из нового сборника Геннадия Игнатьева
В «НВ» от 13 марта было опубликовано обстоятельное интервью с деканом исторического факультета НовГУ кандидатом наук Геннадием ИГНАТЬЕВЫМ.
Повод был веский: вышла из печати его книга документальных рассказов «Суровая правда войны». О книге, войне и памяти был разговор. А сегодня — его логическое окончание: мы публикуем два небольших рассказа из сборника.
Собственно рассказы у Игнатьева почти всегда небольшие по объему, но емкие по содержанию. Незамысловатые в смысле изобразительных эффектов, но бьющие точно в цель, когда, прочитав последнее предложение, ты задумываешься о сказанном тебе.
Убедитесь, впрочем, сами. Даже по двум рассказам представление об авторе можно составить вполне отчетливое.
Сергей Вперёдсмотрящий
Сергею Петровичу Иванову — 90 лет, ходит с трудом, но память не потерял. Есть редкая порода людей, устремлённых мыслью в прошлое. Сегодняшний день у них сливается в единое целое, а молодость с её бурными событиями, наоборот, навечно врезалась в ячейки мозговых клеток до мельчайших деталей.
— Спрашиваете, как я попал на войну? Не сразу. До 1943 года находились мы под немцем, на оккупированной территории Западной Украины. Фашисты в первые месяцы наступали так стремительно, что, заснув вечером в СССР, утром мы просыпались в ином измерении: «новый порядок» и все такое. За два года я ничем не замарался, никаким сотрудничеством с оккупантами и их пособниками. Потому, когда вернулась Красная Армия, меня сразу призвали на действительную службу, определили в пехоту, наспех обучили солдатской премудрости и сразу на передовую, где из-за маленького роста ротный взял к себе в ординарцы: не бывалым же солдатам чистить командирские сапоги, а тут подросточек подвернулся. Как солдат я поначалу мало что понимал, приказы воспринимал буквально, без соображения, чем крупно подвел своего командира. В первом же карауле я и попал впросак.
В ту пору установилось на фронте редкое затишье, когда ни наши, ни немцы не предпринимали активных действий. Такое время очень любили вышестоящие начальники. По окопам начинали ползать разные комиссии для ознакомления с бытом и боевым духом войск.
Командир роты лично определил мне ячейку, где я должен был стоять на посту, следить за врагом, чтобы последний тайно не подкрался к нашей оборонительной линии.
— Смотри, Иванов, — строго напутствовал капитан, — на посту головой по сторонам не верти, смотри только вперёд, внимательно наблюдай за своим сектором, в разговоры с солдатами не ввязывайся.
— Есть, смотреть только вперёд и в разговоры не ввязываться, — ответил я.
Ушел ротный, а я приказ исполняю, смотрю только вперёд, на товарищей внимания не обращаю, на разговоры не поддаюсь, что за спиной делается, не знаю. А за спиной тем временем решил пройтись по траншеям дивизионный генерал, естественно, со свитой. Видеть я его не вижу, а вот слух, что генерал идет, докатился. От этого я еще строже вперёд смотреть начал. Вскоре и сам генерал обозначился. Начальство не просто так по передовой ходит. Главное — порядок проверить, пообщаться с солдатиками, поговорить с ними, может, какая неправда наружу вылезет. Через это и генералу профит: заботливый командир, отец родной, за таким в огонь и в воду.
Слышу, генерал совсем рядом, за спиной с бойцами беседует. Солдат знает, как и что отвечать начальнику. Отовсюду молодецкие, бодрые ответы, по душе дивизионному, голос у него благодушный, отеческий. Только вдруг видит — солдат спиной стоит, в струнку не вытягивается, честь не отдает. Остановился, спрашивает:
— Кто такой?
Рапортую, что рядовой Иванов, нахожусь в карауле, имею задачу обозревать предполье перед линией обороны. Генералу такой заспинный разговор, видать, не по душе.
— Скажи, рядовой Иванов, а автомат у тебя чистый?
— Так точно, — отвечаю.
— Дай-ка проверю.
Как отказать генералу? Снимаю автомат с плеча и, не оборачиваясь в соответствии с приказом ротного, протягиваю оружие начальнику. Тут уж он не выдержал, взревел грозным голосом:
— Смотрите, товарищи офицеры, что за бойцы: первому встречному оружие отдают!
Конечно, был он не первым встречным, а родным отцом всей дивизии, но я-то в лицо его не видел через спину, любой мог генералом назваться. Ушел комдив, сразу ротный прибежал: белее бумаги, весь тряский, как в лихорадке, и давай на меня орать. Хотел он как лучше, а получилось наоборот. Правда, особых последствий эта история не имела, но солдатам запомнилась, долго смеялись, прозвали меня Серёгой Вперёдсмотрящим.
Боевую службу наравне со всеми прошёл по полной программе: в атаки ходил, дрался в рукопашном бою, держал оборону, имел ранения. Много в памяти осело боевых эпизодов, а один, особенный, часто во сне вижу, душу тягость охватывает, и всё из-за немца, которого мог в бою убить, но не убил, и всё же из-за меня последний Богу душу отдал.
Как-то в наступлении наша рота с боем взяла деревню, которую следовало очистить от прятавшихся немцев. С автоматом на взводе осматриваю одинокую избу, что стояла на отшибе. Осторожно крадусь вдоль стены. На войне реакция — первое дело, чуть задержался, не спустил курок вовремя, и ты покойник, потому что стоящий напротив враг тоже жить хочет, и выбора у обоих нет. Такова страшная логика войны. Солдат обычно палит по направлению, летят выпущенные им пули туда, где противник засел, а зацепят ли они кого-нибудь, никто, кроме Бога, не ведает.
Совсем другое дело, когда сойдутся два человека лоб в лоб, посмотрят друг другу в глаза, и кому-то первому нужно выстрелить. Это самая сложная и мучительная ситуация. С одной стороны, нет времени для раздумий, с другой — стоит перед тобой хоть и враг, но человек. Вот и я, как завернул за угол избы, так и столкнулся лоб в лоб с высоченным немцем.
Стоим друг против друга, упираемся стволами автоматов в грудь, а руки дрожат, я трясусь, и немец трясется, хоть он меня просто кулаком мог свалить. В конце концов бросил немец автомат, у меня враз на душе полегчало: неужто без крови обошлись, показываю ему — ремень сними. Это чтоб не сбежал, когда поведу на сборный пункт военнопленных. Тут я оплошку дал, доверился ефрейтору Прокофьеву, тот в аккурат в тыл направлялся.
— Ты, Иванов, чего там с немцем возишься?
— Вот, добровольно сдался, хочу сопроводить.
— Давай доведу, не сумлевайся, сдам в лучшем виде.
Я передал ему пленного, а он его за избой и прикончил. Сколько лет прошло, а не забыть. Разумом понимаю — война, но душа саднит, не сберёг человеческую жизнь, а мог.
Суровая правда войны
Посвящается памяти А.Н. Силина
Эту историю я услышал от одного из учеников Николая Петровича Давыдова, ветерана Великой Отечественной войны, офицера в отставке, который после увольнения в запас работал военруком в школе № 8 Великого Новгорода. События, очевидцем которых он был, развернулись недалеко от поселка Хвойная. Нам сегодня очень трудно представить, что человека можно довести до такого состояния, до такой степени ненависти, что он способен совершить немыслимое, в обычное время и в кошмарном сне не приснится.
Хвойная, ныне районный центр Новгородской области, в годы войны была тылом действующей армии. Фашисты до поселка не дошли. Кроме интендантских складов, самым значительным военным объектом был полк бомбардировочной авиации, базировавшийся в окрестностях поселка. Отсюда наши авиаторы наносили удары по позициям немецкой армии, пытавшейся сломить героическое сопротивление блокированного Ленинграда.
Гитлеровцы систематически бомбили и Хвойную, и наш аэродром, стремясь не только уничтожить воинские части, но и разрушить железную дорогу, имевшую стратегическое значение для обороны Ленинграда. Это была единственная артерия, питавшая Северную столицу продовольствием, вооружением, живой силой. На Большую землю из города шли эшелоны с ранеными солдатами, эвакуировалось гражданское население, дети.
После прорыва блокады налеты вражеской авиации практически прекратились. Врага отогнали, но эшелоны с эвакуированными по-прежнему шли из Ленинграда. Надо было спасать, поднимать на ноги изможденных людей, переживших все ужасы блокадного ада. К каждому эшелону в обязательном порядке прицеплялась открытая платформа, на которой для защиты от авиационных налетов устанавливался счетверенный пулемет, обслуживавшийся, как правило, женским расчетом.
В годы войны девушки тоже хотели воевать наравне с мужчинами. Они заваливали военкоматы просьбами о зачислении в действующую армию. Люди старшего поколения хорошо помнят популярный фильм, снятый в разгар войны, «В шесть часов вечера после войны». Он о лихих зенитчицах, валивших фашистских стервятников под началом широко известной актрисы Марины Ладыниной. В кино все это выглядело очень красиво, но жизнь сложнее.
Зенитчику надо иметь немало мужества, стойкости, выдержки, чтобы не оробеть, когда прямо на тебя прет ревущий монстр, полыхая пулеметным и пушечным огнем, а тебе и в землю нельзя вжаться, потому что под ногами помост. А если тебе вдобавок еще 18 лет, а вокруг бушует весна, сладко и томно пахнет молодой травой, вовсю заливаются птичьи голоса и что-то неясное и волнительное начинает тревожить душу? Разве можно умирать в это время?
— В тот день, — вспоминал Николай Петрович, — через Хвойную шел санитарный поезд со всеми опознавательными знаками. И вдруг, откуда ни возьмись, появился «мессер». Видимо, прятался на тайном аэродроме подскока. Мы узнали о налете по тревожным гудкам паровоза. Помочь ничем не могли: бомбардировщик истребителю не пара. В бинокль я видел, как из вагонов остановившегося эшелона в разные стороны бежали люди: кто-то полз, кого-то несли на руках, а чернокрестный разбойник спокойно, в полной уверенности своей безнаказанности прошелся над составом, поливая людей свинцом. Подонок, сидевший за штурвалом самолета, прекрасно видел и знал, кого убивает: больных, немощных людей, хлебнувших сверх меры нечеловеческих мук в блокадные годы. Вот он сделал еще разворот, снизился на второй заход — и вдруг пропал.
«Если его сбили, где взрыв?» — подумалось мне. А произошло следующее. Наши героические девчата-зенитчицы, увидев, быть может, впервые в жизни, черную смерть, настолько оробели, что, начисто забыв про воинский долг, вслед за гражданскими поскакали через борта платформы — и в лес. Одной же не повезло, зацепилась ремнями шинели за пулемет и отцепиться не может. «Мессер», между тем, прямо над головой идет, как по линейке, точно по центру состава. Тут наша девушка с отчаяния и врезала по нему из всех четырех пулеметов, да так удачно, что пакостить он уже не мог: как летел по прямой, так и приземлился прямо на рельсы.
Когда мы приехали с аэродрома на грузовике, все было кончено. Вражеская машина покоилась на рельсах, летчик сидел в кабине, пристегнутый ремнем, но ни одежды, ни плоти на нем не было. Люди голыми руками разорвали его на куски.
