и Альберт Шлихтинг — были очевидцами… По словам Штадена, у земских лопнуло терпение, они решили избрать на трон князя Владимира Андреевича, а царя с его опричниками истребить и даже скрепили свой союз особой записью, но князь Владимир сам открыл царю заговор и все, что замышляли и готовили земские».
Вполне вероятно, что здесь имел место запутанный сценарий. Примерно такой: Старицкий выдает царю заговорщиков, среди которых тот с удивлением находит честнейшего наместника Полоцка Ивана Федорова-Челяднева. Того самого, чье имя уже всплывало в контексте заговора, когда московская знать весной 1567 года получила письма от литовского правителя Сигизмунда с предложением перейти на его сторону.
К примеру, Георгий Вернадский в «Московском царстве» разъясняет ситуацию с письмами так: «Сигизмунд Август (король Литвы и Польши. — Г.Р.) продолжил свою пропагандистскую войну, тайно посылая московитским боярам предложения бежать с царской службы в Литву. Он обещал им достойное содержание. В 1567 г. четыре выдающихся московских боярина, князь Иван Бельский, князь Иван Мстиславский, князь М.И. Воротынский и Иван Федоров, получили подобные приглашения от Сигизмунда Августа и гетмана Григория Ходкевича. Каждый из них немедленно доложил об этом царю и заверил его в своей верности. Иван IV приказал им послать назад оскорбительные ответы с отказом, которые он подготовил лично, что они и сделали. В других случаях получатели хранили письма в тайне и готовились к побегу, во всяком случае, старались не лишить себя такой возможности».
Российский историк Борис Флоря в монографии «Иван Грозный» (1999) уточняет: «Некий Иван Козлов, бывший слуга князей Воротынских, был тайно послан в Россию с письмами Сигизмунда II и гетмана Григория Александровича Ходкевича… Иван Козлов с письмами при неизвестных для нас обстоятельствах попал в руки царя (возможно, его выдал царю один из адресатов, скорее всего, наместник пограничной крепости Иван Петрович Федоров). Перед смертью его пытали. Поскольку выяснилось, что посылке писем не предшествовали тайные сношения короля с боярами, царь пришел к выводу, что это интрига польского короля, который хочет поссорить его со своими советниками».
И вот теперь выходит, что, отказывая Сигизмунду, Федоров-Челяднев не отказывался от борьбы с царем. То есть вел двойную игру, намереваясь не эмигрировать, а захватить власть в Москве самостоятельно. По крайней мере, Иван Грозный имел право так рассуждать.
К слову, Флоря отмечает про Челяднева: «Когда с лета 1566 года дело снова пошло к войне с Литвой, Иван Петрович получил ответственное назначение — воеводой в пограничный Полоцк». Может быть, в чьих-то глазах такое назначение и выглядело престижным, но вряд ли сам Федоров-Челяднев рассматривал его как повышение по службе. Ведь он замещал самого царя в период его отсутствия в столице («первый боярин и судья на Москве в отсутствие великого князя», по словам Генриха Штадена). И вдруг воеводой в Полоцк! Здесь же вспомним, что Старицкий вскоре получит назначение в Нижний Новгород. Нет, не все просто! Царь высылал из Москвы тех, кого подозревал в двурушничестве, но не имел этому доказательств.
Посошная афера
В неудачном походе на Ригу дает знать недобрым о себе и Новгород. Лукавый Скрынников в другом месте «Ивана Грозного» пишет: «Причиной отмены похода было выставлено расстройство посошной службы. Податное население — «сохи» — выставляли людей, которые служили в обозе армии и волокли пушки. Ведал посошными людьми дьяк Казарин Дубровский, известный взяточник». Оставим на совести автора такое обобщение, как «известный», а «причину» осторожно назовем «поводом».
Действительно, царь был недоволен тем, как осуществлялся подвоз пушек и боеприпасов в находящуюся на марше армию. Однако вызывает большое сомнение, что обвинить в этом он мог только дьяка казанского приказа, новгородца Казарина Дубровского и его сыновей (в Синодике есть запись о казнях за срыв военных поставок: Казарин Дубровский, два его сына да 10 человек, которые приходили на пособ). Согласитесь, нелогично предположить, что за снабжение примерно 40-тысячной армии отвечал головой всего один человек. Или срыв поставок был столь вопиющим, что у царя не оставалось выбора в наказании: казнить по законам военного времени!
Правда, у Альберта Шлихтинга, который, скорее всего, и вдохновил Скрынникова на такие выводы, в «Кратком сказании о характере и жестком правлении московского тирана Васильевича» указано: Вернувшись из Великих Лук, тиран приказал своим убийцам из опричнины рассечь на куски канцлера Казарина Дубровского. Те, вторгшись в его дом, рассекли его, сидевшего совершенно безбоязненно с двумя сыновьями, как самого, так и сыновей, а куски трупов бросили в находившийся при доме колодец. Причиной же столь свирепого и жестокого убийства было не что иное, как обвинение Казарина обозниками и подводчиками в том, что он обычно брал подарки и равным образом устраивал так, что перевозка пушек выпадала на долю возчиков самого великого князя, а не воинов или графов. Но это всего лишь версия.
Ко всему прочему итальянец Алессандро Гвавиньи в «Описании Московии» точно определяет, что Дубровский был казнен осенью 1568 года вслед за Федоровым- Челядневым, то есть через год после отмены похода: (Царь. — Г.Р.) жестоко расправился со своим канцлером по имени Казарин Дубровский. Его оклеветали, будто он, щедро подкупленный знатью и боярами, не отдал распоряжения везти военные орудия на телегах и лошадях, как было в обычае, так что это стало обязанностью возчиков великого князя. Великий князь поручил своим приспешникам произвести налет на дом упомянутого канцлера и самого его рассечь на куски (хотя преступление и не было доказано), что и было выполнено в мгновение ока. Как видим, иностранные авторы, современники Ивана Грозного, отнюдь не настаивают, что Дубровский был взяточником. А годовая отсрочка наказания наводит на мысль, что наказание последовало вовсе не за «посошные» грехи.
Впрочем, дело совсем не в этом, а в том, что Казарин Дубровский был старшим сыном крупного новгородского помещика Юрия Семеновича Дубровского. И хотя он с 1554 года служил дьяком в Москве, когда началось следствие по делу заговорщиков, ему подверстали не только протекционизм в распределении государственных заказов, но и связь с Федоровым-Челядневым, по указке которого Дубровский якобы и срывал подвоз боеприпасов. Причем под топор вместе с Дубровским легли (справедливо или нет — вопрос открыт) бывшие новгородские дьяки, тоже обретавшиеся в столице, Кузьма Румянцев, Андрей Безносов, Бунков-второй (без имени). От этих казней шли широкие круги: по заведенному правилу Иван Грозный подвергал репрессиям весь род наиболее злостных, на его взгляд, преступников.
Так, кроме Дубровского, были казнены трое его братьев и двое сыновей (причем второго убили через год, все это время он скрывался). А, к примеру, вместе с главным дьяком Разрядного приказа Иваном Выродковым, обвиненным в пособничестве Челядневу, погибли три сына, дочь, внук, две внучки, сестра, два брата, пять племянников, племянница и внучатая племянница — всего 17 родственников, как следует из царского Синодика.
Аналогичные меры были, конечно, предприняты и в отношении новгородской родни названных дьяков, что с одной стороны способствовало росту недовольства действиями царя среди новгородской знати, с другой — возбуждало дополнительные подозрения у Ивана Грозного в отношении новгородцев.
Вместо эпилога
Изменение политической конъюнктуры чутко уловил новгородский архиепископ Пимен. Когда в Москве стало набирать обороты расследование «дела митрополита», он однозначно встал на сторону царя. Хотя, рассуждая по совести, Пимен не мог поступить иначе. Обвинения, которые выдвигались против Филиппа, были, видимо, очень серьезные. Мы, правда, не можем сегодня сказать ничего конкретного о них, ибо все погружено в пучину истории. Однако сам факт, что даже в Житие Филиппа автор считает необходимым (пусть в нужном ему контексте) говорить о них, красноречив: враги святого Филиппа, желая унизить его всенародно, подготовили на старца самую гнусную клевету, которую подучили произнести перед всеми юного чтеца домовой митрополичьей церкви. Какую клевету? Почему с ней выступил юный чтец? Ответа нет. И уже не будет никогда.
Между тем, выслушав отрока, Пимен Новгородский и другие епископы — угодники царские, как бы веря его словам, с негодованием воскликнули: «Царя обличает, а сам делает гнусности». Это тоже из Жития…
Геннадий РЯВКИН
