25 июля 1566 года игумен Соловецкого монастыря Филипп-Феодор Колычев смиренно принял сан митрополита, «отложив свое требование, вступаться в дела двора и опричнины». Есть сомнения, что он вообще ставил условием своего посвящения отмену опричнины. Скорее всего, Филипп лишь затронул тему по поручению своих московских покровителей.
Мы уже касались темы опричнины, хотя бы в той части, что сегодня никто не знает точно, что это было такое. Например, Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона дает весьма однобокое (чем грешат и многие современные историки) определение опричнине: «название отряда телохранителей Ивана Грозного, 1565—84, и части государства, выделенной в особое управление ради их содержания. 1565. Грозный, согласившись остаться на царстве, выделил особо весь свой дворцовый обиход, часть бояр и служилых людей. В о. набрали 1000 ч., князей, дворян и пр., но число их скоро достигло 6000. Им выделено несколько улиц в Москве и 20 городов с волостями. Остальное государство «земщина» управлялось по-старому земск. боярами».
Государева стража
Обратите внимание: отряд телохранителей. Глупый и жестокий царь надеется, что тысяча человек защитит его от врагов, чтобы далее без опаски творить бесчинства, казнить людей, пытать, заключать в темницы. При этом совсем забыто, что Иван Грозный еще в 1549 году издал указ об организации царской службы, передав в безвозмездное пользование 1000 дворянам и детям боярским, отобранным по стране, подмосковные поместья. Георгий Вернадский в своей работе «Московское царство» (1968) подчеркивает, что целью указа «было усиление царской власти с помощью новых правил назначения армейских командующих. Аристократическая традиция предполагала, что назначение высших армейских офицеров и чиновников администрации регулируется системой местничества… Новая регламентация запрещала всякие местнические тяжбы среди армейских командиров в ходе кампании… 3 октября 1550 г. царь и Боярская Дума постановили, что тысяча лучших детей боярских из провинциальных районов должна быть поселена в местности вокруг Москвы в радиусе семидесяти верст от центра, с тем чтобы усилить детей боярских, уже живущих в этой местности». С этим никто не спорит. Но никто не называет эту тысячу и опричной. В терминах разве дело?
Никто не хочет увязать с опричниной и произведенную спустя пять лет (1555) реформу местного управления с отменой части привилегий боярства на доходы и налоги. Мимо внимания историков проходит и контекст реформы наследственных прав (1562), когда в собственность государства было велено передавать княжеские имения, если не имелось наследников мужского пола, и боярские — если не было завещания или прямых наследников. А ведь такие нововведения должны были вызвать гораздо более острое недовольство, чем формирование «отряда телохранителей». К тому же они (перечень, конечно, не полный, но лишь иллюстративный) указывают, что курс на ограничение привилегий и самодеятельности боярства был последовательным и постепенным. Опричнина явилась лишь закономерной и финальной мерой, которая была призвана бесповоротно определить, кто есть кто на государственной арене.
Пискаревский летописец говорит об опричнине гораздо более емко, чем конъюнктурные историки: попущением Божием за грехи наши взъярился царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич на все православное христианство... Иных бояр, дворян и детей боярских взял в опричнину, а иным повелел быть в земских. И города также разделил, и многих выслал из тех городов, которые взял в опричнину, и из вотчин и из поместий старинных. Коротко и ясно цели этой реформы сформулировал известный российский историк Сергей Платонов: «Суть опричнины состояла в том, что Грозный применил к территории старых удельных княжеств, где находились вотчины служилых князей-бояр, тот порядок, какой обыкновенно применялся Москвой в завоеванных землях. И отец, и дед Грозного, следуя московской правительственной традиции, при покорении Новгорода, Пскова и иных мест выводили оттуда наиболее видных и для Москвы опасных людей в свои внутренние области, а в завоеванный край посылали поселенцев из коренных московских мест. Это был испытанный прием ассимиляции, которой московский государственный организм усваивал себе новые общественные элементы».
Не стремление обеспечить себе безопасное проведение кровавых вакханалий, но продуманный ход по созданию ядра государственного аппарата управления — вот для чего была учреждена опричнина. Да, в те семь лет, что она действовала в России (до 1572 года, а не до 1584, как пишут Брокгауз и Ефрон), были совершены десятки казней. Царь жестоко расправился с оппозицией, которую терпел почти 20 лет. Но если нельзя было сохранить государство методом убеждения своих соратников, их необходимо было принудить. Выбор средств был в духе эпохи. И только тенденциозный подбор исторических свидетельств деятельности Ивана Грозного превращает его в кровавого деспота, а, например, английский король Генрих VIII и его наследница-дочь Елизавета I, царствовавшие в это же время и немало крови пролившие, остаются в тени. Все помнят и Варфоломеевскую ночь, когда в Париже 24 августа 1572 года были убиты по политическим мотивам тысячи гугенотов. Но эта ночь явилась не началом гражданских религиозных войн во Франции, а только попыткой решить вопрос в одночасье. Всего же этих войн было в стране восемь, с 1562 по 1598 год. Они унесли жизни десятков тысяч французов, пока установилось единовластие.
Иван Грозный действовал в гораздо более сложных условиях, чем англичане и французы. Ему нужно было сохранить страну, укрепить государственную власть и устоять в противоборстве с Ливонией, Литвой, Польшей и Швецией, стремившихся к расчленению России.
Государева стража
Обратите внимание: отряд телохранителей. Глупый и жестокий царь надеется, что тысяча человек защитит его от врагов, чтобы далее без опаски творить бесчинства, казнить людей, пытать, заключать в темницы. При этом совсем забыто, что Иван Грозный еще в 1549 году издал указ об организации царской службы, передав в безвозмездное пользование 1000 дворянам и детям боярским, отобранным по стране, подмосковные поместья. Георгий Вернадский в своей работе «Московское царство» (1968) подчеркивает, что целью указа «было усиление царской власти с помощью новых правил назначения армейских командующих. Аристократическая традиция предполагала, что назначение высших армейских офицеров и чиновников администрации регулируется системой местничества… Новая регламентация запрещала всякие местнические тяжбы среди армейских командиров в ходе кампании… 3 октября 1550 г. царь и Боярская Дума постановили, что тысяча лучших детей боярских из провинциальных районов должна быть поселена в местности вокруг Москвы в радиусе семидесяти верст от центра, с тем чтобы усилить детей боярских, уже живущих в этой местности». С этим никто не спорит. Но никто не называет эту тысячу и опричной. В терминах разве дело?
Никто не хочет увязать с опричниной и произведенную спустя пять лет (1555) реформу местного управления с отменой части привилегий боярства на доходы и налоги. Мимо внимания историков проходит и контекст реформы наследственных прав (1562), когда в собственность государства было велено передавать княжеские имения, если не имелось наследников мужского пола, и боярские — если не было завещания или прямых наследников. А ведь такие нововведения должны были вызвать гораздо более острое недовольство, чем формирование «отряда телохранителей». К тому же они (перечень, конечно, не полный, но лишь иллюстративный) указывают, что курс на ограничение привилегий и самодеятельности боярства был последовательным и постепенным. Опричнина явилась лишь закономерной и финальной мерой, которая была призвана бесповоротно определить, кто есть кто на государственной арене.
Пискаревский летописец говорит об опричнине гораздо более емко, чем конъюнктурные историки: попущением Божием за грехи наши взъярился царь и великий князь всея Руси Иван Васильевич на все православное христианство... Иных бояр, дворян и детей боярских взял в опричнину, а иным повелел быть в земских. И города также разделил, и многих выслал из тех городов, которые взял в опричнину, и из вотчин и из поместий старинных. Коротко и ясно цели этой реформы сформулировал известный российский историк Сергей Платонов: «Суть опричнины состояла в том, что Грозный применил к территории старых удельных княжеств, где находились вотчины служилых князей-бояр, тот порядок, какой обыкновенно применялся Москвой в завоеванных землях. И отец, и дед Грозного, следуя московской правительственной традиции, при покорении Новгорода, Пскова и иных мест выводили оттуда наиболее видных и для Москвы опасных людей в свои внутренние области, а в завоеванный край посылали поселенцев из коренных московских мест. Это был испытанный прием ассимиляции, которой московский государственный организм усваивал себе новые общественные элементы».
Не стремление обеспечить себе безопасное проведение кровавых вакханалий, но продуманный ход по созданию ядра государственного аппарата управления — вот для чего была учреждена опричнина. Да, в те семь лет, что она действовала в России (до 1572 года, а не до 1584, как пишут Брокгауз и Ефрон), были совершены десятки казней. Царь жестоко расправился с оппозицией, которую терпел почти 20 лет. Но если нельзя было сохранить государство методом убеждения своих соратников, их необходимо было принудить. Выбор средств был в духе эпохи. И только тенденциозный подбор исторических свидетельств деятельности Ивана Грозного превращает его в кровавого деспота, а, например, английский король Генрих VIII и его наследница-дочь Елизавета I, царствовавшие в это же время и немало крови пролившие, остаются в тени. Все помнят и Варфоломеевскую ночь, когда в Париже 24 августа 1572 года были убиты по политическим мотивам тысячи гугенотов. Но эта ночь явилась не началом гражданских религиозных войн во Франции, а только попыткой решить вопрос в одночасье. Всего же этих войн было в стране восемь, с 1562 по 1598 год. Они унесли жизни десятков тысяч французов, пока установилось единовластие.
Иван Грозный действовал в гораздо более сложных условиях, чем англичане и французы. Ему нужно было сохранить страну, укрепить государственную власть и устоять в противоборстве с Ливонией, Литвой, Польшей и Швецией, стремившихся к расчленению России.
Смятение митрополита
Итак, опричнина введена. Однако Никоновская летопись поясняет, что царь государство свое Московское, воинство, суд и управу и всякие дела земские, приказал вести боярам своим, а конюшему, дворецкому, казначеям, дьякам и всем приказным людям велел быть по своим приказам и управу по старине вершить, а по больших делам приходить к боярам. А какие ратные дела будут или земские великие дела, то боярам с теми делами приходить к государю... Архиепископы же, епископы, архимандриты и игумены и весь освященный собор, да бояре и приказные люди — все подчинялись государской воле.
Не мог и не должен был митрополит Филипп вмешиваться в государственные дела — не его компетенция. И он это отчетливо понимал. Вполне вероятно, что его бунт перед принятием сана митрополита (отставь опричнину, царь!) — лишь красивая легенда.
Не исключено, что он пытался поднять эту тему в разговоре с царем, поскольку в зону опричных территорий входили Вологда и Старая Русса. Филипп мог просить за Вологду, потому что от ее благополучия зависел Соловецкий монастырь. И было о чем просить, поскольку в 1564 году в Вологду переведен был с Усть-Выми владыка Иосаф Пермский. С тех пор епископия начала быть в Вологде, на Усть- Выме после того епископия не была, — читаем в Вычегодско-Вымской летописи. — В 7073 (1565. — Г.Р.) преставился владыка Иосаф, после него епископом поставлен владыка Макарий. При том владыке даны были Пермской епархии, кроме вологодских, церкви двинские и холмогорские. Иными словами от Новгородской епархии, полноправным представителем которой на русском Севере был игумен Соловецкого монастыря, отрезали немалый кусок. Естественно, в Новгороде (и на Соловках) этим никто не мог быть доволен.
Поэтому, когда, получив в 1565 году вызов в Москву, «Св. Филипп направил свой путь к столице, чрез Новгород. Узнав о приближении Соловецкого игумена, граждане вышли к нему на встречу с приветом и дарами. Заслышав о гневе Грозного, они говорили св. Филиппу: «Отец, будь ходатаем пред царем за нас и город наш; заступи свое отечество», весьма туманно сообщает Соловецкий патерик. Но так как ничего о гневе Ивана Грозного на Новгород в 1565 году нам неизвестно, рискну предположить, что просили новгородцы о наведении порядка во взаимоотношениях между Новгородской и Пермской епархиями, а также о заступничестве за Старую Руссу, которая была в Новгородской земле богатейшим городом, благодаря развитому солеварению. Однако с введением в Руссе опричного правления «сольный налог» на соль был увеличен с трех до 20 копеек с пуда. Это вело к значительному (в два — два с половиной раза с прежних 14 копеек за пуд) удорожанию деликатесного (с точки зрения покупной способности населения) продукта.
Это все к вопросу, почему Филипп был недоволен введением опричнины, и к тому, что его недовольство носило не принципиальный, а локальный характер. Кстати, следует добавить: при учреждении опричнины царь включил в нее и «митрополичьи места» в Московском Кремле. То есть Филипп принимал митрополию явно пониженного статуса, чему не мог радоваться.
Закон молчания
Если верить Карамзину, то после принятия сана митрополита Филипп довольно скоро возобновил протестные выступления против политики царя. Правда, историк не приводит конкретных фактов. Но, может быть, мы найдем свидетельства диссидентства митрополита в 1566—67 годах в иных источниках? Вот Соловецкий патерик: «Первою заботою нового митрополита было рукоположение епископа для полоцкой епархии, учрежденной в 1563 году... Св. Филипп, получив известие о недостатке в Полоцке священнослужителей, отправил туда из Новгорода тридцать три священника и диакона… На дворе митрополии он построил и великолепно украсил храм во имя Соловецких Чудотворцев (Савватия и Зосимы. — Г.Р.)...». Как видим, ничего похожего на протест.
Правда, далее говорится, что «сначала митрополит в речи к епископам убеждал их к самоотвержению и выражал желание, чтобы они все единодушно старались умиротворить смятенную душу царя. Но единодушия между ними не оказалось». Упомянутая речь была произнесена 25 июля 1566 года при вступлении в сан митрополита и содержала общую риторику. В «Житие и подвигах во святых отца нашего и исповедника Филиппа, митрополита Московского и всея России» есть ее запись. Приведу фрагменты, предупреждая, что и они, и вся речь практически обращена к царю и лишь местами косвенно к епископам: «Ради высоты земного царствия будь кроток к требующим удела, ради горней власти, и отверзай уши к страждущим в нищете. Как кормчий бодрствует всегда, так и царский ум многоочитый — держись твердо доброго закона, крепко иссушая потоки беззакония, да корабль всемирной жизни не погрязнет в волнах неправды. Приемли благих, желающих совет дать, а не ласкание творить, таковые всегда воистину стремятся пользу соблюсти, а другие лишь на угождение владеющим взирают... Такого для нас обрящем владыку, царство которого честное, который непокорным являет силу, покорным же дарует человеколюбие и побеждает не силою оружия, но сам любовию побеждается... За православную веру стой твердо и непоколебимо. Еретических же гнилых учений отвращайся... В том же истинном мудровании наставляй и своих подчиненных».
Митрополит сказал то, что должно было сказать здесь и сейчас. Тогда как за пять дней до этого (20 июля) публично, перед Земским собором, поклялся не вмешиваться в царские дела. Каким же оппозиционером могли видеть его епископы? В лучшем случае двуличным политиком, который сегодня говорит одно, а завтра другое. Да и все знали, что в результате политического торга Филипп получил от царя за отказ от критики право на «печалование», то есть на заступничество перед царем за взятых под следствие людей.
Далее патерик скороговоркой заверяет нас, что митрополит «не опускал случая говорить Государю, сначала наедине, потом при свидетелях, обличая дела беззакония, совершаемые опричниками от имени царя». Но это общие слова, которые подтверждаются лишь одной, явно литературной, но не документальной записью беседы Филиппа с царем, когда Иван Грозный на обличения первосвятителя произнес знаменитое: «Какое тебе, чернецу, до наших царских советов дело?». Этот разговор историки датируют 22 марта 1568 года, но откуда взялась его подробнейшая запись — неизвестно. Вернее всего — это идеологическая публицистика, так как никто стенографировать беседу царя и митрополита не мог.
Точно так же не найдем мы свидетельств протестной деятельности митрополита и у Руслана Скрынникова в «Иване Грозном», кроме сакраментального: «Филипп Колычев обладал неукротимым нравом». Между тем, Скрынников пишет здесь же: «В 1566 г. земцы обратились к царю с протестом против произвола опричных телохранителей, причинявших земщине нестерпимые обиды. Указав на свою верную службу, дворяне потребовали немедленного упразднения опричных порядков. Царь отклонил ходатайство земских дворян и использовал чрезвычайные полномочия, предоставленные ему указом об опричнине, чтобы покарать земщину. 300 челобитчиков попали в тюрьму. Правительство, однако, не могло держать в заключении цвет столичного дворянства, и уже на шестой день почти все узники получили свободу. 50 человек, признанных зачинщиками, подверглись торговой казни: их отколотили палками на рыночной площади. Нескольким урезали языки, а трех дворян обезглавили. Все трое казненных — князь Василий Пронский, Иван Карамышев и Крестьянин Бундов». Это было, подчеркну, в 1566 году. Карамзин относит казнь Пронского к 1568 году и выстраивает рассказ так, словно Иван Грозный казнил Пронского в отместку на критику Филиппом опричной политики царя.
На деле критика началась лишь тогда, когда вернулась из Соловецкого монастыря царская комиссия, призванная расследовать детали хозяйственной деятельности Филиппа в бытность настоятелем обители. В лето 7076 (1568) в сентябре месяце был в Соловецком монастыре обыск за Филиппа митрополита. Обыскивал владыка Пафнутий Суздальский да князь Василей Темкин. Тогда игумен Паисий и иные клеветники, ложные словеса на святого говорившие, были взяты к Москве. В девятый день января Филипп митрополит был из соборной церкви из Москвы ругательно изгнан и заточен в городе Тверь в монастырь, нарицаемый Отроч, доносит до нас Соловецкий летописец.
Итак, опричнина введена. Однако Никоновская летопись поясняет, что царь государство свое Московское, воинство, суд и управу и всякие дела земские, приказал вести боярам своим, а конюшему, дворецкому, казначеям, дьякам и всем приказным людям велел быть по своим приказам и управу по старине вершить, а по больших делам приходить к боярам. А какие ратные дела будут или земские великие дела, то боярам с теми делами приходить к государю... Архиепископы же, епископы, архимандриты и игумены и весь освященный собор, да бояре и приказные люди — все подчинялись государской воле.
Не мог и не должен был митрополит Филипп вмешиваться в государственные дела — не его компетенция. И он это отчетливо понимал. Вполне вероятно, что его бунт перед принятием сана митрополита (отставь опричнину, царь!) — лишь красивая легенда.
Не исключено, что он пытался поднять эту тему в разговоре с царем, поскольку в зону опричных территорий входили Вологда и Старая Русса. Филипп мог просить за Вологду, потому что от ее благополучия зависел Соловецкий монастырь. И было о чем просить, поскольку в 1564 году в Вологду переведен был с Усть-Выми владыка Иосаф Пермский. С тех пор епископия начала быть в Вологде, на Усть- Выме после того епископия не была, — читаем в Вычегодско-Вымской летописи. — В 7073 (1565. — Г.Р.) преставился владыка Иосаф, после него епископом поставлен владыка Макарий. При том владыке даны были Пермской епархии, кроме вологодских, церкви двинские и холмогорские. Иными словами от Новгородской епархии, полноправным представителем которой на русском Севере был игумен Соловецкого монастыря, отрезали немалый кусок. Естественно, в Новгороде (и на Соловках) этим никто не мог быть доволен.
Поэтому, когда, получив в 1565 году вызов в Москву, «Св. Филипп направил свой путь к столице, чрез Новгород. Узнав о приближении Соловецкого игумена, граждане вышли к нему на встречу с приветом и дарами. Заслышав о гневе Грозного, они говорили св. Филиппу: «Отец, будь ходатаем пред царем за нас и город наш; заступи свое отечество», весьма туманно сообщает Соловецкий патерик. Но так как ничего о гневе Ивана Грозного на Новгород в 1565 году нам неизвестно, рискну предположить, что просили новгородцы о наведении порядка во взаимоотношениях между Новгородской и Пермской епархиями, а также о заступничестве за Старую Руссу, которая была в Новгородской земле богатейшим городом, благодаря развитому солеварению. Однако с введением в Руссе опричного правления «сольный налог» на соль был увеличен с трех до 20 копеек с пуда. Это вело к значительному (в два — два с половиной раза с прежних 14 копеек за пуд) удорожанию деликатесного (с точки зрения покупной способности населения) продукта.
Это все к вопросу, почему Филипп был недоволен введением опричнины, и к тому, что его недовольство носило не принципиальный, а локальный характер. Кстати, следует добавить: при учреждении опричнины царь включил в нее и «митрополичьи места» в Московском Кремле. То есть Филипп принимал митрополию явно пониженного статуса, чему не мог радоваться.
Закон молчания
Если верить Карамзину, то после принятия сана митрополита Филипп довольно скоро возобновил протестные выступления против политики царя. Правда, историк не приводит конкретных фактов. Но, может быть, мы найдем свидетельства диссидентства митрополита в 1566—67 годах в иных источниках? Вот Соловецкий патерик: «Первою заботою нового митрополита было рукоположение епископа для полоцкой епархии, учрежденной в 1563 году... Св. Филипп, получив известие о недостатке в Полоцке священнослужителей, отправил туда из Новгорода тридцать три священника и диакона… На дворе митрополии он построил и великолепно украсил храм во имя Соловецких Чудотворцев (Савватия и Зосимы. — Г.Р.)...». Как видим, ничего похожего на протест.
Правда, далее говорится, что «сначала митрополит в речи к епископам убеждал их к самоотвержению и выражал желание, чтобы они все единодушно старались умиротворить смятенную душу царя. Но единодушия между ними не оказалось». Упомянутая речь была произнесена 25 июля 1566 года при вступлении в сан митрополита и содержала общую риторику. В «Житие и подвигах во святых отца нашего и исповедника Филиппа, митрополита Московского и всея России» есть ее запись. Приведу фрагменты, предупреждая, что и они, и вся речь практически обращена к царю и лишь местами косвенно к епископам: «Ради высоты земного царствия будь кроток к требующим удела, ради горней власти, и отверзай уши к страждущим в нищете. Как кормчий бодрствует всегда, так и царский ум многоочитый — держись твердо доброго закона, крепко иссушая потоки беззакония, да корабль всемирной жизни не погрязнет в волнах неправды. Приемли благих, желающих совет дать, а не ласкание творить, таковые всегда воистину стремятся пользу соблюсти, а другие лишь на угождение владеющим взирают... Такого для нас обрящем владыку, царство которого честное, который непокорным являет силу, покорным же дарует человеколюбие и побеждает не силою оружия, но сам любовию побеждается... За православную веру стой твердо и непоколебимо. Еретических же гнилых учений отвращайся... В том же истинном мудровании наставляй и своих подчиненных».
Митрополит сказал то, что должно было сказать здесь и сейчас. Тогда как за пять дней до этого (20 июля) публично, перед Земским собором, поклялся не вмешиваться в царские дела. Каким же оппозиционером могли видеть его епископы? В лучшем случае двуличным политиком, который сегодня говорит одно, а завтра другое. Да и все знали, что в результате политического торга Филипп получил от царя за отказ от критики право на «печалование», то есть на заступничество перед царем за взятых под следствие людей.
Далее патерик скороговоркой заверяет нас, что митрополит «не опускал случая говорить Государю, сначала наедине, потом при свидетелях, обличая дела беззакония, совершаемые опричниками от имени царя». Но это общие слова, которые подтверждаются лишь одной, явно литературной, но не документальной записью беседы Филиппа с царем, когда Иван Грозный на обличения первосвятителя произнес знаменитое: «Какое тебе, чернецу, до наших царских советов дело?». Этот разговор историки датируют 22 марта 1568 года, но откуда взялась его подробнейшая запись — неизвестно. Вернее всего — это идеологическая публицистика, так как никто стенографировать беседу царя и митрополита не мог.
Точно так же не найдем мы свидетельств протестной деятельности митрополита и у Руслана Скрынникова в «Иване Грозном», кроме сакраментального: «Филипп Колычев обладал неукротимым нравом». Между тем, Скрынников пишет здесь же: «В 1566 г. земцы обратились к царю с протестом против произвола опричных телохранителей, причинявших земщине нестерпимые обиды. Указав на свою верную службу, дворяне потребовали немедленного упразднения опричных порядков. Царь отклонил ходатайство земских дворян и использовал чрезвычайные полномочия, предоставленные ему указом об опричнине, чтобы покарать земщину. 300 челобитчиков попали в тюрьму. Правительство, однако, не могло держать в заключении цвет столичного дворянства, и уже на шестой день почти все узники получили свободу. 50 человек, признанных зачинщиками, подверглись торговой казни: их отколотили палками на рыночной площади. Нескольким урезали языки, а трех дворян обезглавили. Все трое казненных — князь Василий Пронский, Иван Карамышев и Крестьянин Бундов». Это было, подчеркну, в 1566 году. Карамзин относит казнь Пронского к 1568 году и выстраивает рассказ так, словно Иван Грозный казнил Пронского в отместку на критику Филиппом опричной политики царя.
На деле критика началась лишь тогда, когда вернулась из Соловецкого монастыря царская комиссия, призванная расследовать детали хозяйственной деятельности Филиппа в бытность настоятелем обители. В лето 7076 (1568) в сентябре месяце был в Соловецком монастыре обыск за Филиппа митрополита. Обыскивал владыка Пафнутий Суздальский да князь Василей Темкин. Тогда игумен Паисий и иные клеветники, ложные словеса на святого говорившие, были взяты к Москве. В девятый день января Филипп митрополит был из соборной церкви из Москвы ругательно изгнан и заточен в городе Тверь в монастырь, нарицаемый Отроч, доносит до нас Соловецкий летописец.
Геннадий РЯВКИН
