Листая боровичский дневник немецкого военнопленного
Ровно три года — с мая 1945 года по май 1948-го — он провёл в местном лагере. Трудился в механических мастерских комбината «Красный керамик», посещал политзанятия, изучая преимущества социализма. Мёрз и недоедал. А кто обещал, что будет легко? Он же не по обмену опытом приехал, а как военнопленный, обязанный искупить свою вину перед советским народом.
На склоне лет Эльферинг написал воспоминания — в основном о времени, проведённом в России. Он прожил долгую жизнь, уйдя в мир иной в 2014 году, который поднял пепел старых войн.
«Сочинение» рядового Эльферинга представляет интерес не только из-за географической привязки. Это взгляд обычного немца, вероятно, никогда не увидевшего бы России (СССР), если бы не война. К тому же этот немец неплохо рисовал, запечатлев лагерные «картинки», в которых, как и в тексте, есть и наблюдательность, и ирония.
Конец фильма
Его призвали в люфтваффе в апреле 1942-го. Два с половиной года парню откровенно везло. Рядовой Эльферинг был штабным посыльным, колесил на мотоцикле далеко от Восточного фронта — то во Франции, то в Италии. Но потом была Пруссия. Там, в Хайлигенбайльском котле, его перевели в сапёры. В марте 1945-го участвовал в обороне местечка Бладиау.
Курт вспоминает, как удалось подбить три танка, подъехавших к взорванному мосту. Остальные с пехотой попятились назад. Он не говорит, была ли его личная заслуга в этом локальном успехе. Следующей ночью немецкая оборона была сметена. Курт с товарищем под сильным обстрелом попытались укрыться в разрушенной усадьбе, однако «из окопов появились русские солдаты и направили на нас свои автоматы». Стало ясно, что «кино закончилось»…
Папа Рудольф
В огромном сборном лагере в Тильзит-Рагнит, откуда эшелоны с военнопленными направлялись в СССР, день проходил от еды до еды.
Однажды пришёл русский офицер (Курт будто не знает слова «советский»), которого интересовали сантехники и жестянщики. Эльферинг вызвался в команду. Лейтенант Рудольф знал немецкий и был довольно благосклонен к пленным. Меньше всего они ожидали этого от еврея. Он даже разрешил своей артели отметить 1 Мая в мастерских. Сварили на кузнечном огне суп. Рудольф принёс махорку и газету «Правда», которая заменила папиросную бумагу. Это был незабываемый праздник!
После побега двоих пленных команда была распущена. «Мы надеялись, что лейтенант Рудольф не сильно пострадал, — пишет Эльферинг. — Для нас он был как отец».
Думали, Сибирь
В мае, уже после капитуляции Германии, Курт оказался в Боровичах в лагере военнопленных. С надписью над входными воротами: «Честный труд прокладывает дорогу на Родину».
Дорога на работу — 6 километров. Строем, в ногу и с песней. Песни потом отменили. И такая же прогулка вечером.
Барак на 300 человек, согреваемый собственным дыханием. Рыбий сон: плотность лёжки — как у сардин в банке. «В таких условиях нам никогда не приходилось находиться», — фиксирует Курт. Утешало «географическое открытие»: Боровичи — промышленный город на реке Мсте (трудное название для немца) между Москвой и Ленинградом. Многие при этом всё ещё продолжали думать, что где-то рядом начинается степь. Но тут точно не Сибирь. Это — главное.
Теневая экономика
Охота пуще неволи: из любви к искусству Курт выпросил у герра майора краски взамен на хлеб. Плату вносил частями. Первым делом нарисовал себя. И пошли заказы! «За портрет я получал 200 г хлеба».
Весьма способствовала улучшению рациона и основная профессия Курта. Вместе с двумя Вилли он создал маленькое предприятие «Жестянщик». Вилли II, отвечавший за сбыт, умудрялся незаметно пронести ведро за территорию комбината. Для чего был вынужден даже в жаркий день облачаться в толстый маскировочный халат. «Русские не обращали внимания, что один из 700 человек, очевидно, страдает от длительного холода». Готовое изделие поступало на лагерную кухню. А слово «ведерник» стало постоянно звучать у раздаточного окошка.
Однажды кухня прекратила закупки, «рухнув под тяжестью вёдер». Однако «незадолго до Рождества к нам зашёл мастер и сообщил, что у него скоро день рождения. Это означало, что ему нужны вёдра». А водителю грузовика понадобилась духовка. А кому-то...
Немцы-стахановцы
«Красный керамик» активно ремонтировался и расширялся — строились новые цеха. Два раза в день пленные проходили мимо «стены плача» — так они называли старый цех, восстанавливаемый всеми «вражескими национальностями». В один из дней лета 1946 года там царило необычное оживление: собрались офицеры и «целая когорта кинооператоров». «Проложили кабели и установили осветители, смонтировали леса и конвейеры. Расставили в готовности цемент, известь, песок». Оказалось, «какой-то «Стаханов» собрался устанавливать рекорд». На «суперкаменщика» работала целая команда, от него требовалось лишь укладывать кирпичи. «Когда квадратные метры были замерены и объявлены результаты, раздались аплодисменты».
Однако бригадир немецких каменщиков высказал мнение, что с таким обеспечением рекорды бить несложно. Слова достигли ушей комиссии. Дело дошло до переговоров, в результате были выторгованы точно такие же условия (только без кинокамер). Плюс улучшенное питание для каменщиков в течение четырёх недель до захода на рекорд. В результате немецкие «стахановцы» превзошли результат на несколько процентов.
И что же русские? «Они были откровенно воодушевлены и громко аплодировали. Начальник обнял нашего бригадира, и они расцеловались».
Мемуары военнопленного «вычитал» в Интернете Владимир Кураев, хорошо владеющий немецким и увлечённый историей Второй мировой. Он сделал перевод. Журналист Константин Яковлев подготовил публикацию для «Красной искры».
Невероятно, но факт
Эльферинг рассказывает, как однажды был вызван в комендатуру. Теряясь в догадках, он пришёл. Там его ожидали офицер и женщина-врач. Не задав ни одного вопроса, они изложили суть. Дело касалось фельдфебеля, который, как им стало известно, «меняет свой хлеб, в том числе и дополнительный хлеб за хорошую работу, на махорку (это было действительно так)». «Мы в своей рабочей бригаде должны принять меры, чтобы такие обмены прекратились». Как заявила врач, нужно, чтобы этот фельдфебель «когда-то вернулся домой здоровым». С Курта взяли слово, что сам фельдфебель об этом разговоре ничего не узнает. Такие же беседы были проведены и с другими членами бригады. «Происшествие» показалось Курту невероятным.
Да здравствует!
Будучи уроженцем Рура, он никогда не видел шахты изнутри. «Красный керамик», добывавший глину на глубине 40–60 метров, расширил его горизонт. «Русский подземный мир» ему не понравился: электропровода не изолированы, кругом вода, механизация слабая. «У нас в Руре в такую шахту не пустили бы и мышь».
Ему не нравились советские официальные праздники. Первомайская манифестация с лозунгами на транспарантах за лагерным забором — рисунок на эту тему очевидно карикатурен.
У него почти не нашлось слов, которые понравились бы боровичанам, любящим свой город. Он будто остался в том дне, когда вышел из эшелона. Женщины в ватниках. Неприглядная церковь на пути. Уныло.
Но когда читаешь «ВКонтакте» комментарий на публикацию в «Красной искре»: «очень искусно замаскированная либералистическая гадость» — люди, это о чём? Никто так не окарикатурил свою страну, как мы сами. Как вам товарищ начальник лагеря, произвольно расстреливающий заключённых? То есть наш — наших. Хуже фашиста! Это наше кино. И оно такое никак не кончится.
А у немца Эльферинга о расправах и смертях — ничего. Там про выживание. Про мечту о возвращении. Он не предъявляет кому-то счёт. Создаётся впечатление, что он понимает, что Россия не могла, да и вряд ли должна была дать ему тогда больше.
«...поезд тронулся, и, несмотря на пережитое здесь, мы с некоторой грустью расстались с Боровичами», — пишет Курт Эльферинг.
