{mosimage}Почему Иван III не покушался на свободу Новгорода
Тот факт, что летом 1471 года Иван III боролся с теми, кого считал заговорщиками и изменниками, но не с новгородцами вообще, подтверждают многие положения Коростынского договора, а также — скорое освобождение пленных, невступление московского войска в Новгород. Следовательно, говорить о конце новгородской самостоятельности, наступившем 11 августа 1471 года, будет явным преувеличением...
В Новгородской и Московской грамотах Коростынского договора имеется всего по одной фразе, содержащей упоминание о Новгороде как отчине московского князя: А что у нас, у великих князей, нятцы (узники. — Г.Р.) и пленники есть, мы, великие князи, пожаловали свою отчину Великий Новгород: тех нятцев новгородских всех и полон весь велели отпустить (Московская грамота) и За короля и за великого князя литовского, кто король или великий князь на Литве ни будет, от вас, от великих князей, нам, вашей отчине Великому Новгороду, мужам вольным, не отдаваться никакою хитростью (Новгородская грамота).
Отмечу, согласно «Словарю Брокгауза и Ефрона» отчина — это «волость князя, которою владел его отец, и на которую он имел право. Отчиной называлось также право наследования от отца к сыну». Для Ивана III существенным было упомянуть об этом праве именно теперь, поскольку новгородцы намеревались наделить аналогичным правом литовского князя Казимира. И в Новгородской грамоте положение, чтоб литовского князя в Новгород ни в коем случае не приглашать, было этим подкреплено. Но с оговоркой: хоть Новгород и отчина великого князя, но новгородцы — «мужи вольные».
Желанная отчина
Вообще, понятие «отчина» — очень тонкое для Руси ХV века. Дмитрий Донской стал насаждать правило наследования власти и владений от отца к сыну. Это нововведение вызывало жесткое сопротивление старших наследников, а именно — братьев завещателя. Достаточно вспомнить, какая борьба разгорелась между Василием I и его дядей, князем Владимиром Андреевичем, вокруг великокняжеского стола по смерти Дмитрия Донского или между Василием Темным и тоже его дядей, князем Юрием Дмитриевичем. В обоих случаях дядья считали, что стол принадлежит им «по старине».
Эти столкновения старого и нового порядков нашли отражение и в Коростынском договоре. Однако в данном случае Ивану III важно было не утвердить Новгород за собой как отчину, а подчеркнуть, что его власть в Новгороде легитимна как наследственная в сравнении с посягательствами литовского князя, приглашенного группой новгородцев.
Если разобраться, то и у Василия Темного, и у Василия I нормальных отношений с новгородцами не было. Оба назначали туда наместников. При этом новгородцы, не согласуя с Москвой решений, принимали к себе на кормление литовских князей или Дмитрия Шемяку и его союзников. Великим князям все время приходилось биться за права на новгородский стол (дипломатически или ратно — другой вопрос). И они внедряли в общество мысль об отчине как законной системе наследования, потому что Новгород нужен был им как друг. Как слугу, принудительно, они просто не могли бы его удержать.
Кроме того, Иван III должен был напоминать про «лакомые кусочки» вроде Новгорода родне, что именно он, а не кто-то из братьев является главным претендентом на новгородские владения. Вообще Иван III, целенаправленно прибирая к рукам княжеские уделы, был вынужден повторять и повторять, что всякое приобретение становится его отчиной и будет передано по завещанию старшему сыну или тому, кого он выберет.
Это могло бы казаться жадностью, скопидомством, но очень скоро стало ясно, что это – продуманная политика. Возможно, в конце лета 1471 года она еще не обрела форму стратегии. Возможно, толчком к такому выбору стали события 1472—1473 годов, о которых будет рассказано ниже. А пока…
А пока следует вернуться к Новгородской грамоте. На эту «отчину» она откликается пространным пассажем в преамбуле: новгородцы били челом своей господе — великим князям, и заключили мир по крестным грамотам с великим князем Иваном Васильевичем и с сыном его великим князем Иваном Ивановичем. Как целовали (клялись. — Г.Р. Далее самое важное!) князь великий Андрей (Боголюбский. — Г.Р.), князь великий Иван (Калита. — Г.Р.), князь великий Симеон (Гордый. — Г.Р.), прапрадед твой князь великий Иван (Красный. — Г.Р.), прадед твой князь великий Дмитрий (Донской. — Г.Р.) и т.д. Очевидно, что здесь специально подчеркнуто: договор у нас такой же, какой был всегда.
Московская сага
Правда, возникает невольный вопрос, почему вспомнили про Андрея Боголюбского? Ведь он не относился к московским князям, а был представителем владимиро-суздальской ветви. Но новгородцы считали именно его не только первым объединителем Русской земли (он был князь вышгородский, туровский, пинский, дорогобужский, суздальский, ростовский и великий князь владимирский), добившимся значительных результатов, но и строителем Москвы. Да! Андрей Боголюбский, а не Юрий Долгорукий.
Чтобы не быть многословным приведу цитату из работы историка Аркадия Любарева «О роли Юрия Долгорукова и Андрея Боголюбского в основании Москвы» (2004): «…в Тверской летописи под 1156 г. записано, что Юрий Долгорукий заложил город Москву. Историки давно обратили внимание на противоречие: в 1156 г. Юрий Долгорукий княжил в Киеве… А.Н. Насонов предполагал, что «непосредственно строил укрепления не сам Юрий, а сын его Андрей». Действительно, в 1156 г. Андрей Боголюбский еще не был законным властителем Суздальской земли, и ему необходимо было действовать от имени своего отца. Женатый на дочери бывшего владельца этих мест, он мог рассматривать Москву как свою волость. Можно думать, что Андрей укреплял ее и в последующие годы. Не случайно после его смерти, когда возникла война между Ростовом и Владимиром, москвичи однозначно поддержали владимирцев». Иными словами, Андрей Боголюбский попал в грамоту как примерный почитатель традиций, даже не будучи никогда новгородским князем. Надо полагать, в ХV веке к его персоне относились с большим почтением и интересом, чем, допустим, к Дмитрию Донскому или Юрию Долгорукому. Но это не наша тема…
К слову, до сего момента мы не останавливались на вопросе эволюции Московского княжества. Между тем стремительный восход Москвы на политической орбите Восточной Европы и теперь остается предметом дискуссий среди историков. Еще в середине ХIII века Московское княжество рассматривалось современниками как периферийное (бывший удел Владимиро-Суздальского великого княжества, окруженный переяславльскими, дмитровскими, тверскими, новгородскими, смоленскими и рязанскими землями) и ни в коей мере не претендовало на лидерство.
Считается, что значительную лепту в подъем Москвы внес Иван Калита, присоединивший к крохотному уделу земли с Переяславля-Залесского, Можайска, Серпухова, Звенигорода, Перемышля и ряда других городов. Непонятно только, откуда деньги брал. Вполне возможно, что присваивал часть дани, которую собирал и сам(!) отвозил в Орду. Симеон Гордый, правивший после него, стал вдруг называть себя «великим князем всея Руси», но очевидно, что, как и у Калиты, у Гордого власть держалась на монгольских саблях.
После его смерти Иван Красный и Дмитрий Донской ничего не могли поделать с претендовавшими на звания великих князей суздальцами, пока вновь не вмешались монголы. В 1361—1362 годах Донской выкупил владимирское княжение у ордынских ханов Навруса, а потом и Мамая (каждый в Орде хотел нажиться на русских междоусобицах). Главная заслуга Донского в том, что он первым благословил старшего сына Василия отчиною своею великим княжением и приказал удельным князям жить в Москве, а не по своим городам.
Василий I присоединил к Москве Нижегородское княжество и якобы Пермь, хотя за нее еще почти 100 лет пришлось воевать. Василий II Темный провел жизнь в междоусобицах, но номинально укрепил Москву Ростовским, Рязанским и Ярославским княжествами. Ивану III пришлось эти княжества «присоединять» вновь.
Таким образом, к 1471 году Москва была очень динамично развивающимся, но очень нестабильным административным формированием. Нестабильным как с точки зрения территории, так и с точки зрения самостоятельной политики. Среди русских князей сила и авторитет Москвы после четвертьвековой борьбы с Шемякой, его отцом и братьями нуждались в реставрации и реконструкции. Поэтому, вероятно, Новгород, не поверив в способности Ивана III предложить что-то серьезное после многолетних судорожных инициатив Василия Темного, и качнулся в сторону Литвы. Логика решения могла быть очень простая: Москва хочет слишком много, хочет покорности; Литва удовлетворится товарно-денежными инъекциями…
Милость и свобода
Впрочем, продолжим о том, насколько Новгород был отчиной Ивана III или, правильнее сказать, — московским владением. В Новгородской грамоте Коростынского договора не случайно повторялись старинные нормы: не может великий князь без посадника суд судить, волости раздавать, давать грамоты; а еще не может великий князь на Новгородской земле села ставить. И, например, во Взвад ездить только летом разрешено великому князю. Ограничений столько, что рассуждения о новом качестве управления (тем более обладанием) Новгородом великим князем совершенно неубедительны. Разве может полноправный хозяин согласиться существовать в таких стесненных условиях?
Не может! И не был Иван III хозяином. По большому счету, он по-прежнему оставался приглашенным князем. Конечно, это условное определение. Отношения между Новгородом и Москвой за полтора века, со времен Ивана Калиты, претерпели серьезную эволюцию. Если в ХII веке, скажем, новгородцы могли довольно легко изгнать князя из города и позвать другого, то в конце ХV века они отчетливо понимали, что находятся в центре борьбы двух сил — Москвы и Литвы.
Но получилось так, что в стратегическом плане этот политический маневр новгородцев сослужил хорошую службу Москве, которая сумела сплотить своих союзников и колеблющихся (например, Псков и Тверь) идеей борьбы за православную веру. И все равно Иван III счел за благо, чтоб «еще Новгород остался державою народною, но свобода его была уже единственно милостию Иоанна и долженствовала исчезнуть по мановению самодержца», писал Карамзин. Время подать такой знак не пришло. Новгородцы должны были хотя бы номинально оставаться союзниками Москвы, набиравшей военные и политические козыри. И по этой причине великий князь дал им мир по их желанию, как сами захотели, а псковичам договор заключил с новгородцами лучше прежнего, как псковичи хотели. После этого князь великий дал новгородцам мир, и любовь, и милость и, почтив нареченного ими Феофила и посадников их, и тысяцких, и прочих всех, которые с ним приходили, отпустил их в их город. А с ними послал в Новгород боярина своего Федора Давыдовича, чтобы привел весь Великий Новгород к крестному целованью, от мала и до велика, и серебро с них взял; те же пошли в Новгород и совершили все, что велено было им. Это из «Московской повести о походе Ивана III Васильевича на Новгород». Серебро, о котором здесь упомянуто, — дань или контрибуция, которую возложил на Новгород великий князь. «Новгородская повесть» уточняет его стоимость — 15 с половиной тысяч рублей.
Геннадий РЯВКИН
