Глава из книги Геннадия Рявкина "Апостолы и отступники"
1
Шофер остановил невзрачный «Форд» Model T на углу Сивцева Вражка и Большой Афанасьевской. Остановил и замер сам, не снимая рук с рулевого колеса. «Елдаш», — мысленно обозвал смуглолицего таджика (а может, молдаванина) Блюмкин, вылезая из лайбы, в которой по Москве гоняли курьеры. Берзин обещал «Паккард» из гаража ВЧК, а Лацис выписал неизвестно откуда «Железную Лизу», как звал такие Железняк. «Почему Лиза?» — спросил его однажды Блюмкин. «Потому что шуршалка с четырьмя горшками1, а никому не дает», — ответил Железняк и рассмеялся. Яков ничего не понял. Потом Шорштейн ему разъяснил, что в Америке такой «Форд» прозвали «Жестяной Лизой» (не железной). Почему жестяной — понятно, про Лизу и он тоже не знал.
Блюмкин осторожно поставил раненую ногу на землю — левая икра, иссеченная то ли осколками бомбы, то ли стеклами, саднила — и оказался почти по щиколотку в мягкой пыли. Лужа пыли была не только широка, но и глубока: сапог ушел в нее по шиколотку, выдавив холмики неподвижных бурунов. Из-за отсутствия ветра пыль только недовольно шевелилась под ногами, не желая клубиться.
Отсюда Блюмкину, самостоятельно наняв извозчика, предстояло добраться на Знаменку в указанный Лацисом адрес. Появляться в общежитии ВЧК в Леонтьевском переулке 2 категорически запретили.
Улицы же во все четыре стороны были пустынны. Не то что извозчиков, так и прохожих не видно в 30-градусную жару. И никаких признаков биржи3. По тому, как шофер остановил «Паккард», Блюмкин догадался, что теперь он свернет налево, на Большую Афанасьевскую — к Арбату.
— Возьми к Малой, — безразлично попросил он, помня по карте, что перед самым Арбатом есть поворот на Малую Афанасьевскую, а с нее — перейди через Пречистенский бульвар, и вот она — Знаменка!
— Не велено, — угрюмо ответил шофер, не вступая в расспросы, что за «малая».
Блюмкин сплюнул. Точнее — обозначил плевок, потому что во рту было сухо.
Андреев протянул ему обмотанную тряпкой бутылку:
— Держи! Напьешься хоть...
— И на том спасибо, люди добрые, — ухмыльнулся Блюмкин, но воду взял. И пошел, чуть приволакивая ногу, к ближайшему дому: заметил под окном лавку. «Лиза» презрительно чихнула ему в спину, трогаясь с места.
2
Блюмкин, не обращая внимания на прилипшую к окну старуху, сел на скамью. Вытянул правую ногу, потрогал штанину. Она была почти сухая, но слегка порванная. Пальцами он нащупал вонзившиеся в икру осколки. Один торчал наружу и очень походил на крупную щепку. Наверное, от стола. Рана болезненная, но пустяковая.
Блюмкин еще раз осмотрелся. По всему, идти придется вперед по Сивцеву к Пречистенке. Какой залётный сюда свернет?
Он сделал большой глоток из бутылки и откинулся к стене дома. Снял фуражку, с которой посыпались штукатурка и мелкое стекло, отряхнул и положил на лавку.
Небо висело над ним белёсое. Ни тучки, ни облачка. Благодать! Словно и не было в полуверсте отсюда 20 минут назад пальбы и взрывов. Словно не к четырем часам пополудни катило, а все еще — в яр.
На Знаменке ему следовало остановить извозчика на первом же перекрестке. Это будет угол Большого Знаменского и Крестовоздвиженского переулков. Направо по Знаменскому он должен выйти на Колымажную улицу и спросить дом купца Бурышкина («Бурышкина, но не Бурышкиной. Они через улицу стоят, твой по правой стороне, об трех этажах. Там сейчас отделы комиссариата культуры»). Во втором этаже этого дома в комнате № 7 его будут ждать до семи часов вечера.
— А если не успею? — спросил Блюмкин не без удивления.
— Если не успеешь, признаем убитым, — без улыбки объяснил Лацис. Характером он был, судя по всему, не добрее Берзина...
Блюмкин сразу заметил, что Лацису не симпатичен, но замотанный многими заданиями и беготней по Москве не придал этому значения. От Лациса, как сказал Берзин, ему была нужна лишь техническая помощь: мандат, автомобиль и ночлег. Причем он сказал, что Андреев будет спать в Лаврентьевском: Блюмкин должен подхватить его на углу Тверской в час дня. Когда Яков узнал, что ночевать будет в «Элите» («Бывшая «Ампир», если придется спрашивать по дороге, — предупредил его Лацис. — Никто тебя туда не повезет, да это и недалеко: по Театральному проезду до Петровки, а там — полверсты до Петровских линий. Свернешь, и по левую руку эта гостиница»), порадовался, что Андреева брать по пути в Денежный, а не кружить по Москве.
Лацис, между тем, закрывая книгу, в которую делал какие-то пометки во время разговора, сказал:
— В седьмой комнате тебе объяснят, что нужно делать дальше. Не говори там много, ничего не проси. Сказали — делай. И до свиданья!
Лацис виделся Блюмкину не то чтоб холодным, но даже равнодушным. Будто бы и не знал, на какое дело они с Николаем посылаются. Ни одного по-человечески доброго слова.
3
О природе равнодушия первого заместителя председателя ВЧК к себе Блюмкин, конечно, не мог догадаться. А Лацис просто-напросто был зол на Дзержинского и Берзина за то, что они по этой акции очень многого ему не говорят. Лацис не знал, что именно, но понимал: дело гораздо глубже и мудрее, чем кажется на первый взгляд.
На первый как раз все выглядело скоропалительно: вдруг решено ликвидировать Мирбаха. Вчера не горело, а сегодня — подай! Будто зайца подстрелить.
Пытаясь достучаться до дна, Лацис спросил, когда и как предполагается ликвидировать обоих боевиков. И тут Берзин с Дзержинским не согласились. Дзержинский почему-то решил Блюмкина сохранить.
— Ни треба злошчить, товарищ Лацис, — сказал он миролюбиво. — Возьмите себе Андреева як тилько приедзить. Его нужно зликвидовать, но сделайте, пожалуйста, фотографическую карточку. Ясне?
— Ясне, — ответил Лацис. — А что же с Блюмкиным?
— А вот то интересно, — оживился Дзержинский, видимо, решив приоткрыть карты. — Товарищ Берзин, расскажите ваш план...
Вечером 5 июля они сидели в кабинете Дзержинского, и все трое курили. Причем Берзин чадил махрой. «Привычка от завода», — извинился как-то. Будто бы Лацис не знал, что на заводе этот каторжанин проработал меньше года, а 10 лет болтался по тюрьмам да конспиративным квартирам.
Лацис и сам немало времени провел в подполье, но в пятом году несколько месяцев жил среди «лесных братьев» в латвийских кущах и потому считал себя матерым боевиком. О том, как быстро он насытился бесцельным людоедством «братьев», Лацис не разрешал себе вспоминать.
4
Вообще, память людская — странная штука. Вкупе со временем она делает прошлое таким, каким тебе хочется его помнить, послушно затушевывая ненужные детали. Вот и Лацис уже не вспоминал, что к партизанам попал совершенно случайно. Кто-то из приятелей, с кем он готовился к поступлению в Учительскую семинарию, дал почитать Устав лесного братства, «боевого отряда Латышской РСДРП в решительной борьбе против церквей, кабаков, жандармов и помещиков». Прочитав этот романтический «документ», Мартин пошел на собрание братьев и там записался в отряд современных ему робингудов.
На поверку романтики в их делах оказалось гораздо меньше, чем в уставе. Такие же, как Янис Судрабс (как назвали Лациса папа с мамой), молодые парни убивали жандармов и полицейских, священников и даже врачей и учителей. Вину, как правило, не испрашивали и не предъявляли. В итоге лесным братьям генерал-губернатором Прибалтийского края Василием Соллогубом, присланным в Ригу с русско-японского фронта, был обещан беспощадный террор. В лесном листке «Циня» («Борьба» — по-латышски), который «братья» гордо называли газетой, было написано: «престарелый генерал Соллогуб, командированный в Ригу этой кровавой бездарностью, главнокомандующим всеми сухопутными и морскими силами, действующими против Японии, Куропаткиным, уверил своих головорезов, что имеет письмо от министра Булыгина4 с указанием расстреливать революционеров на месте. Вот это письмо, а именно его часть, которую нам достоверно удалось скопировать»:
«Поменьше арестовывать мятежников и больше расстреливать на месте... Опыт террористических покушений указывает на то, что мотивами их в значительной степени служит тщеславное желание хотя бы и дорогою ценою лишения свободы, а иногда и жизни, обратить на себя всеобщее внимание и стать известностью со внесением в списки пострадавших революционеров. Поэтому, изыскивая способы для борьбы с террористическими попытками, нельзя ограничиваться одними мерами предупреждения и охраны, а необходимо, по Моему мнению, считаться и с вышенамеченными психологическими явлениями. Вот почему я находил бы крайне желательным, чтобы был установлен порядок, но, разумеется, не для одной Москвы, а уже для всей России, по которому в сообщениях о совершенных покушениях никогда бы не упоминалось ни имени, ни фамилии совершавшего преступления, а только говорилось бы, к какому оно принадлежит полу и, в случае если бы признавалось необходимым дать ему какое-либо наименование, то числить его по номеру».5
Враньё? Кто не поверил, скоро сами убедились: их встречали огнем в городах и даже в селах, крестьяне отказывались не только давать, но и продавать провиант, доносили на них в жандармерию и городовым. Когда Янис узнал, что 24 сентября жандармы в его родном Венденском уезде, в Мадоке, расстреляли за один день полторы сотни лесных братьев и их местных приспешников, а через двое суток в Риге были повешены еще 130, понял, что пора уходить. Он не планировал умирать революционером с наганом в руке, не мечтал попасть в бомбисты или стрелки. И даже зачитанное у костра письмо Ленина не взбодрило его, не остановило:
«Позапрошлой ночью группа в 70 человек напала на Рижскую центральную тюрьму, перерезала телефонные линии и посредством веревочных лестниц влезла в тюремный двор, где после жаркой стычки было убито двое тюремных сторожей и трое тяжело ранено. Манифестанты освободили тогда двоих политических, которые находились под военным судом и ждали смертного приговора. Привет героям революционного рижского отряда! Пусть послужит успех их ободрением и образчиком для социал-демократических рабочих во всей России. Да здравствуют застрельщики народной революционной армии!»6.
В начале октября он бежал от «братьев» во время столкновения с карателями. Снял комнату (кое-что из экспроприированных денег осталось) и стал мирно учительствовать в Старо-Пебелье. Через год поступил в Народный университет, но снова связался со смутьянами из СДПЛК (Социал-демократическая партия Латышского края). После нелепого ареста на митинге в Риге по рекомендации ЦК уехал в Москву. К этому времени он уже был Лацисом, злым и осторожным активистом ЦК СДПЛК с опытом боевой и нелегальной работы. Янис Судрабс канул в Лету, утерев нос ищейкам.
5
В 1915 году пришло неизбежное: он получил «билет» в Иркутскую ссылку, но там познакомился с Вячеславом Молотовым. Им и был рекомендован Дзержинскому, с которым встретился на 4-й конференции РСДРП(б) в апреле 1917 года.
— Так ты и есть Дядя? — улыбнулся тогда Феликс, прочитав в записке Молотова партийную кличку 29-летнего Лациса. — Млодый еднако!
Казалось, они найдут общий язык. 20 мая 1918 года, встречая Лациса в своем кабинете, Дзержинский был радушен: «Проходи, Дядя, садись! Чай будешь пить?». И сразу спросил назначенца, как ему работалось в Петроградском ВРК. Он знал, что Лацис не сумел, работая в Бюро военных комиссаров ВРК со 2 до 15 ноября 1917 года, ни зарекомендовать себя, ни найти общий язык с непосредственным руководителем Константином Юренёвым (из-за «догматичности, упрямства и прямолинейности в выводах»). При первой же возможности его перебросили комиссаром Отдела местного управления в формировавшееся НКВД Российской Советской Республики. А оттуда — в ВЧК, которая после переезда в Москву быстро расширяла штаты.
Лацис ответил емко:
— Трудно работалось, товарищ Дзержинский. Военно-Революционному комитету приходилось в первую очередь сталкиваться с влиянием контрреволюционных элементов в лице лжесоциалистических партий. А у них имелись свои плакальщики в составе ВРК — это левые эсеры, которые сильно тормозили борьбу, выдвигая свою общечеловеческую мораль, гуманность и воздержание от ограничения права свободы слова и печати для контрреволюционеров. Для руководителей Советской власти становилось ясным, что совместно с ними будет немыслимо вести борьбу с контрреволюцией. Я думаю, поэтому выдвигается мысль о создании нового органа борьбы, куда бы не входили левые эсеры7.
— Какого органа? — сделал вид, что не понял собеседника, Дзержинский.
— Я говорю про ВЧК.
Дзержинский внутренне улыбнулся, но ответил осторожно:
— Мой первый заместитель — товарищ Александрович, наш верный товарищ. А по-вашему получается, что — контрреволюционер?
Лацис смотрел прямо, и лицо его не выражало никаких эмоций.
— ВЧК — самая грязная работа революции. Это игра головами, — медленно начал он. — При правильной работе полетят головы контрреволюционеров, но при неверном подходе мы можем проиграть свои головы... Обычаи войны, выраженные в разных конвенциях, по которым пленные не расстреливаются и прочее, — это смешно. Вырезать всех раненых в боях против тебя — вот закон гражданской войны8.
Такой прямоты Дзержинский не ждал и даже слегка опешил. Перед ним сидел 30-летний молодой человек с внешностью земского врача или учителя, зачем-то отращивающий окладистую — не по возрасту — бороду и говорящий совершенно дикие слова.
Ему вспомнилось из недавнего разговора с Джунковским. Владимир Федорович рассказывал принципы организации политического сыска: «Это совершенно как на войне, где легко давалась популярность. Надо добросовестно самому исполнять долг и заботливо относиться к подчиненным, входить в их нужды, смотреть на них как на людей, не сентиментальничая при этом... Больше ничего... Вам кажется, что они полностью зависят от вас. Но верно и обратное. Я призывал всех чинов особого корпуса (жандармов. — Г.Р.) в борьбе с противогосударственными и противообщественными силами пользоваться с особыми предосторожностями предоставленными им исключительными полномочиями, ибо чем обширнее власть и права, тем бережнее следует ими пользоваться в жизни9. Но полного контроля без полного доверия не было бы... Впрочем, его и не было. Иначе мы бы с вами так не сидели».
— Не думайте, Мартин Янович, что я ищу форм революционной юстиции, — ответил Дзержинский на зловещие тезисы Лациса, — юстиция сейчас нам не нужна... Я требую только четкой организации революционной расправы над деятелями контрреволюции 10.
— Товарищ Дзержинский, я отлично понимаю, что не мы сами выбрали эти забрызганные кровью стулья, — обрадовался Лацис. — Жизнь присвоила нам революционным путем право на непосредственные расправы.
Мало ли какой сволочи вертится теперь около товарищей Ленина и Троцкого... Но если сам товарищ Ленин попадется в контрреволюции, он также будет арестован11...
— Круто вы берете, Мартин Янович, — рассмеялся Дзержинский.
— Я, товарищ Дзержинский, хочу, чтобы вы это знали, — не унимался Лацис. — Мы должны уничтожать наших противников не потому, что нам хочется мести, а чтобы отбить у них охоту поднимать руку на рабоче-крестьянскую власть. Наше неуместное великодушие вреднее англо-французских штыков12.
Лацис пришел в ВЧК не с пустыми руками, а с идеей вручить тройке в составе председателя и двух его заместителей (Дзержинский, Александрович, Лацис) полномочия по вынесению смертных приговоров. Он попал в цель: Ленину и Троцкому идея пришлась по душе.
20 июня в Петрограде уличный бандит убил комиссара по делам печати Северной коммуны Мойшу Володарского, а Петроградская ЧК не смогла найти и лишь «назначила» виновного. Ленин 26 июня обрушился на Зиновьева: «Сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы... удержали. Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела — тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не-воз-мож-но! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров»13. И Лацис уже оттачивал перо...
6
Но дело было не в этом. Дзержинский видел в латыше соперника. Он отлично знал хитрость Ленина, который старался не упускать возможностей столкнуть своих главных помощников в усобице. Но очень скоро председатель ВЧК понял, что латыша гложет сознание собственной неполноценности в среде людей, занятых не столько карательной, сколько розыскной и шпионской работой. Навыков таких у него не было. И он стал ковать образ непреклонного революционного бойца.
Дзержинский больше ничего не сказал тогда о «теории террора». Он смотрел на собеседника водянистыми, лишенными выражения глазами и с иронией думал, что напрасно пригласил консультантом Джунковского. Тут свои жандармы как грибы после дождя растут. Даже швидче...
Между тем Берзин аккуратно сунул папиросу в горлышко пустой бутылки из-под Рolustra. Лацис опять поморщился. Однажды узнав, что название воды переводится на русский язык как «болото», он никогда больше Рolustra не пил. Просил привозить ему Selters. Дескать, зельтерская помогает от болей в мышцах. Сегодня его воды не было, и Лацис изредка отхлебывал холодный и очень жидкий чай.
Дзержинский, обращаясь, конечно, к Лацису, взглянул на Берзина:
— Мы не настолько богаты кадрами, чтобы после каждой удачной акции розштачьсе з ними. Блюмкин — авантюрист, но талантливый авантюрист. Он хорошо показал себя в Одессе, сумел завьязац контакт с бандитами, помог Железнякову провести несколько экспроприаций. Понадто, он говорит на немецком, у него есть помисловосць к секретной работе...
— Товарищ Дзержинский, он слишком молод, — перебил председателя ВЧК Лацис, — столь ценную тайну не удержит, начнет похваляться где-нибудь пьяный и...
— Не торопитесь, Мартин Янович, — остановил его Дзержинский. — Мы оставляем Блюмкина не от того, что он нам так бардзо нравится. А за тем, что он нам еще нужен.
И Феликс кивнул Берзину. Тот достал из-за спины зеленую папку, которую, видно, прижимал всё это время к спинке стула, и открыл.
— Можно читать, Феликс Эдмундович?
— Натуральне, — ответил тот.
— Третий Всероссийский съезд партии левых социалистов-революционеров, заседавший в Москве в первых числах июля 1918 года (почти одновременно с V съездом Советов), постановил по вопросу о внешней политике Советской власти разорвать революционным способом гибельный для русской и мировой революции Брестский договор, — монотонно начал Берзин. — Исполнение этого постановления съезд поручил ЦК партии. Я считаю нужным для исторической ясности обстановки отметить, что до съезда Советов съезд партии, как и ЦК, не предполагали что-либо предпринять для подобного расторжения Брестского мирного договора. Массы партии и ее верховный орган были вполне уверены, что на V съезде Советов правительство Р.С.Ф.С.Р. и его партия под натиском революционного настроения трудящихся, идущих за партией левых эсеров, вынуждено будет изменить свою политику. С таким твердым убеждением закончился 3-й съезд партии и был встречен V съезд Советов. Но уже после 1-го его заседания, 4 июля, стало ясно, что правительство не только не думало переменить направления своей политики, но не склонно было даже подвергать его элементарной критике. Тогда-то и ЦК решился выполнить приказание партийного съезда.
Причиной, ускорившей принятие этого неожиданного решения, послужило: 1) то, что на первом заседании съезда Советов (5-го) правительство обнаружило твердое желание продолжать мирную политику в отношениях с Германией, 2) пламенный призыв о помощи украинских крестьян и 3) выступление также тов. Троцкого с внеочередным заявлением о событиях на курском участке Украинского фронта.
Вся организация акта над германским посланником в Советской России графом Вильгельмом Мирбахом была исключительно поспешная и отняла всего 2 дня — промежуток времени между вечером 4 и полднем 6 июля. 4 июля утром я передал т. Лацису, заведующему отделом по борьбе с контрреволюцией ВЧК, нашумевшее дело арестованного мною в середине июня немецкого шпиона графа Роберта Мирбаха, племянника германского посла, которое 6 июля послужило мне предлогом для свидания с графом Вильгельмом Мирбахом. Таким образом, вне всякого сомнения, что за два дня до акта я не имел о нем ни малейшего реального представления. Кроме того, вся моя работа в ВЧК по борьбе с немецким шпионажем, очевидно, в силу своего значения проходила под непрерывным наблюдением т. Лациса. О всех своих мероприятиях (как, например, внутренняя разведка в посольстве) я также постоянно советовался с президиумом Комиссии, с комиссаром по иностранным делам т. Караханом, председателем Пленбежа т. Уншлихтом.
4 июля, перед вечерним заседанием съезда Советов, я был приглашен из Большого театра одним членом ЦК для политической беседы. Мне было тогда заявлено, что ЦК решил убить графа Мирбаха, чтобы апеллировать к солидарности германского пролетариата и совершить реальное предостережение и угрозу мировому империализму, стремящемуся задушить русскую революцию.
На том заседании ЦК, которое приняло решение убить графа Мирбаха, я не присутствовал. Когда меня пригласил член ЦК, он попросил сообщить все сведения о Мирбахе, касающиеся образа жизни его, которые были у меня в качестве члена ВЧК, заведовавшего отделом по борьбе с немецким шпионажем; причем мне было заявлено, что эти сведения необходимы для совершения убийства Мирбаха. Вместо представления этих сведений я предложил себя в исполнители акта.
Общего вопроса о последствиях убийства графа Мирбаха во время беседы моей с упомянутым членом ЦК не поднималось. Акт был назначен исполнением в Москве, в Денежном переулке, в одной из гостиных посольского здания на 6 июля. Убийство должно быть совершено при посредстве револьвера и толовой бомбы мной, бывшим членом ВЧК, членом партии левых социалистов-революционеров Яковом Блюмкиным, и фотографом подведомственного мне в ЧК отдела по борьбе с международным шпионажем, также членом названной партии Николаем Андреевым... Гражданин Р.С.Ф.С.Р. Яков Блюмкин»14. Без даты. Всё, товарищи!
В комнате повисла тишина. Лацис смотрел на Дзержинского. Дзержинский смотрел в окно. Берзин перекладывал листы в папке.
— Что это? — наконец не выдержал Лацис.
— Собственноручные показания товарища Блюмкина, гражданина РСФСР, — ответил Дзержинский.
— Когда?..
Дзержинский пожал плечами. Берзин усмехнулся наивности вопроса.
— Это же провокация! — воскликнул Лацис. — И там всё время мое имя!
— Товарищ Блюмкин счел необходимым правдиво записать свои показания перед тем, как приступить к акции, — сухо заметил Дзержинский. — Мы уже не боремся против отдельных личностей, мы уничтожаем буржуазию как класс. Это должны учесть все сотрудники Чрезвычайных комиссий и все советские работники, из которых многие взяли на себя роль плакальщиков и ходатаев... Не из вашей ли записки эти слова, товарищ Лацис? Что же вас смущает и даже возмущает? Что жертвой репрессии станет немецкий пролетарий?
— Тем более нет нужды сохранять Блюмкина, — глухо ответил Лацис.
— Закроем этот вопрос, товарищ Лацис, — встал Дзержинский. — Не вам его ставить и снимать. Розумиешчь мни?
— Так точно! — вскочил и Лацис.
— За здоровье и жизнь бывшего сотрудника ВЧК Блюмкина, вознамерившегося пойти против революции, после акции вы отвечаете головой!
7
16 июля 1918 года за подписями Предсовнаркома Ленина и секретаря Горбунова вышло Постановление СНК «О Чрезв. Комиссии по борьбе с контрреволюцией на чехословацком восточном фронте»: «Для успешной борьбы с нарастающей контрреволюцией на Восточном внутреннем фронте в связи с чехословацким выступлением Совет Народных Комиссаров поручает тов. Лацису организовать при Совете Народных Комиссаров Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией на чехословацком фронте. Все Комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем при совете прифронтовой полосы подчиняются ей». Мартину Ивановичу предстояло огнем и мечом восстановить доверие партии и правительства. Кстати, первое, что он сделал, — добился перевода Юренева (14 августа) из РВС Восточного фронта на Западный.
Крови в Самаре и Казани, а потом — на Украине, став там чекистом № 1, он пролил с походом. Но доверия не заслужил, а был врачебной комиссией ВЧК признан подверженным психастеническим расстройствам и отправлен в начале 1921 года на работу в соляную промышленность, где создал и возглавил Солесиндикат15. В 1923 году стал членом коллегии Наркомзема, отвечая за землеустройство, мелиорацию, колонизацию и переселение, рыбное дело, земельные суды и т.д. С 1928 года — заместитель заведующего отделом по работе в деревне ЦК ВКП(б): «красный меч» снова стал востребован на коллективизации16. А перед арестом и расстрелом (1938) — директор Института народного хозяйства имени Плеханова. Так закончилась жизнь «члена боевой дружины и активного участника разоружения немецких баронов, поджога имений, борьбы с солдатами и т.д.», как Лацис писал в автобиографии, однажды дрогнувшего в деле массовых убийств.
Видный деятель ЧК–ГПУ (на самом деле ГПУ было создано 6 февраля 1922 года, и Лацис там не работал ни дня), революционер-ленинец, соратник Дзержинского, противник и жертва Сталина... Лацис проработал в ВЧК около трех с половиной лет (с 20 мая 1918 года по ноябрь 1921-го) и ничем, кроме кровавых чисток в России и на Украине, не отличился.
К счастью своему, ничего не знал о противостоянии между Дзержинским и Лацисом подбитый в ногу Яков Блюмкин. Он покорно шлифовал пыльную мостовую Сивцева Вражка, пробираясь к Пречистенке. Там-то он поймает дрожки, а может, повезет с трамваем. И — на Знаменку...
_____________________________________________________________
1 Шуршалка с четырьмя горшками — легкий автомобиль с четырехцилиндровым двигателем (жарг.).
2 Леонтьевский переулок, 18/17 — в 1918–1919 годах там (в одном из трех корпусов) располагалось 1-е общежитие ВЧК и Московский комитет РКП(б), взорванный анархистами 25 сентября 1919 года; затем — клуб политэмигрантов, Центральный дом художественной самодеятельности профсоюзов. Сейчас — Посольство Украины.
3 Биржами в Москве по привычке в начале 1920-х называли места уличных стоянок извозчиков.
4 Булыгин Александр Григорьевич, министр внутренних дел России с 20 января до 22 октября 1905 года. Прославился склонностью к радикальным решениям в подавлении революции и идеей создания Центрального народного представительства (Булыгинская дума), которая была поддержана царем. В 1919 году расстрелян ВЧК за репрессии 1905 года.
5 Письмо помощника московского генерал-губернатора А.Г. Булыгина № 841 министру внутренних дел В.К. Плеве о мерах борьбы с терроризмом. 22 марта 1902 г. ГАРФ. Ф. 102. Особый отдел. 1902 г. Д. 171. Лл. 16–16 (об).
6 В.И. Ленин. «От обороны к нападению». Газета «Пролетарий», № 18, 26 (13) сентября 1905 года.
7 М.Я. Лацис «Отчёт ВЧК за 4 года её деятельности. Первая организационная часть», 1922.
8 М.Я. Лацис. «Отчет ВЧК за 4 года её деятельности. Первая организационная часть». 1922.
9 Товарищ (заместитель) министра внутренних дел Российской империи, шеф Отдельного корпуса жандармов, свиты генерал-лейтенант В.Ф. Джунковский (1865–1938) в ноябре 1917 года был арестован с группой генералов и помещен в Петропавловской крепости. Но за него вступился солдатский комитет 3-го Сибирского армейского корпуса, которым Джунковский тогда командовал. 17 декабря ему как бывшему царскому офицеру, «относящемуся лояльно к советской власти», была даже оформлена отставка «с мундиром и пенсией от казны в 3270 руб.», которую он стал получать с апреля 1918 года, когда и был приглашен консультантом в ВЧК (Государственный архив РФ, Фонд 826. Опись 1. Дело 6, лист 192 и Дело 7, лист 3). Цитата по книге Джунковского «Воспоминания», т. 3, 2015. Глава «Мой прощальный приказ по Корпусу жандармов». Джунковский был уволен от должности 9 сентября 1915 года за досье, собранное на Григория Распутина и переданное Николаю II.
10 В.Д. Бонч-Бруевич. «На боевых постах Февральской и Октябрьской революций», 1931. Стр. 191.
11 Сборник «Государственная безопасность России: История и современность», 2004. Стр. 371.
12 «Красный меч», газета ВУЧК, Киев, 7 августа 1919 г.
13 Ленин В.И. ПСС, т. 50. Стр. 106.
14 «Красная книга ВЧК», М., 1920–1922 гг. Т. 1. Показания Я. Блюмкина (17–19 апреля и 5 мая 1919 г.).
Первый том «Красной книги ВЧК» вышел в 1920 году под редакцией заведующего литературным бюро
Госиздата, сотрудника бюро печати при ВЧК Погоса Макинцяна (1888–1938). В 30-е годы книга была изъята из библиотек и уничтожена. Уцелело лишь несколько экземпляров, по которым издание было воспроизведено в 1989 году.
15 17 декабря 1922 года на торжественном заседании в честь пятилетия ВЧК–ГПУ Дзержинский с иронией вспомнил о своем заместителе: «Мы знаем одного товарища нашего, которого называли погромщиком буржуазии и помещиков, тов. Лациса, который был страшной грозой на Чехословацком фронте, на Украине (аплодисменты), и Вы помните, товарищи, какие были тогда нарекания, что Лацис на Украине ведет себя слишком по-московски, что он не щадит и профессоров... Этот самый товарищ Лацис сейчас восстанавливает нашу соляную промышленность, торгует солью... с большим успехом (аплодисменты)...». Из стенограммы заседания по книге «Архив ВЧК: сборник документов», 2007.
16 Отдел просуществовал с апреля 1928 до января 1930 года и был расформирован. В 1937–1938 годах всё руководство отдела (Карл Бауман, заведующий, Мартин Лацис и Михаил Михайлов (Каценеленбоген), заместители были расстреляны).
