или История — это гвоздь, на который мы вешаем свои романы
20 лет назад страну будоражила борьба президента и парламента. Финал известен: расстрел Белого дома, гибель людей, новая Конституция.
Идет время, и понять ту московскую смуту все сложнее. Но разобраться в тайнах октябрьских событий 1993 года решил писатель Сергей ШАРГУНОВ. Скоро выходит его новый роман «1993». Об этой книге мы и поговорили с писателем:
— Сергей, вы отзывались о событиях октября 1993 года как о «небольшой гражданской войне, которая практически не освещена в литературе». Почему эта тема не популярна?
— Мне кажется, требуется некоторая временная дистанция, чтобы осмыслить событие, которое заслоняют пристрастия. Вообще в литературе про 1993-й год писали немало, в кино вот практически ничего нет. Мало желающих из тех, у кого властные рычаги, проводить расследование того смертоубийства. 1993-й год — та тема, которую старательно замалчивали все эти годы и к которой все время будут возвращаться.
— Как бы вы охарактеризовали творчество об октябре 1993 года: прозу, поэзию, бардовские песни, документальные фильмы?
— В основном это произведения «проигравших». Пестрая разноголосая оппозиция 90-х получила свой Миф, свой Образ, свой источник вдохновения и вечный памятник скорби. Восстание и Расстрел...
— Тогда почему сторонники власти не создали произведений в защиту решений Ельцина?
— Потому что, например, вскоре началась Чеченская война, прямо вышедшая из событий 4 октября, а «прогрессивная общественность» оказалась грубо отодвинута. Чтобы кого-то воспеть в искусстве, нужно воспринимать его идеалистически.
— Какой вам видится народная память об октябре 1993 года? Хотите ли вы изменить ее своей книгой?
— Народная память — разная. Есть «патриотический взгляд»: Ирод попрал Конституцию и заклал героев. Есть «либеральный взгляд», который менялся эти годы: от приятия действий Кремля в общем и целом до той или иной степени осуждения. А обыватель путает 91-й и 93-й годы. Мне захотелось в романе провести историческое расследование, создать историческую реконструкцию, показать разные стороны конфликта с их «правдами».
— Вы были на баррикадах Белого дома в 13 лет. Насколько эти воспоминания влияли на вашу книгу?
— Художественно повлияли. Я показываю людей людьми. Кроме того, «1993» — это еще и семейный, и любовный роман, где частная история совершается на фоне истории большой. Столкновения с милицией в сентябре 93-го, 2 октября — на Смоленской площади, прорыв 3 октября, стрельба у Останкино — вот что в книге есть.
— Вы связываете в книге события августа 1991 года, октября 1993 года и протесты 2011—2012 годов на Болотной площади. Уместно ли включить в этот ряд Чеченскую войну?
— В романе пролог отдан событиям на Болотной 6 мая так же, как и эпилог. Я показываю, как рядом оказались сейчас среди прочих те, кто противостоял друг другу 20 лет назад. А Чечня… Да, Чечня была во многом следствием того октября, я полагаю так.
— На основе каких источников построен роман? Имеют ли герои реальных прототипов?
— Да, в романе немало исторических персонажей под реальными фамилиями. Я пользовался всем объемом архивов и изучил происходившее тогда досконально, можно сказать — посекундно.
P.S. (Геннадий РЯВКИН) В одном из многочисленных интервью Сергей Шаргунов сказал о новой книге подробнее: «Это не политическая книга, не сборник листовок. Это в первую очередь семейный роман, история о рабочем аварийки, электрике, бывшем электронщике, и о его жене, которая в той же аварийке сидит на телефоне. О любви и нелюбви в семье, о семейной драме. И то, что они оказываются по разные стороны баррикад, — продолжение семейного разлада. Я написал семейный портрет на фоне горящего дома, но, одновременно, — и роман исторический».
Да, вполне в духе автора, который говорит, что создает литературу, а не листовки, но на деле чаще получается второе, нежели первое. И прежние его книги («Птичий грипп», «Книга без фотографий», «Ура!») пропитаны политикой. Видимо, дает знать журналистское прошлое, не отпускает публицистика — в литературу.
Скажу прямо, мне роман не понравился, показался поверхностным и торопливым, полным неточностей (например, в нем невероятным образом сосуществуют милиция и полиция: откуда полиция в 93-м?), стилистически невыверенным. Но, может быть, я не прав. Поэтому — отрывок из романа Сергея Шаргунова «1993».
…Двадцать восьмого сентября Виктор отправился в Москву. Похолодало, до станции он шел мимо скорбных деревьев, изо всех сил дрожавших, пытаясь отряхнуть бледный пушок, — все-таки север Подмосковья.
Днем поползли туннелем под Пушкинской площадью, лопнула трубища под книжным магазином — пришлось тащить на себе газовые баллоны и электросварочный аппарат; потом, не заходя в аварийку, сунулись в Козицкий переулок, в подвал дома, где сочилась прогнившая узкая труба; Кувалда всадил щепу и — готово. После пяти вечера появилось еще дело — течь в ЦТП на Каретном Ряду.
Только вечером, уже часов в восемь, Виктор, оставив спецовку в шкафу, на этот раз не отпрашиваясь, вышел на улицу и поспешил к метро. «Я быстро, — думал он, — быстро, быстро я... Никто не хватится, а хватятся — отработаю».
На выходе из «Краснопресненской» его оглушили крики и грохот, и в оборот взяли два мента в фуражках: один вдарил в плечо, другой заскочил спереди, бешено крикнув: «Дуй отсюда!». Рядом, пихая с боков, менты тащили куда-то во мрак старика со старухой. Справа шеренга в касках ритмично колотила дубинками по стальным щитам, слева кричали и свистели из толпы...
Он протиснулся между парнем в кожанке с красным пожарным багром и пожилым дядькой в широкополой фетровой шляпе, с черенком от лопаты и разбитым, в запекшейся крови носом. Люди на переднем крае держали кто что: палки и железяки, древки, обмотанные флагами. Дружный хор затягивал распевные кричалки.
— ОМОН, иди домой! — услышал Виктор и, охваченный тоской, выкинув кулак, вглядываясь в тучу, грохотавшую резиной о железо и наползавшую все ближе, подхватил так громко, как мог:
— ОМОН! Иди домой!
Он отступил в ряды кричавших, потому что был вооружен только кулаками, но те, кто старался вырваться на передовую, локтями затолкали его совсем назад, туда, где возбужденно и зло жужжали голоса:
— Сволочи!
— Весь день били и гоняли!
— Бьют и бьют!
— У меня рука в синяках кровавых!
— Главное — целят в голову!
— Дубинка-то пружинит. Бьет два раза.
— Как два раза?
— Раз и еще...
— Мужчине щитом лицо порезали...
— «Черемухой» травили...
— Ребят-комсомольцев в зоопарк загнали...
— Он не на ремонте?
— Там половина работает.
— Надо было клетку открыть и на этих скотов тигров выпустить!
— Или медведя белого!
— Во-во! Звери пьяных не любят, а от этих водкой воняет.
— Зверей на зверей!
— Водку «Кубань» жрут, им утром ящики завезли, товарищ видел.
— Ничего, Белый дом им покажет...
— Как медведь!
— Белый медведь!
— Белый дом в Америке, а у нас — Дом Советов.
— Надо же, депутатов за колючку... Она во всем мире запрещена. Алкснис сегодня объяснял: спираль Бруно называется. Наступишь на нее, закрутит всего, только автогеном вырезать.
— Свердловский ОМОН — главная скотина.
— Еще из Омска и из Нижнего...
— Полицаи! Лежачих бьют, зеленые гребут!
— Шесть долларов за час!
— Кому служат? Разве это власть? Жулики и воры!
— Проханов так и пишет: ВОР. Временный оккупационный режим.
— Все вклады украли! У меня на счету дача лежала...
— Изобилие... Гайдару бы мою пенсию, быстро похудеет.
— Порвать бы колючку ихнюю к хренам...
— Какое? Близко не пускают.
— Хотят штурмовать.
— Пусть только сунутся. Их там угандошат.
— Сам бы стрелял!
Последние слова сказал Виктор — низким ненавидящим голосом.
Он ненавидел себя за страх, но еще больше тех, кто приблизился к толпе вплотную, грохоча дубинками.
ОМОН надвигался от метро, и люди ждали, а сбоку, возле сверкавшего пестрыми ромбиками клуба «Арлекино», в нервных бликах неона тянулось оцепление, за которым все было заставлено грузовиками, пожарными и поливальными машинами, и, очевидно, дальше змеилась опасная колючка.
— Фа-шис-ты! Фа-шис-ты! — неслось от метро.
Железный грохот пропал, мгновение — толпа испустила вздох и зашаталась.
Виктор увидел, как мелькают дубинки, которые бьют уже не по щитам. Щиты загремели снова, нестройно, под встречными ударами. Вразнобой зазвякали каски.
Понеслись рыки и стоны, занялся бабий протяжный визг, под этот визг ряды ломались, перемешивались, началась давка, все одновременно рванули в разные стороны, заклинивая друг друга.
— Нет! Нет! — длинно вопила женщина в мохнатом сером платке.
— Русские, вперед! — надрывался кто-то.
Отряд в касках вошел в толпу, рассекая ее пополам, расчищая себе дорогу быстрыми взмахами. Несколько молочных фотовспышек... «Неужели и меня сейчас будут бить?» — со сторонним любопытством подумал Виктор. Он сощурился, различая детали и оттенки: серебристые щиты с круглыми дырками наверху, защитные бушлаты, синие бронежилеты, болотного цвета каски...
Вдруг ему показалось, что уверенными рывками омоновцы движутся прямо на него... Происходившее становилось все непонятнее, донесся сбивчивый страшноватый треск раций. Боковым зрением он заметил, как возле оцепления, под неоновым светом клуба собирается другой отряд, в белых шлемах, разноцветных и живых из-за радужного сверкания...
Плотность толпы неожиданно сменилась простором, и он обнаружил, что большинство, выкрикивая лозунги, уже отступали по тротуару, некоторые, и он тоже, замешкались, не зная, что делать, кто-то рубился по-прежнему возле метро, сжавшись в кучку, из которой омоновцы выдергивали людей и волокли, осыпая ударами.
Виктор потерялся...
Он хотел ускользнуть, но вместо этого поднажал вперед и оказался перед запыхавшимся омоновцем — круглое усатое лицо багровело из тьмы. Усач крепко толкнулся щитом в грудь, и тут же плечо Виктора ошпарил пружинистый удар. И даже двойной удар, с подскоком.
Он еле удержался от крика (какая унизительная боль!) и метко, поверх щита, засадил кулаком в обвислые усы. Под костяшками, сдирая кожу (тоже больно, но славная боль), лязгнули зубы, этот лязг на мгновение отменил другие звуки. Виктор успел отдернуть руку, омоновец закрылся щитом и принялся вслепую махать дубинкой, но Виктор, увернувшись, гулко долбанул сапогом в его щит, как в ворота, и заорал:
— Покажи личико! Покажи! Ну, покажи, сука!
— Офигел? — из-за омоновца вынырнул следующий, молодой и рослый.
Он размашисто занес дубинку, чтобы хлестнуть без жалости, отнимая сознание, обрушивая большое тело на асфальт. Но тотчас длиннющая доска упала рослому навстречу, и, заслоняясь от нее щитом, он забыл хлестнуть, а Виктор, глянув через плечо, увидел, что не один — за ним, почему-то все с досками, обломанными, остроконечными или длинными, толпились грозные люди. Он понял, что отступившие стягиваются обратно.
— Вся ладонь в занозах... Как вынимать? — услышал он чье-то ворчание.
— Бей! — закричал Виктор и ринулся вперед со сжатыми, налившимися свинцом кулаками.
Оба омоновца неуклюже бросились наутек и развернулись со злорадным гиком: за ними и с ними резво двигалось их родное полчище. Кучка у метро была разгромлена: ни крика, ни флага, сплошные зеленые каски, бесконечные каски... Омоновцы накатывали — в своих касках похожие на желудей. Сбоку, облитый разноцветной кровью «Арлекино», растянув шеренгу, чуть медленнее, тоже шел ОМОН, белые шлемы.
— Шесть долларов за час! — женский глубокий крик.
— Шесть долларов за час! — закричал Виктор, инстинктивно пятясь и думая, что диспозиция все время меняется.
— Шесть долларов за час! Шесть долларов за час! — с напором заладило множество голосов.
Какие-то черные штуки полетели над головой, по-птичьи, наперегонки. Виктор, слыша, как звучно отзываются щиты впереди и сбоку, понял: это летят выломанные куски асфальта.
Внезапно в унисон одним паролем затрещали рации — омоновцы разом взмахнули дубинками и побежали.
— В клещи берут, — пропел кто-то панически.
Теперь омоновцы молотили и месили вокруг, свирепо, наотмашь, добавляя ботинками.
Люди сопротивлялись, но лишь раззадорили тех, кто был сильнее: в первую минуту раздавались звяк и скрежет противоборства, во вторую — попадали на асфальт доски, железки, флаги, а в третью — ОМОН все прибывал и сдавливал — начали падать тела. Кто падал бесчувственно, кто с криком, кто молчком, закрывая голову, пока остальные, уцелевшие, неслись прочь.
Виктор, схлопотав по ребрам и уже ушибленному плечу, мчал к Красной Пресне под большой топот — бежали впереди него и позади, с тротуара выплескиваясь на дорогу. Сейчас он хотел одного — спастись. По переходу Виктор метнулся на другую сторону, к зоопарку, и вскоре был у метро «Баррикадная»…
Дмитрий АСТАШКИН
