О революции, госбезопасности и дополнительных выходных
Многолетнюю привычку отдыхать и праздновать в ноябре седьмого числа сменила привычка отдыхать и праздновать четвёртого. Уже целых 8 лет.
Поэтому в СМИ на ноябрьские традиционно принято вспоминать события века не XX, а XVII. «НВ» решили изменить традиции и побеседовали с профессором, историком госбезопасности Михаилом ПЕТРОВЫМ о празднике, который мы перестали отмечать.
— Михаил Николаевич, казалось бы, уже столько лет мы отдыхаем вместо 7 ноября 4-го, а каждый год во всех СМИ так или иначе приходится повторять, что, собственно говоря, празднуем. Вам не кажется, что мы застряли между этих двух дат?
— Мне кажется, что новому празднику никогда не достичь тех масштабов и того уважения, которое было у старого. Я не верю в такое понятие, как народное единство. Как? С кем? Чтобы весь народ представлял одно целое? Да Боже упаси. К тому же, что общего может быть у меня, профессора, например, с олигархом. Ничего, в этом отношении я марксист. О каком тогда единстве речь? А вот день 7 ноября действительно был общенародным праздником, потому что идея Великой Октябрьской революции культивировалась с младенческого возраста до старости. А потом он кончился. И тут много можно рассуждать почему.
— Страна изменилась или у вас другие идеи?
— Но почему изменилась эта страна? Почему люди, которые праздновали 7 ноября, вели за собой коллективы, стали вдруг рьяными противниками и праздника, и самой революции? Я уже не одно десятилетие работаю над большой книгой о взаимоотношении государства и религиозных конфессий, прежде всего на примере Русской православной церкви и Новгородской, древнейшей в России епархии. И я вижу то же стремительное изменение сознания. Всего 100 лет назад у нас в стране действовали многочисленные монастыри, в церквах не было недостатка в прихожанах, в учебных заведениях преподавали Закон Божий, Церковь была составляющей частью государственного управления. И вот приходит 1917 год, и все меняется мгновенно. Изменяется политика государства — это уже не поддержка, а уничтожение церквей и религиозного сознания. И те самые миряне и прихожане начинают громить храмы. Сегодня, вспоминая тех, кто громил, поднимают и национальный вопрос. Но я уверяю, исполнением всех приказов занимались именно те, кто вчера молился тут, исповедовался. Эти миряне потом повели священников на отбытие наказания, они же их охраняли и расстреливали, устраивали клубы и сельпо в храмах, разбирали их по кирпичику. И я задаю себе вопрос: была ли Россия 900 лет православной религиозной страной, если всё можно было одним махом разрушить? Затем в течение 70 лет от детсада до гробовой доски нас сопровождала коммунистическая идеология, в стране было 19,5 млн. коммунистов. Вдумайтесь, каждый пятый работающий в СССР был членом партии. Но пришла перестройка, поменялся политический вектор. Кто в 1991 году, когда Ельцин подписывал указ о приостановке деятельности КПСС, встал на защиту партии? Если в 1918, 1922, 1930 годах хоть в отдельных деревнях всполохи сопротивления были — люди кричали, плакали, просили оставить им их церковь, то в 1991 году никто не поднялся на защиту райкомов и горкомов. Восторжествовали идеи демократии. Но где сейчас эти идеи? Они не продержались и 10 лет.
— Вы задаете вопросы и не даете ответа.
— А я и не могу ответить на вопрос, что же такое наш народ, были ли мы православными, коммунистами, демократами и самое главное, к чему мы стремимся сейчас. Вот как такую общественную психологию можно объяснить?
— С вашей точки зрения это наша национальная черта?
— Многие хотят связать эти события с нашими национальными особенностями, но я не согласен. Такое поведение характерно не только для русских. Тут всё на самом первобытном уровне, на уровне стаи: сменяется вождь, да здравствует новый вождь. Так что только о русских говорить не стоит. Хотя есть ряд серьезных исследований о том, что за века русские слишком привыкли повиноваться той группе людей, в руках которой сосредоточена власть. Ещё Петр Чаадаев 180 лет назад, опубликовав свое первое философическое письмо, поставил вопрос, почему у русских в голове нет «неизгладимых борозд», как он выразился, которые сделали бы возможным спокойное поступательное развитие. Эти вопросы очень актуальны и сегодня.
— И всё же, возвращаясь к теме октябрьских событий 1917 года, сегодня каких точек зрения о них не услышишь: революция, переворот, заговор, шаг назад, рывок вперёд. Создаётся впечатление, что историческая наука сама ещё не разобралась в этом.
— Все-то любят пенять, что история у нас слишком гибкая, меняется не по дням, а по часам. Но ведь астрономию и биологию сейчас и 50 лет назад тоже преподавали по-разному. Уровень знаний растет. Почему в истории всё должно оставаться неизменным? Появляются новые факты, новые воззрения, и единого взгляда на все события быть просто не может. Я вижу другую проблему, а именно прерывание изучения того или иного исторического вопроса. Когда я защитил кандидатскую диссертацию по политической истории, а это было позднее брежневское время, в Институте истории академии наук СССР сложилась целая группа под руководством Исаака Минца, которая занималась изучением истории революций в России. Я входил в эту группу, каждый год мы собирались на конференции в разных городах России, издавались сборники, и я могу сказать, что за те же 80-е годы политическая история нашей страны была прилично изучена. Но потом Исаак Израилевич умер, преемника у него не было, закрылся научный совет, и изучение темы заглохло. Последняя известная мне диссертация коллеги из Самары была защищена лет 10 назад. Вот видите, как прервать изучение истории просто. А это было очень важное направление. Кто восстановит? Ушло!
— Вот вы говорите о том, что история не может стоять на месте и взгляды на те или иные события меняются, однако если посмотреть исторические передачи 7 ноября, может и голова разболеться.
— Про телевидение я не говорю, там полно элементарной безграмотности. А я если вижу ошибку в малом, не могу больше доверять журналисту. Раз он в элементарных вещах путается, что уж говорить о чём-то большем. Исследования должны быть основаны только на фактах и на работе в архивах, а журналисты не должны быть глашатаями тех политических процессов, которые проходили в стране. На ТВ есть несколько человек, которые специализируются на всех периодах. Такая всеядность может плохо кончиться и для самых широких масс, потому что люди верят всем этим «специалистам».
— Работая в архивах и опираясь на факты, можно ещё сказать новое слово в истории Великой Октябрьской революции?
— Если говорить по фактуре, то я думаю, что принципиально нового материала мы в архивах не найдем. Тем более что много лет назад группа новгородских историков, в которую входил и я, издала сборник документов «Установление советской власти в Новгородской губернии». С тех пор новых документов не попадалось мне в руки. Однако впереди ещё много работы по оценке и анализу уже известных фактов.
— Но следуя вашей логике, к единому выводу все равно не прийти?
— Да.
— То есть для кого-то те события останутся революцией, а для кого-то переворотом.
— Так это синонимы!
— А смыслы в них вкладывают разные!
— Есть много версий того, что произошло в 1917 году. От той, что это был заговор небольшой группы людей, всем знакомой, что низы больше не могли так жить. Я думаю, что в каждой из них что-то имеет право на существование. В результате революции было построено социальное государство для абсолютного большинства населения, уже то, что провозгласил второй Всероссийский съезд Советов в Смольном, отвечало чаяниям народа. Советская власть опиралась на абсолютное большинство населения, поэтому попытки её свергнуть были обречены на провал. Самая массовая среди противников Красной армии армия Деникина насчитывала 120–150 тысяч человек, причем из них половина была в тылу. А Красная армия к концу гражданской войны насчитывала 5 млн. Ясно, за кем пошел народ.
— Мне кажется, что сегодня сама дата 7 ноября ассоциируется больше не с революцией, а со всем, что было потом: демонстрациями, флагами, колбасой по рубль двадцать.
— Конечно, население с ностальгией будет вспоминать то время, потому что в конце концов Советский Союз стал мировой державой и таковым и остался в памяти всех живущих. Мы первые были в космосе, с нами считались на мировой арене, мы вели активную внешнюю политику. Но нужно смотреть и на другое. Сколько времени потребовалось СССР, чтобы стать великой державой? Очень много. Ровно сто лет назад, в 1913 году, мы входили в мировую пятерку — США, Великобритания, Германия, Россия, Франция, — которая и диктовала свои условия миру. Императорская Россия занимала ведущее место в сельскохозяйственном производстве, наблюдался рост городов, культурой Серебряного века мы восхищаемся и по сей день. А что потом? Мы такой вес в мире набрали в полной мере только к концу правления Хрущева. В 1920 году СССР не был мировой державой.
Я всю жизнь занимаюсь вопросами госбезопасности и за это время стал убежденным контрреволюционером, я против любого переворота, потому что он отбрасывает страну назад. 1917 год — страна отброшена, 1991 год — страна отброшена. Вот мы отмечаем 4 ноября, вспоминаем Смутное время. Однако оно длилось полтора десятка лет, а что после него из себя представляла страна? В XVII веке Россия — это дикая Московия, нет того европейского государства, которое было в XVI веке, за Cмутным временем последовал целый век застоя.
— Начали вы с одного, а закончили другим. Сначала сказали, что 7 ноября был большим праздником, а теперь ругаете революцию.
— Я себе не противоречу, я говорю об историческом опыте. Да и чем плох дополнительный выходной 4 ноября. Пусть празднуют. Это тоже свобода. А интерес к тем или иным историческим событиям и личностям всегда будет то подогреваться, то остывать. Я в разгар перестройки работал в архиве Псковского управления КГБ и нашёл пять телеграмм Ленина, которые не были опубликованы в полном собрании сочинений. Если бы 10 лет назад эту находку! А в перестройку кому уже это надо было? В них, к слову, Ленин выступал в несколько непривычной для нас роли — как доверенное лицо органов госбезопасности. У меня друзья были в журнале «Вопросы истории», и я им предложил опубликовать об этом информацию. А дело, к слову, было ещё и в самый разгар антисталинской кампании, и они мне ответили: «Эх, вот если бы про Сталина! Мы бы его попинали». Впрочем, опубликовали всё равно.
