О том, как важно читать написанное на стенах
Лингвист и текстолог Алексей ГИППИУС — крупнейший специалист по текстологии древнерусской литературы.
Автор работ по текстологии Повести временных лет, Новгородской первой летописи, сочинений Владимира Мономаха. Исследователь берестяных грамот. Но сегодня наш разговор — о надписях-граффити на стенах храмов, в первую очередь — новгородских. Граффити наряду с берестяными грамотами — один из двух источников пополнения фонда оригинальных древнерусских текстов, сохранившихся в подлинниках.
— Алексей Алексеевич, граффити, если позволите сравнить, — это эсэмэски средневековья. Они, как правило, очень лаконичны. Такой ли важный это источник исторической информации?
— Надписи-граффити важны уже потому, что именно в этой форме до нас дошло подавляющее большинство автографов жителей Руси XI—XII веков. Это большой неиспользованный ресурс. Древнерусская эпиграфика сейчас переживает очень интересный и динамичный период. Многое из того, что было раньше прочитано не полностью или вообще не было прочитано, перечитывается и раскрывается по-новому.
— Мы знаем, кто сейчас рисует граффити. А в XII веке кто их писал?
— Круг авторов, по-видимому, совпадает с кругом грамотных людей. Понятно, что надписи на стенах храмов оставляли те, кто храмы посещал. А посещали люди разные, и надписи в этом отношении неоднородны. Имеются автографы людей, безусловно, причастных к книжной культуре, а есть надписи простых прихожан, иногда даже бытового свойства.
— То есть они могли взять уголек и …
— Нет, если бы они брали уголек, то надписи бы до нас не дошли… Они брали тот же инструмент, какой использовали и для письма на бересте. Тексты нацарапаны на штукатурке. Видимо, грамотный древнерусский человек обычно имел при себе костяной или металлический стилос-писало. Оказавшись в храме, он мог пустить его в дело.
— Возвышенное отношение к Богу и надписи на стене храма — как это сочеталось?
— В принципе это не приветствовалось, существовали нормы, прямо запрещавшие царапанье на стенах. Но похоже, что в ранний период никто всерьез не считал это за грех. Потому хотя бы, что большинство таких текстов — это молитвенные автографы. Типичное граффити — молитва: «Господи, помоги рабу своему имярек». Хотя есть и тексты, более сложные по структуре и необычные по содержанию, и они, конечно, представляют особый интерес. И еще важно, что надписи существуют не изолированно одна от другой, они вступают между собой в диалог, сочетаются с изображениями, образуя своего рода социальную сеть.
— А правда, что вы с листа читаете берестяные грамоты?
— Если б их можно было читать с листа, это было бы неинтересно. Берестяная грамота тем и хороша, что её, как правило, с ходу не прочтешь. Приятно иметь дело с задачами, которые приходится решать.
— Как часто вы бываете на раскопках в Новгороде?
— Каждый сезон по месяцу примерно. Это очень важный месяц, наверно, самый важный в году.
— Что вообще для вас Новгород? Стал ли он неким этапом вашего развития?
— Стал важнейшим этапом. Первый раз я оказался в Новгороде в 1989 году. С тех пор приезжаю туда практически каждый год и провожу там всё больше времени. Для меня Новгород всегда был и является уникальным местом, где тебя окружают не только памятники, но и уникальная научная среда, в которой в общем деле объединяются люди разных профессий. В Новгород меня привел Андрей Анатольевич Зализняк, чьи лекции я имел счастье слушать в студенческие годы. Благодаря Андрею Анатольевичу я стал участником Новгородской экспедиции.
— Что вы можете сказать о нем людям, которые его не знают?
— В науке имя Зализняка — синоним полноты, строгости, а с ними и красоты лингвистического описания. Он — человек, который идет в научном поиске до конца, не оставляя непроработанных деталей. Абсолютно бескомпромиссный. Мне много раз доводилось наблюдать Андрея Анатольевича в решении задач, которые ставят перед нами тексты берестяных грамот. В этой области очень важно не довольствоваться неким промежуточным результатом, который легко принять за окончательный. Надо подвергнуть его сомнению, двигаться дальше до тех пор, пока не остается никаких аргументов против. Вот если я чему-то и старался учиться у Зализняка, именно этому — способности идти дальше, пока не найду действительно непротиворечивое решение. Есть прекрасный стих в Псалтыри: «Камень, егоже небрегоша зиждущие, сей бысть во главу угла» (Камень, которым пренебрегли строители, он стал основой угла). Это готовая формула научного поиска.
— Представляет ли для вас живой интерес еще что-то помимо изучения древнерусских граффити и берестяных грамот?
— Да, конечно. Я много занимался и продолжаю заниматься ранним древнерусским летописанием, и эта сфера для меня не менее важна, чем грамоты и эпиграфика. Я, как уже сказал, в основном занимаюсь не столько языком, сколько текстами, историей текстов, но пытаюсь это делать, оперируя одновременно и лингвистическими, и филологическими данными. Получается, что работаю на стыке двух дисциплин, в «пограничной зоне».
— Что нужно знать, чтобы читать древнерусские летописи?
— Язык, конечно, нужно знать. Существует некая иллюзия понятности древнерусских текстов, которые, казалось бы, вполне можно осилить и без специальной подготовки. Но многие ошибки интерпретации связаны как раз с недостаточным пониманием языковых тонкостей.
— Сильно ли изменился русский язык за прошедшие века?
— Смотря что понимать под «сильно»? Масштаб языковых изменений — понятие относительное.
— Если бы человек пришел к нам в гости прямо из древнего Новгорода, поняли бы мы его?
— Пожалуй, мы лучше поняли бы того, кто пришел к нам из древнего Киева или Суздаля. Древненовгородский диалект сильно отличался от речи других областей Руси, как южной, так и северо-восточной. Киевлянин и суздалец в XII веке сказали бы: «Товар весь цел», а новгородец — «Товаре вхе келе». Но в целом порядок расхождений между современным русским языком и древнерусским XI—XII веков был примерно такой, как между современным русским и украинским. Понимаем ли мы украинскую речь?
— Порой бывает сложно.
— Сложно, да. Конечно, изменились и грамматика, и фонетика. Сейчас в русском языке есть единственное и множественное число. А в XII веке было еще и двойственное. Перестроились система прошедших времен, синтаксические конструкции… Кроме того, бытовые и литературные тексты всегда отличались по языку. И наша разговорная речь сильно отличается от литературной. Так что вопрос понимания по-разному стоит в отношении текстов разных типов.
— В чем заключается ваша работа в Новгороде?
— Отчасти в том же, в чем и в Москве. Но с тех пор как мы с Саввой Михеевым занялись сводом надписей новгородского Софийского собора, много времени проведено в нем. А там приходится и в пыли возиться, погружаясь в старые архитектурные раскопы. Но самые приятные моменты — это, конечно, когда с раскопа приносят грамоту и происходит ее первое чтение…
— Вы в каком-то смысле общаетесь с древними новгородцами через их тексты. Можете сказать, какими они были людьми?
— Это вопросы к историкам, археологам и антропологам. Историческая картина древнего Новгорода у меня очень фрагментированная. Конечно, есть некоторое ощущение той действительности. Поражают, например, отношение к письму, степень серьезности, с которой люди пишут, и чувство достоинства, с каким они обращаются друг к другу…
— Какое впечатление оставляют их тексты?
— Впечатление очень динамичной жизни, наполненной событиями, встречами, перемещениями, в том числе и на дальние расстояния — из Новгорода в Киев, Чернигов, Суздаль. Это в большей степени относится к древнейшей, домонгольской эпохе. И еще, конечно, впечатление от самого языка, которым эти тексты написаны. Хорошо составленная древнерусская фраза доставляет эстетическое удовольствие, даже если речь идет об ординарном конфликте. Никогда не забуду грамоту № 705, которую нашли накануне моего первого приезда в Новгород. Это письмо от Домажира к Якову, оно заканчивается фразой невероятной мощи: «Пакы ли не управишь того, а я тя передам святей Богородице, ко нейже еси заходиле роте!» (Если же ты этого не исполнишь, я предам тебя святой Богородице, перед которой ты приносил клятву).
— А женское письмо отличается от мужского?
— Да, пожалуй, в целом им свойственна большая эмоциональность. В женских письмах дольше сохранялись более древние модели построения сообщений, которые своими корнями уходили в еще дописьменную эпоху. Устная основа, пожалуй, более ощутима в женских письмах. Одно письмо из Старой Руссы начинается словами: «Иванова жена говорит Фиме». Далее следует фраза, которую посланец автора должен сказать, явившись к адресату. Перед нами в буквальном смысле устная речь, переданная на расстоянии. Это очень архаичный прием, так устроены, например, письма древней Месопотамии.
— Как вам кажется, сильно популяризованы достижения ученых, изучающих древний Новгород?
— В довольно высокой степени. Здесь, конечно, выдающуюся роль сыграла книга Валентина Лаврентьевича Янина «Я послал тебе бересту», выдержавшая три издания. А в последние годы эту роль выполняют блистательные доклады Зализняка.
— В XII веке были книги? Или люди писали только записки?
— Я скажу крамольную для «берестолога» вещь, но берестяные грамоты занимают в общественном сознании непропорционально много места сравнительно с другими письменными источниками. В частности, за счет той же самой популяризации. Понятно, почему так: все время появляются новые тексты. А новых книг не находят, хотя бывают открытия и в этой области. Если брать древнейшую эпоху, то фонд рукописных книг XI—XIII веков представляет собой, по сути, закрытый корпус, пополнение которого происходит очень редко. Но с точки общей организации письменности берестяные тексты представляют собой ее периферию; это был, если угодно, побочный продукт развития книжной культуры, уровень которой на Руси был очень высок. Если бы вы спросили древнерусского человека, что для него письмо, он бы, конечно, показал на книгу.
— А книги были доступными?
— Книги были дороги. С другой стороны, сама по себе идея частного владения книгой была свойственна только элите, существовали княжеские библиотеки. Чтобы хранить пергаментную книгу, нужен был каменный дом. Потому что судьба деревянного дома на древней Руси была предопределена: он рано или поздно сгорал. Все, что до нас дошло, дошло или потому, что хранилось в каменных храмах, или, как берестяные грамоты, затаптывалось в землю. Мы имеем дело с тем, что сохранилось благодаря крайним ситуациям. Так что жизнь в деревянном доме не способствовала накоплению книжных собраний.
— Какой будет книга через 50 лет, на ваш взгляд?
— Хотелось бы, конечно, думать, что она будет не только электронной. Не буду оригинален, сказав, что вижу здесь некоторые основания для оптимизма. Электронная книга и сейчас уже настолько распространена, что могла бы вытеснить обычную бумажную. Этого не происходит. Я думаю, что некоторый баланс между электронным и традиционным носителем скоро будет достигнут и сохранится.
