Это только кажется, что события, громкие и не очень, проходят своей чередой и скрываются от нас в пене новых информационных волн. На самом деле — всякое лыко в строку.
В строку живого русского языка. По крайней мере Татьяна ШМЕЛЁВА, доктор филологических наук, профессор кафедры журналистики и заслуженный работник НовГУ, глубоко убеждена в том, что каждое событие способно оставить отпечаток в нашей речи, а язык развивается здесь и сейчас.
Мы не стали заглядывать очень далеко и спросили у неё, как прошедший в России Чемпионат мира по футболу повлиял на русскую речь. Впрочем, от мундиаля мы только оттолкнулись, а затем поговорили о погружённости в Интернет и пенсионной реформе, каминг-ауте и современных студентах.
— Татьяна Викторовна, неужели прошедший чемпионат и правда оказал влияние на русский язык?
— Конечно, оказал. Прежде всего расширился синонимический ряд, представляющий это явление: Чемпионат мира — ЧМ — Кубок мира — и, наконец, мундиаль. В переводе с испанского «мундиаль» это просто «мировой», от слова «mundo» — мир. Для нас такое употребление прилагательного в роли существительного понятно, потому что в русском языке есть масса аналогичных примеров. Допустим, мы говорим «дежурный» вместо «дежурный сантехник» или «учительская» вместо «учительская комната».
Но это, естественно, не все итоги. Во время Чемпионата мира мы узнали много новых слов. Как мы называли аргентинцев? Альбесилеста — то есть бело-голубые. А французов трехцветными, хотя, если вдуматься, то мы и сами трехцветные, но так уж повелось. Наша речь обогатилась перифразами, такими, как наименование испанской сборной — «красные фурии». Или бельгийской — «красные дьяволы». Одно спортивное издание выпустило небольшой словарик футбольных терминов. А герценовский университет пошёл дальше — выпустил краткий толковый словарь «Футбол», в нём даже что такое мяч объясняется. Ну и автобус в футбольном смысле, и мундиаль, с которого мы начали разговор. Всего — 860 слов, и все — к чемпионату.
— Но ведь в таком ключе можно говорить о любом Чемпионате мира.
— Чемпионат мира в других странах интересует только футбольных болельщиков, а Чемпионат мира в России заинтересовал всех. Я повторюсь, мы узнали много нового. Даже команду нашу выучили. По крайней мере Дзюбу, Акинфеева и Черышева сейчас точно все знают. Даже я. Хотя я ни одного матча не смотрела. Как лингвисту мне интереснее, как об этих матчах пишут и говорят.
— А ещё какой-то город в шутку предлагали переименовать в Дзюбовск.
— Меня эта фамилия тоже заинтересовала. Очевидно, что она украинская, и Википедия сообщает, что отец Артема приехал в Москву из Полтавы. Словарь Унбегауна сообщает, что слово «дзюба» означает обжора. А имена? Актуализировалось имя Станислав благодаря Черчесову, ему переадресовали припев из песни Шнурова «Ты просто космос, Стас!». А журналист Семен Новопрудский в Газете.ру написал, что на этом Чемпионате у нас «получился какой-то икона-Стас». Я просто ахнула! Это ведь блестящая актуализация языковых ресурсов и языковая игра.
— Что ж, судя по всему, на русский язык влияет всё. Когда мы с вами встречались в прошлый раз, после выборов 2011 года, то разговаривали о милитаризации русского языка. Сейчас, как мне кажется, этот процесс сошёл на нет?
— К сожалению, нет. Во-первых, и о спорте мы говорим исключительно в военном ключе: там борьба, защита, нападение, победа... Милитарные метафоры так вошли в спортивный язык, что мы их не замечаем. Но и риторика выборов милитаризована. Хочется, чтобы действительно был наш выбор, а пока это борьба, которую противники ведут законными и незаконными средствами, битва компроматов и так далее. Милитаризация электорального поля продолжается.
— Это российская или мировая тенденция?
— Думаю, мировая. Осенью и у нас в городе пройдут очередные выборы, посмотрим, какими языковыми средствами кандидаты будут добиваться победы.
— Что еще в последние годы повлияло на развитие русского языка?
— Его погружение в Интернет, который, как ни странно, повышает общий языковой уровень. Там ты находишься под постоянным стихийным контролем, тебе укажут не только грамматическую, но и орфографическую ошибку. Поэтому уровень языкового внимания и языковой рефлексии растет благодаря Интернету. Кроме того, в Интернете всегда можно посмотреть, как слово пишется и что оно означает, и выходит — это инструмент повышения языковой культуры.
Я в нескольких новгородских изданиях веду лингвистические рубрики, и для меня неожиданно, какой они пользуется популярностью. Буквально недавно я пересмотрела старый выпуск про «класть-положить», где я объясняю, казалось бы, такие банальные вещи, а у этой банальности 5 тысяч просмотров. Значит, людям интересен русский язык. Сначала я разбирала простые сюжеты, как про класть-положить, созвонимся. А потом стала на более сложные темы писать: о церковнославянизмах, о том, как употреблять глагол «довлеть» (совет: лучше не надо!), что значит «внести лепту», почему «по размышлении», а не «по размышлению». И тоже ведь читают!
— Ваш оптимизм в вопросах русского языка всегда радует, но все же в Интернете не умолкают споры о том, жив ли или уже всё-таки мёртв пациент. Допустим, пользователи Сети, о которых мы уже говорили, любят упрекнуть не только в грамматической ошибке, но и в использовании заимствований. Буквально на днях я видела, какой сыр-бор разгорелся из-за слова каминг-аут.
— Язык не впитает слово, которое абсолютно дублирует своё, он берет те слова, которые отвечают коммуникативным потребностям. Вот приведённый вами каминг-аут. Чем его заменить? Выход, признание, обнаружение? В общем да, но не совсем.
Заимствования — это форма нашей открытости, отзывчивости. Но мы можем взять слово и так его «обстругать» на русский манер, что никто и не узнает. И еще образуем от него огромную родню. Вы ведь слышали, что «наш мундиаль самый мундиалистый из всех мундиалей»? Мундиалистый, мундиальничать — это все русские слова. В них, правда, есть испанская языковая материя, но это только украшает. Мы можем любое слово сделать нашим, потому что у нас — мощнейшая грамматика. А вообще, употреблять заимствования никто не заставляет. У человека может быть собственная языковая позиция. Не нравится мундиаль — говори ЧМ. Хотя лично мне совсем не нравятся аббревиатуры.
— Разве их больше, чем заимствований?
— Их больше, чем нужно. Такое ощущение, что все говорят на шифрованном языке. Например, СМБ (это, если кто не догадался, средний и малый бизнес). Или РПЦ. Почему не сказать просто Церковь? Такое ощущение, что чиновники думают, что мы не знаем слов «школа», «университет», «садик». Нам нужны какие-то МУДОДЫ или ФГБОУВО, которые делают язык несклоняемым, аграмматичным, уродливым.
Вы говорите, что я оптимист. Но это не значит, что я не вижу проблем, которые у русского языка, безусловно, есть. Допустим, мне очень не нравится то, как средствами русского языка сейчас пытаются оправдать повышение пенсионного возраста. Увидели, что людям не нравится эта реформа — стали говорить: это не реформа, а изменения пенсионного законодательства или пенсионный маневр (а суть-то не меняется). Артемий Лебедев недавно сказал про пенсионеров: я всегда ненавидел этих иждивенцев. Иждивенец — это очень сильное слово. Тот, кто выражается помягче, говорит: нужно сократить нагрузку на работающих. И за всеми этими словесами теряется тот факт, что так называемые «иждивенцы» в свое время обеспечили ныне работающим роддом, детский сад, школу и университет. Вот тут мне обидно за русский язык, с помощью которого выполняют эти маневры сглаживания и подмены понятий, научно выражаясь, манипуляции.
Если продолжать разговор о проблемах русского языка, то стоит отметить, что Интернет многое нам дал для письменной речи. А у устной речи он многое отнял — на неё просто не остается времени. И, к сожалению, устная речь современных студентов скромнее, чем у их предшественников. Над ней надо специально работать.
— Сейчас, как, впрочем, и всегда после вступительных экзаменов, по Интернету гуляет много перлов из сочинений абитуриентов. Всё и правда так плохо?
— Ни в коем случае. Я не думаю, что абитуриент должен знать столько же, сколько я, иначе зачем ему идти в университет? Конечно, вчерашние школьники мыслят упрощённо. Но это нормально, они же ещё маленькие. Зато у них высокий уровень свободы, они мобильны, они много спрашивают, потом сами перепроверяют в Интернете. С ними очень интересно работать.
