Противоречивые сведения об обстоятельствах кончины князя Владимира Старицкого, бывшего до последних дней ближайшим помощником Ивана Грозного, в российской истории однозначно толкуются в пользу жертвы. Даже признавая, что князь был участником земской оппозиции, наша историография его без оговорок реабилитирует.
Второй ярко прописанной фигурой оппозиции является митрополит Филипп. Якобы ярый обличитель царских жестокостей и противник деспотизма. Так ли это на самом деле? Разобраться будет непросто. Тем более что противоположной точки зрения на деятельность Филиппа элементарно нет.
Но прежде чем приступить к теме, вспомним о нюансах избрания игумена Соловецкого монастыря Филиппа (Колычева) на митрополию. 16 мая 1566 года митрополит Афанасий сложил с себя сан, сославшись на тяжелую болезнь. «Вскоре после этого в Москве состоялась Земская дума из представителей всех сословий государства, — читаем в «Истории русской церкви» архиепископа Макария. — Для участия в Думе созвано было в Москву и знатнейшее духовенство: девять архиепископов и епископов, многие архимандриты, игумены и другие иноки. Этим-то собранием высшего духовенства государь, вероятно, и воспользовался, чтобы избрать нового митрополита. По желанию Иоанна, выбор пал на Казанского архиепископа Германа».
Князь Курбский в своей «Повести о великом князе Московском» настаивает, что великий князь умолил занять митрополичий престол казанского епископа Германа. Герман возражал, но принужден был стать митрополитом решением Освященного собора. И говорят, что уже в первые два дня пребывания на митрополичьем дворе он тяготился своим великим саном, так как не хотел нести свою службу под таким лютым и безрассудным царем. Он начал с ним беседу, напоминая тихими и кроткими словами о Страшном суде Божьем и нелицеприятном наказании каждого человека за дела его, будь он царем или простым человеком…
После этой беседы царь (будто бы посоветовавшись с Сильвестром и Адашевым. — Г.Р.) приказал епископа из церковных палат изгнать, говоря: «Еще и на митрополию не возведен, а уже меня обязуешь неволей». Если отбросить эмоции и домыслы автора, получается, что официально не возведенного в сан Германа царь удалил за то, что тот пытался сразу же вмешаться в его государственные дела.
Это очень важная деталь, ибо в ХV—ХVI веках вопрос о разделении властей светской и духовной стоял как никогда остро. Можно по-разному относиться к тому, что делали Иван III, Василий III и Иван IV, но в конечном счете они создавали единое централизованное государство.
Знаменитый русский философ Георгий Федотов в книге «Святой Филипп, митрополит Московский» (1928) писал: «Если взять 9 иерархов, занимавших московскую кафедру за время Василия III и Ивана IV, то мы увидим, что из них лишь трое умерли в своем сане. Остальные были лишены его насильственно или «добровольно» отреклись: один из них (св. Филипп) оставил не только кафедру, но и самую жизнь. Отрешения продолжаются и при кротком Федоре Ивановиче, указывая на прочно установившуюся традицию: …умаление независимости духовной власти параллельно с ростом нового самодержавного сознания московских государей». Запомним эти слова автора, явно симпатизировавшего своему герою.
Из рода Колычевых
Кто ж таков был митрополит Филипп? Биография его, на первый взгляд, изучена довольно подробно, но в действительности сведения, почерпнутые из любого источника, не простираются дальше тех, что были помещены в каноническом «Житие святителя Филиппа», известном по спискам ХVII—ХVIII веков. Мы же воспользуемся мало чем отличающимся от тех текстов патериком Соловецкого монастыря, изданным еще в 1873 году.
Итак, «этот великий муж Церкви происходил из знатного дома Колычевых. Отец его, Степан, был ближним человеком великого князя Василия Иоанновича, а мать, Варвара, отличалась благочестием и нищелюбием. 11 февраля 1507 года родился у них первенец, названный Феодором… Добавим сюда, что дядя новорожденного Иван Колычев, окольничий Ивана III, был наместником Новгорода в 1499— 1502 годах (погиб при нападении ливонцев на Иван-город), то есть имел влияние на новгородскую элиту, что в свое время весьма пригодится племяннику. И вообще, российские историки (Веселовский, Зимин) придерживаются той точки зрения, что род Колычевых пошел от Андрея Кобылы, новгородского боярина из окружения Александра Невского. Если это так (а никто не оспаривает данной генеалогии), то Филипп- Феодор Колычев по происхождению был новгородец!
«По смерти великого князя Василия Иоанновича, в правление супруги его Елены, Феодор поступил на службу к великокняжескому двору. Положение его было блестящее: правительница ласкала его, а малолетний Иоанн IV считал его между своими приближенными. Но сердце Феодора не обольщалось славою и внешним блеском и не было привязано к миру». Правда, несмотря на такую неприязнь к мирской славе и блеску, всю свою молодость он провел при дворе Василия III и Ивана Грозного. И только когда случился якобы бунт обвиненного в намерениях бежать в Литву князя Андрея Старицкого, а придворные распри обострились, 30-летний Филипп- Феодор «5-го июля 1537 года, в третье воскресенье по Пятидесятнице, он (Филипп. — Г.Р.) пришел в храм и на литургии услышал Евангельский глас: «Никто не может служить двум господам, ибо или одного будет он ненавидеть, а другого — любить, или одному станет усердствовать, а другому — нерадеть» (Матф. 6, 24)». Действительно, пришло время выбирать ту или иную сторону — юного царя или боярской коалиции. Вместо этого Колычев двинулся в путь.
Соловецкая обитель
Мы, конечно, не знаем, был ли тому причиной «евангельский глас» или страх ошибиться в выборе. Если — последнее, то вполне логично желание осторожного Филиппа-Феодора удалиться из столицы: «Феодор вознамерился далеко и навсегда бежать от мира и всех соблазнов его. Посреди этих размышлений пришла ему на память Соловецкая обитель, расположенная на диком острове Студеного моря… Выждав удобное время, он втайне от всех вместо богатой одежды царедворца надел убогий кафтан простолюдина и скрылся из Москвы».
Предлагаю внимательнее вчитываться в строки патерика. Хотя в них все многажды выверено, проскальзывают живые, личностные черты характера будущего митрополита: «Соловецкий игумен Алексий и братия с любовью приняли пришельца, не ведая высокого рода его, и причли его к послушникам, трудившимся в обители, Феодор с покорностью принял возложенные на него обязанности и, не ослабевая в усердии, проходил более полутора лет свои тяжкие послушания... Случалось, что он испытывал от неразумных людей унижение и побои, но, подражая Владыке Христу, все переносил со смирением, и никто не знал, чей он и откуда».
Мы видим в сказанном, что явившийся в монастырь великовозрастный послушник зачем- то скрыл свое имя, был покорен и безответен, если его обижали и унижали. Почему? По смирению божьему? Или боялся, что его местопребывание будет обнаружено и придется вернуться в Москву? Или все это, о тайном прибытии в монастырь, — просто красивые выдумки биографов? Возможно любое, но мы продолжим чтение патерика: «Филиппу страшна была и самая тень человеческой славы, и в смиренной душе его возникло желание пустынного безмолвия. Он удалился из монастыря в глубину острова, в непроходимый и дикий лес. Там, измождая тело и побеждая помыслы, он предался молитвенному собеседованию с единым Богом. Продолжителен, многолетен был подвиг его. Навыкнув безмолвию и богомыслию в тиши уединения, он возвратился в обитель для того, чтобы трудиться вместе с братиею. Благочестивый игумен утешался им и, приблизив к себе, сделал своим помощником по разным частям управления. Филипп был правою рукою его, жезлом старости его». Из текста неизвестно, сколько времени продолжалось затворничество Филиппа. Но известно, что, прибыв в монастырь в конце 1637 года, к середине 1548 он уже стал игуменом. Следовательно, можно допустить, что года два (1537—1539), как минимум, он послушничал. И столько же после затворничества — добивался расположения старого игумена. Ведь не вдруг тот объявил Филиппа своим преемником, нужно было убедиться в наличии у него деловых качеств. Впрочем, «Филипп и слышать не хотел о предлагаемой власти». Н-да! Все его уговаривают. И каждый не без результата.
В конце концов, и «игумен отправил его с несколькими братиями в Новгород с просительною грамотою к архиепископу Феодосию, который был предварен о цели их путешествия. «Отчего не вижу его между вами?» — спросил он посланных, когда они представлялись ему с грамотою, одни, без Филиппа. При свидании, которое вслед за этим имел Филипп с архиепископом, Феодосий, усмотрев в нем светлый и обширный ум и великую духовную опытность, рукоположил его в пресвитера и вручил ему игуменский жезл». И вновь отметим гипертрофированную, подчеркиваемую на каждом шагу скромность Филиппа. Скромность, граничащую с робостью, если не сказать — страхом. Но в этом нет ничего странного, ибо, как пишет Георгий Федотов, «завися от Новгорода в хозяйственном и гражданском отношении, Соловецкий монастырь тем более зависел от него в делах церковных. Все первые настоятели монастыря присылались в Соловки из Новгорода, из чернецов новгородских, т.е. не избирались из состава братии». Отмечу: монастырь был основан в 1429 году, но более 100 лет оставался, если можно так выразиться, провинциальной обителью, где распоряжался новгородский владыка. Зачем игумену эта подчиненность? Нужна самостоятельность. И, видимо, что-то сработало…
Царские милости
«В то время монастырские дела были в затруднительном положении: число братии увеличилось, а средства содержания были скудны; при том монастырь не успел еще обстроиться после пожара 1538 года. Главный источник монастырских доходов исстари был солеварение, и на него- то Филипп обратил свое внимание, увеличив число варниц на морском берегу шестью. Благоволение царя Иоанна Васильевича выразилось в 1548 году разрешением продавать 10 тысяч пудов соли (вместо 6 тысяч) беспошлинно, а на вырученную сумму делать, также беспошлинно, необходимые закупки для монастыря». И как же вдруг узнал 18-летний царь, что новый игумен Соловецкого монастыря во всем этом нуждается? Или помогли советом родственники игумена, крупнейшие землевладельцы Москвы?
Обращает на себя внимание и тот факт, что, сделавшись настоятелем, Филипп мгновенно утратил робость: «Устроив скотный двор в 10 верстах от обители, на Муксальмском острове, Филипп улучшил братскую трапезу, а в леса пустил лапландских оленей для того, чтобы из шкур их выделывать платье и обувь. Приготовляясь к возведению каменных зданий вместо сгоревших деревянных, он устроил кирпичный завод, указал места для порубки дров на завод и монастырь. В монастыре была устроена мельница; и так далее. Между прочим, владыкой в Новгороде с 1552 года был Пимен, которого позже запишут в злейшие недруги Филиппа, не предъявив никаких свидетельств вражды. Но нет никаких свидетельств, что Пимен ревновал или, наоборот, помогал Филиппу в его работе по укреплению монастыря.
Да и зачем, если царь и далее не оставлял вниманием Соловки: «Государь в 1550 году пожаловал монастырю Колежемскую волость с деревнями, угодьями и соляными варницами, а в следующем году — приморскую деревню Сороцкую, где при Троицкой церкви был первоначально погребен препод. Савватий. В монастыре был заложен каменный Преображенский собор. «Царь был вкладчиком и этого храма: в 1558 году он дал на строение 1000 рублей, а в 1559 году разрешил беспошлинный провоз соли и также беспошлинную закупку для монастыря разных запасов».
Короче говоря, «молва о мудрости и добродетелях Соловецкого игумена быстро распространилась по всей России; отовсюду потекла милостыня царская и народная на благоустрояемую им обитель. Но все самые богатые вклады и дары в Соловецком монастыре ничтожны в сравнении с Иоанновыми. Грозный был самым усердным вкладчиком, по особенному расположению к св. Филиппу». Тут, мне кажется, следствие и причина поменялись местами. Сперва царь продемонстрировал свое расположение к игумену, а потом уж пошла молва о его мудрости. Хотя дело не только в мудрости, а в том, что у Ивана Грозного была своя программа обустройства Русского Севера.
Но прежде чем приступить к теме, вспомним о нюансах избрания игумена Соловецкого монастыря Филиппа (Колычева) на митрополию. 16 мая 1566 года митрополит Афанасий сложил с себя сан, сославшись на тяжелую болезнь. «Вскоре после этого в Москве состоялась Земская дума из представителей всех сословий государства, — читаем в «Истории русской церкви» архиепископа Макария. — Для участия в Думе созвано было в Москву и знатнейшее духовенство: девять архиепископов и епископов, многие архимандриты, игумены и другие иноки. Этим-то собранием высшего духовенства государь, вероятно, и воспользовался, чтобы избрать нового митрополита. По желанию Иоанна, выбор пал на Казанского архиепископа Германа».
Князь Курбский в своей «Повести о великом князе Московском» настаивает, что великий князь умолил занять митрополичий престол казанского епископа Германа. Герман возражал, но принужден был стать митрополитом решением Освященного собора. И говорят, что уже в первые два дня пребывания на митрополичьем дворе он тяготился своим великим саном, так как не хотел нести свою службу под таким лютым и безрассудным царем. Он начал с ним беседу, напоминая тихими и кроткими словами о Страшном суде Божьем и нелицеприятном наказании каждого человека за дела его, будь он царем или простым человеком…
После этой беседы царь (будто бы посоветовавшись с Сильвестром и Адашевым. — Г.Р.) приказал епископа из церковных палат изгнать, говоря: «Еще и на митрополию не возведен, а уже меня обязуешь неволей». Если отбросить эмоции и домыслы автора, получается, что официально не возведенного в сан Германа царь удалил за то, что тот пытался сразу же вмешаться в его государственные дела.
Это очень важная деталь, ибо в ХV—ХVI веках вопрос о разделении властей светской и духовной стоял как никогда остро. Можно по-разному относиться к тому, что делали Иван III, Василий III и Иван IV, но в конечном счете они создавали единое централизованное государство.
Знаменитый русский философ Георгий Федотов в книге «Святой Филипп, митрополит Московский» (1928) писал: «Если взять 9 иерархов, занимавших московскую кафедру за время Василия III и Ивана IV, то мы увидим, что из них лишь трое умерли в своем сане. Остальные были лишены его насильственно или «добровольно» отреклись: один из них (св. Филипп) оставил не только кафедру, но и самую жизнь. Отрешения продолжаются и при кротком Федоре Ивановиче, указывая на прочно установившуюся традицию: …умаление независимости духовной власти параллельно с ростом нового самодержавного сознания московских государей». Запомним эти слова автора, явно симпатизировавшего своему герою.
Из рода Колычевых
Кто ж таков был митрополит Филипп? Биография его, на первый взгляд, изучена довольно подробно, но в действительности сведения, почерпнутые из любого источника, не простираются дальше тех, что были помещены в каноническом «Житие святителя Филиппа», известном по спискам ХVII—ХVIII веков. Мы же воспользуемся мало чем отличающимся от тех текстов патериком Соловецкого монастыря, изданным еще в 1873 году.
Итак, «этот великий муж Церкви происходил из знатного дома Колычевых. Отец его, Степан, был ближним человеком великого князя Василия Иоанновича, а мать, Варвара, отличалась благочестием и нищелюбием. 11 февраля 1507 года родился у них первенец, названный Феодором… Добавим сюда, что дядя новорожденного Иван Колычев, окольничий Ивана III, был наместником Новгорода в 1499— 1502 годах (погиб при нападении ливонцев на Иван-город), то есть имел влияние на новгородскую элиту, что в свое время весьма пригодится племяннику. И вообще, российские историки (Веселовский, Зимин) придерживаются той точки зрения, что род Колычевых пошел от Андрея Кобылы, новгородского боярина из окружения Александра Невского. Если это так (а никто не оспаривает данной генеалогии), то Филипп- Феодор Колычев по происхождению был новгородец!
«По смерти великого князя Василия Иоанновича, в правление супруги его Елены, Феодор поступил на службу к великокняжескому двору. Положение его было блестящее: правительница ласкала его, а малолетний Иоанн IV считал его между своими приближенными. Но сердце Феодора не обольщалось славою и внешним блеском и не было привязано к миру». Правда, несмотря на такую неприязнь к мирской славе и блеску, всю свою молодость он провел при дворе Василия III и Ивана Грозного. И только когда случился якобы бунт обвиненного в намерениях бежать в Литву князя Андрея Старицкого, а придворные распри обострились, 30-летний Филипп- Феодор «5-го июля 1537 года, в третье воскресенье по Пятидесятнице, он (Филипп. — Г.Р.) пришел в храм и на литургии услышал Евангельский глас: «Никто не может служить двум господам, ибо или одного будет он ненавидеть, а другого — любить, или одному станет усердствовать, а другому — нерадеть» (Матф. 6, 24)». Действительно, пришло время выбирать ту или иную сторону — юного царя или боярской коалиции. Вместо этого Колычев двинулся в путь.
Соловецкая обитель
Мы, конечно, не знаем, был ли тому причиной «евангельский глас» или страх ошибиться в выборе. Если — последнее, то вполне логично желание осторожного Филиппа-Феодора удалиться из столицы: «Феодор вознамерился далеко и навсегда бежать от мира и всех соблазнов его. Посреди этих размышлений пришла ему на память Соловецкая обитель, расположенная на диком острове Студеного моря… Выждав удобное время, он втайне от всех вместо богатой одежды царедворца надел убогий кафтан простолюдина и скрылся из Москвы».
Предлагаю внимательнее вчитываться в строки патерика. Хотя в них все многажды выверено, проскальзывают живые, личностные черты характера будущего митрополита: «Соловецкий игумен Алексий и братия с любовью приняли пришельца, не ведая высокого рода его, и причли его к послушникам, трудившимся в обители, Феодор с покорностью принял возложенные на него обязанности и, не ослабевая в усердии, проходил более полутора лет свои тяжкие послушания... Случалось, что он испытывал от неразумных людей унижение и побои, но, подражая Владыке Христу, все переносил со смирением, и никто не знал, чей он и откуда».
Мы видим в сказанном, что явившийся в монастырь великовозрастный послушник зачем- то скрыл свое имя, был покорен и безответен, если его обижали и унижали. Почему? По смирению божьему? Или боялся, что его местопребывание будет обнаружено и придется вернуться в Москву? Или все это, о тайном прибытии в монастырь, — просто красивые выдумки биографов? Возможно любое, но мы продолжим чтение патерика: «Филиппу страшна была и самая тень человеческой славы, и в смиренной душе его возникло желание пустынного безмолвия. Он удалился из монастыря в глубину острова, в непроходимый и дикий лес. Там, измождая тело и побеждая помыслы, он предался молитвенному собеседованию с единым Богом. Продолжителен, многолетен был подвиг его. Навыкнув безмолвию и богомыслию в тиши уединения, он возвратился в обитель для того, чтобы трудиться вместе с братиею. Благочестивый игумен утешался им и, приблизив к себе, сделал своим помощником по разным частям управления. Филипп был правою рукою его, жезлом старости его». Из текста неизвестно, сколько времени продолжалось затворничество Филиппа. Но известно, что, прибыв в монастырь в конце 1637 года, к середине 1548 он уже стал игуменом. Следовательно, можно допустить, что года два (1537—1539), как минимум, он послушничал. И столько же после затворничества — добивался расположения старого игумена. Ведь не вдруг тот объявил Филиппа своим преемником, нужно было убедиться в наличии у него деловых качеств. Впрочем, «Филипп и слышать не хотел о предлагаемой власти». Н-да! Все его уговаривают. И каждый не без результата.
В конце концов, и «игумен отправил его с несколькими братиями в Новгород с просительною грамотою к архиепископу Феодосию, который был предварен о цели их путешествия. «Отчего не вижу его между вами?» — спросил он посланных, когда они представлялись ему с грамотою, одни, без Филиппа. При свидании, которое вслед за этим имел Филипп с архиепископом, Феодосий, усмотрев в нем светлый и обширный ум и великую духовную опытность, рукоположил его в пресвитера и вручил ему игуменский жезл». И вновь отметим гипертрофированную, подчеркиваемую на каждом шагу скромность Филиппа. Скромность, граничащую с робостью, если не сказать — страхом. Но в этом нет ничего странного, ибо, как пишет Георгий Федотов, «завися от Новгорода в хозяйственном и гражданском отношении, Соловецкий монастырь тем более зависел от него в делах церковных. Все первые настоятели монастыря присылались в Соловки из Новгорода, из чернецов новгородских, т.е. не избирались из состава братии». Отмечу: монастырь был основан в 1429 году, но более 100 лет оставался, если можно так выразиться, провинциальной обителью, где распоряжался новгородский владыка. Зачем игумену эта подчиненность? Нужна самостоятельность. И, видимо, что-то сработало…
Царские милости
«В то время монастырские дела были в затруднительном положении: число братии увеличилось, а средства содержания были скудны; при том монастырь не успел еще обстроиться после пожара 1538 года. Главный источник монастырских доходов исстари был солеварение, и на него- то Филипп обратил свое внимание, увеличив число варниц на морском берегу шестью. Благоволение царя Иоанна Васильевича выразилось в 1548 году разрешением продавать 10 тысяч пудов соли (вместо 6 тысяч) беспошлинно, а на вырученную сумму делать, также беспошлинно, необходимые закупки для монастыря». И как же вдруг узнал 18-летний царь, что новый игумен Соловецкого монастыря во всем этом нуждается? Или помогли советом родственники игумена, крупнейшие землевладельцы Москвы?
Обращает на себя внимание и тот факт, что, сделавшись настоятелем, Филипп мгновенно утратил робость: «Устроив скотный двор в 10 верстах от обители, на Муксальмском острове, Филипп улучшил братскую трапезу, а в леса пустил лапландских оленей для того, чтобы из шкур их выделывать платье и обувь. Приготовляясь к возведению каменных зданий вместо сгоревших деревянных, он устроил кирпичный завод, указал места для порубки дров на завод и монастырь. В монастыре была устроена мельница; и так далее. Между прочим, владыкой в Новгороде с 1552 года был Пимен, которого позже запишут в злейшие недруги Филиппа, не предъявив никаких свидетельств вражды. Но нет никаких свидетельств, что Пимен ревновал или, наоборот, помогал Филиппу в его работе по укреплению монастыря.
Да и зачем, если царь и далее не оставлял вниманием Соловки: «Государь в 1550 году пожаловал монастырю Колежемскую волость с деревнями, угодьями и соляными варницами, а в следующем году — приморскую деревню Сороцкую, где при Троицкой церкви был первоначально погребен препод. Савватий. В монастыре был заложен каменный Преображенский собор. «Царь был вкладчиком и этого храма: в 1558 году он дал на строение 1000 рублей, а в 1559 году разрешил беспошлинный провоз соли и также беспошлинную закупку для монастыря разных запасов».
Короче говоря, «молва о мудрости и добродетелях Соловецкого игумена быстро распространилась по всей России; отовсюду потекла милостыня царская и народная на благоустрояемую им обитель. Но все самые богатые вклады и дары в Соловецком монастыре ничтожны в сравнении с Иоанновыми. Грозный был самым усердным вкладчиком, по особенному расположению к св. Филиппу». Тут, мне кажется, следствие и причина поменялись местами. Сперва царь продемонстрировал свое расположение к игумену, а потом уж пошла молва о его мудрости. Хотя дело не только в мудрости, а в том, что у Ивана Грозного была своя программа обустройства Русского Севера.
Геннадий РЯВКИН
