Чума и война

В Новгороде, узнав о свирепствующей у соседей чуме, «немедленно выгнали псковских купцов, объявив, что если кто-нибудь из них приедет к ним, то будет сожжен со своим имением» (Карамзин). В Псковской летописи об этом сказано короче: Была устроена застава на Псковской дороге, чтобы гости (купцы. — Г.Р.) с товарами не ездили в Псков ни из Пскова в Новгород. Однако такие меры предосторожности не помогли. Чума проникла в Новгород. По свидетельству Карамзина ее жертвами стали полмиллиона новгородцев, «в их числе и архиепископ Серапион, который не берег себя, утешая несчастных».
Откуда взялось это число — 500 000? Неизвестно. Вряд ли Новгород и Псков, вместе взятые, насчитывали столько жителей. Кроме того, в исторических публикациях приводится другая цифра умерших от чумы новгородцев (с точностью до одного человека, что уже настораживает) — 279 594. Эту цифру впервые обнародовал в 1905 году в своей диссертации «История чумных эпидемий в России» доктор медицины Франц Дербек. С тех пор она и кочует из статьи в статью. Хотя известно, что население Новгорода в середине ХVI века не превышало 30 тысяч человек, а плотность населения России даже в самых обжитых районах не превышала показатель 2,3 человека на кв. км. А ведь для распространения чумы необходимо тесное проживание.
Вместе с тем, следует отметить второе (после чумы) событие, вытекающее из первого. На место умершего владыки на новгородскую архиепископскую кафедру митрополит Макарий поставил монаха Пимена Черного из Андриановской пустыни. Именно Пимену доведется сыграть роковую роль в событиях, которые принято называть новгородским погромом. Впрочем, до них было еще очень далеко…

Юрьевская дань
А пока Иван Грозный в конце 1553 года затеял войну с Ливонским орденом. В нашу историческую литературу с легкой руки князя Андрея Курбского этот конфликт вошел под названием «Лифляндская война». Курбский был ее непосредственным участником, ибо по приказу царя возглавил направленный в Ливонию (Лифляндию, как ее стали именовать вскоре) экспедиционный корпус. Русские действовали решительно и умело. Закаленное в боях за Казань регулярное вой-
ско довольно легко принудило ливонцев к переговорам о заключении мира на условиях, которые диктовала Москва.
В своих мемуарах «Повесть о великом князе московском» Андрей  Курбский рассказывал о Лифляндской войне: Царь наш послал тогда нас, трех великих воевод (Курбский, Петр и Иван Шуйские. — Г.Р.), и с нами других стратилатов и войска сорок тысяч не земель и городов добывать, а завоевать всю их землю. Воевали мы целый месяц, и нигде сопротивления не встретили, только один город держал оборону, но мы взяли и его. Мы прошли их землей со сражениями четыре десятка миль и вышли из великого города Пскова в землю Лифляндскую почти невредимыми, а затем довольно быстро дошли до Ивангорода, что стоит на границе их земель… Потом они попросили перемирия на полгода, чтобы подумать о той дани, но, попросивши перемирие, не пробыли в нем и два месяца. После этого военные действия возобновились, и, как рассказывает Курбский, тем летом взяли мы городов немецких около двадцати и пробыли в той земле до начала зимы, и затем возвратились к нашему царю с великой и светлой победой — и города взяли, и немецкие войска везде победили посланными от нас ротмистрами.
После этого и настало время переговоров. Правда, продолжались они довольно долго: с 28 апреля по 1 июня 1554 года. Но не потому, что ливонцы упорствовали в признании своего поражения. Наряду с объективными претензиями (например, гонения на православных и поругание православных храмов, аресты купцов с товарами и мастеров, навязывание посредничества в сделках между новгородскими и западноевропейскими купцами, нападение на псковский Красногородок и так далее) Москва совершенно неожиданно потребовала заплатить ей так называемую юрьевскую дань почти за 50 лет.
Дело в том, что вопрос о юрьевской дани впервые встал еще в 1463 году, когда Русь нанесла Ливонии очередное чувствительное поражение и были подписаны сразу три договора о мире: ливонско-новгородский, ливонско-псковский и дерптского (юрьевского) епископа с Псковом. В последнем содержался пункт об уплате дани за построенные русскими в Дерпте (Юрьеве) храмы и другие здания. Поскольку согласовать, сколько и за какие именно строения ливонцы должны платить псковичам, было очень сложно, русская сторона никогда не настаивала на выполнении данного пункта договора.
Существует и другая версия, которую приводит Бальтазар Рюссов в своих «Ливонских хрониках». Дескать, в пустоши между Нейгаузом и Псковом находились многочисленные и богатые пчельники. Дерпт и Псков постоянно спорили, кто имеет право брать дань с пустошских пчеловодов. В 1463 году русские воспользовались подходящим случаем и протащили вопрос о медовом сборе — пять пудов в год! Кстати, медовый сбор — это более правдоподобно, чем некий налог на когда-то кем-то построенные храмы. К тому же в ливонских грамотах находятся упоминания, что этот сбор ливонцы платили псковичам с деревьев, где были пчельники, но не медом, а деньгами — по шесть солидов в год. Однако учитывать, сколько деревьев используется под пчельники, было еще труднее, чем установить, за какие храмы Дерпт должен платить. Но Иван Грозный такой задачи перед собой и не ставил, а заявил ливонским переговорщикам, что они должны платить дань не с дерева, а с каждой головы. Причем не только жители Дерпта, но вся Ливония!
Сегодня установить невозможно: заранее Иван Грозный решил потребовать этой самой дани или тема появилась в процессе переговоров 1554 года, когда ливонцы стали (возможно, что вполне справедливо) торговаться на предмет безоговорочного признания предъявляемых им обвинений. В частности, они формально согласились возвратить русским или выкупить у них все построенные в Ливонии церкви, но прежде Москва должна была в суде доказать, что у нее есть на эти церкви законные права.
В другом случае ливонские дипломаты отказались признать свою вину в обиде, нанесенной новгородскому послу. По их версии, новгородца не только не обижали, но приняли как самого дорогого гостя. А он на приеме напился, устроил драку, а когда был со свитой выставлен из дома бургомистра Дерпта, то вместе с окружением принялся бить окна в домах и даже, ворвавшись в один из домов, пытался изнасиловать хозяйку. Конечно, как ливонцы не могли доказать, что так оно и было, так и новгородский посол не в состоянии был бы привести объективные опровержения их версии. То есть переговоры по этому вопросу застопорились.

Магистр не согласен
Москва непреклонно требовала с поверженной Ливонии 6000 марок, но та платить не хотела, справедливо полагая, что заплатив один раз, уже в следующий не сможет отказаться. Лишь под угрозой того, что в случае отказа царь сам пойдет за данью, они согласились. После тщательного оформления и согласования договор был подписан 15 июня 1554 года. С нашей стороны подпись под ним поставил новгородский наместник Дмитрий Палецкий. Главным содержанием этого документа явилось 15-летнее перемирие при условии, что пресловутую юрьевскую дань Ливония выплатит за три года. Само собой в договоре были статьи о восстановлении русских церквей, о свободе торговли для русских купцов как в Ливонии, так и через ливонские порты с Ганзой (кроме военного снаряжения), беспрепятственном проезде иностранных купцов, дипломатов или путешественников через Ливонию на Русь и обратно и так далее.
Несомненно, договор был предельно жесткий для проигравшей стороны. Тем более что и повод к началу военных действий был не очень-то мотивирован: то ли неуважительно встретили новгородского посла, то ли просто навешали тумаков в пьяной драке. По возвращении переговорщиков ливонский магистр Генрих фон Гален заявил, что подписывать такой договор у них не было полномочий, и он этот договор в целом не признает, хотя юрьевскую дань обещает за три года выплатить.
Это было очень похоже на обычную затяжку времени. Да так и вышло на деле. Генрих фон Гален за полгода, что ушли на подготовку к переговорам и подписание мирного соглашения, успел склонить на свою сторону престарелого шведского короля Густава I
Вазу, который в конце 1554 года начал военные действия против Москвы. Точнее, конечно, — против Новгорода, поскольку Швеция граничила с новгородскими землями. И вообще Новгород являлся для шведского короля единственной и важнейшей инстанцией, если нужно было что-то решить в отношениях между Стокгольмом и Москвой.
Во-первых, этот факт говорит о высоком доверии, какое питал к новгородцам Иван Грозный в этот период, если разрешил наместнику в Новгороде боярину Дмитрию Палецкому вершить государственные дела от своего имени. Но, во-вторых, для коронованной особы было, разумеется, унизительно обращаться к русскому царю через провинциального посредника.
Конечно, можно вспомнить, что такой формат отношений был установлен договором между Русью и Швецией еще в 1510 году и подтвержден дополнительным договором 1537 года, в котором оговаривалось, что не только Швеция, но и Ливония, Норвегия, Ганзейский союз все переговоры, направленные на регулирование отношений с Москвой, должны вести через Новгород.
Отметим, что договор 1510 года известен как «Договор о 60-летнем мире». Срок его действия истекал 25 марта 1570 года. Тот факт, что в 1537 году шведы направили посольство в Москву с намерениями пересмотреть условия договора, говорит сам за себя: они добивались повышения своего государственного статуса. Однако окружение семилетнего великого князя Ивана IV слушать не захотело об этом. Послы вернулись в Новгород, и дополнительный договор был подписан здесь. С русской стороны — новгородским наместником князем Борисом Горбатым-Шуйским. Если заглянуть в текст этого дополнительного договора (чаще его называют дополнительным протоколом), то будет видно, что он носит чисто технический характер: действие договора 1510 года подтверждается до 25 марта 1570 года; стороны обязуются сохранять взаимную дружбу, подтверждая полную свободу торговли и беспрепятственность поездок купцов в обе страны. Единственный пункт, имевший конкретное содержание, был о пересмотре демаркации границ, сделанной 20 июля 1537 года на межевом съезде в Соболине. Этот пункт был выполнен уже на следующий (1538) год в Стокгольме и ратифицирован летом 1539 года в Новгороде.
Документальных свидетельств нет, но логика событий недвусмысленно указывает на то, что Ливония в 1554 году тонко сыграла на старых обидах Швеции. Воины Густава Вазы начали набеги на новгородские окраинные погосты, монастыри и церкви на Карельском перешейке. Кроме того, шведы стали разорять новгородские рыбные и тюленьи промыслы. Поначалу новгородский наместник Дмитрий Палецкий пытался протестовать, используя дипломатические каналы. Но реакции на эти протесты не было. Новгород отозвал своих дипломатов из Стокгольма.

Крепкий Орешек
Можно только удивляться выдержке русской стороны. Война, начавшаяся с небольших приграничных стычек, к августу 1555 года вылилась в полноценное противостояние многочисленных армий, когда к Орешку подошла эскадра шведского адмирала Якоба Багге. Атака на мощную крепость, впрочем, не имела успеха: эскадра, не решившись высадить десант, вернулась в Выборг. Но только чтобы перегруппироваться и убедить короля Густава в необходимости начать полноценную войну с Россией.
10 сентября Багге вновь под стенами Орешка: пришел Яков от Выборга сухим путем на конях, и пеших с ним людей было много. И в бусах с моря Невою пришли в то же время многие с пушками люди к Орешку же; и по городу из пушек били. И стояли под городом три недели, — пишет новгородский летописец об этом и добавляет, что другие шведские отряды приходили к Кареле и многие села и деревни жгли, людей многих до смерти побили, а иных в полон захватили.
И все-таки Багге вяло атаковал Орешек, видимо, не решаясь развернуться в полную силу из-за отсутствия одобрения со стороны короля.