Здесь, в читальном зале, Виктор Викторович частый гость. Есть тут и его новая книга «Достоевский — Ницше». В принципе, это переиздание, но переработанное и дополненное. Дудкин — известнейший (в том числе за рубежом) достоевист, профессор, доктор филологических наук. Не так давно ещё преподавал в НовГУ.

— Недавно-то недавно, — говорит, — но сколько перемен! Слышал о пересмотре специальностей — однозначный крен на технические, филологию мою ждёт сокращение. Когда я поступал в Ленинградский университет, это был 1958 год, и был жуткий конкурс. На немецкое отделение — 17 человек на место, на английское — 30, а на журналистику — 33! Представляете? Нет, кто против техники или медицины? Как России выживать? Две мировые войны начинались с желанием её скушать. И опять собаки рвутся с привязи. Мы живём в совершенно сумасшедшем мире.

— По телевизору — сюжеты о вероятном возобновлении испытаний ядерного оружия, а в Старой Руссе — по Достоевскому. Очередной театральный фестиваль. Так что ключевое слово — «живём». Скажите, вам Достоевский как научная тема достался случайно?

— Нет, это не так.

— Вам же предложили его?

— Да, в институте Герцена, куда я поступил в аспирантуру. Я тогда занимался австрийской литературой и философией конца XIX века. Фрейд и компания. Завкафедрой сказал: «Ничего не имею против, но не вижу выхода к публикации». То есть весь этот австрийско-немецкий импрессионизм в печатном виде никому не нужен. И я переключился на «Достоевского в немецкой критике». Я ведь германист по образованию. А Достоевский… Ребёнком я жил у дедушки с бабушкой, в доме была запретная комната — библиотека. Впервые я туда зашёл будучи второклассником. И на что же я там наткнулся? На «Преступление и наказание»! На то место, где Раскольников убивает старуху-процентщицу. В какой-то камере мозга это отложилось навсегда. То, что кажется случайным, может стать закономерным.

— Но ведь исследование, посвящённое немецкому философу Ницше, в советское время тоже особых перспектив не имело. Считался реакционером, предтечей нацизма.

— Получилось так: мой товарищ, сын известного советского фольклориста, подсказал, что есть возможность опубликоваться в «Литературном наследии». Это было солидное академическое издание, заведовал которым человек, имевший руку в ЦК. Он привозил из-за границы редкие архивные материалы — письма, воспоминания. И партийное начальство относилось к нему либерально. Мою главку «Достоевский — Ницше» он спрятал между «натурализмом Достоевского» и «Достоевским в социалистической и рабочей печати Германии». Оказалось, что это первая публикация на тему Ницше в СССР.

— А почему вы сделали именно эту главку?

— Потому что Ницше читал Достоевского и был в восторге. Хорошо знал романы «Преступление и наказание», «Бесы». К тому времени «Достоевский в немецкой критике» мне уже наскучил. Хотелось чего-то поинтереснее.

Ницше — очень интересная личность. Не говоря уже о Фёдоре Михайловиче. Но всё было непросто. Первое издание книги «Достоевский — Ницше» вышло в 1994 году.

— По сути, это антитеза — богоискатель Достоевский и богоборец Ницше, который пишет «Антихриста» и сходит с ума.

— Я и не делаю их союзниками, не ставлю союз «и». Там чёрточка — «Достоевский — Ницше». Конечно, они очень разные. Ницше не говорил: Христос. Только по имени: Иисус. Он его считал только проповедником. Никакого Бога, никакого бессмертия. Евангелие умерло на кресте. Достоевский, как вы понимаете, был совсем не такой. Хотя есть в его романе «Бесы» персонаж, в чьи уста вложены близкие рассуждения, — это Кириллов. Он говорит, что был один великий человек, но он умер на кресте. Его ученики пошли в рай, но никуда не пришли. И значит, весь этот мир в дерьме. В своей предпоследней книжке «Ecce Homo. Как становятся сами собою» Ницше дал портрет Иисуса Христа с очень заметной оглядкой на «Бесов» и отчасти на роман «Идиот». Почему возникает кажущаяся близость двух гениев? Достоевский обладал уникальным качеством, которое проницательный русский философ Бердяев определял как диалектическую закваску — ему нужно было раскрутить ситуацию от а до я. Почему он часто награждал героев своей эпилепсией? С одной стороны, его приступы — страдание, невероятный, нечеловеческий вопль и падение. С другой — перед тем он испытывал какой-то совершенный рай, блаженство, ради которого можно, не колеблясь, отдать жизнь. Две физиологические крайности были в нём заложены. Он был и обречён, и восхищён.

— Иван Солоневич, русский публицист и мыслитель, считал русскую литературу кривым зеркалом, в котором нацисты увидели шанс на лёгкую победу. Тогда как в реальной жизни не было ни Каратаевых, ни Обломовых, ни героев Достоевского.

— Перебор, по-моему. У Геббельса — человека, близкого к Гитлеру и преданного ему, как собака, был роман, написанный, как он сам говорил, под влиянием Достоевского. И ему не удавалось этот роман опубликовать. Концерны, издательства, во главе которых стояли в основном евреи, не принимали. Возможно, тут истоки ярого антисемитизма Геббельса? Или во всём виноват Достоевский? Я думаю, что нацизм — это про немецкий дух и последствия поражения в Первой мировой войне. Бедность, уязвлённое национальное самолюбие. Откуда взялась та эйфория, которую потом вызывали парады, устраиваемые Гитлером? Культ военных, культ формы. Есть реальная история, как освободившийся уголовник ограбил ратушу, нарядившись офицером. Гулял по Берлину, дело было под Рождество, денег нет. Увидел витрину с мундиром. В этот момент мимо промаршировало отделение солдат. И у него возник план. Он выкрал мундир, дождался, когда солдаты пройдут снова, подошёл и скомандовал: «Halt!» И повёл их в ратушу. Поднялись на второй этаж, охрана открыла им сейф, этот проходимец выгреб все деньги и приказал солдатам возвращаться в казарму. Вы представляете, что в голове у этих солдат, кроме приёмника для команд?

— Значит, русская литература ни при чём?

— Совершенно. Даже последняя дубина у Салтыкова-Щедрина, и та со своей какой-то мыслишкой.

— Чем именно отличается новое издание книги «Достоевский — Ницше» от предыдущего?

— Большим акцентом на сопоставлении культур — русской и немецкой, за которой стоит западная культура, в широком смысле. Сильнейшее взаимодействие и принципиальнейшее расхождение.

— Как по Киплингу: Запад есть Запад, а Восток есть Восток…

— И они никогда не сойдутся. Это крайности. Киплинг — талантливый художник, но не гений. Он англосакс до мозга костей. Они низшие, а мы высшие, и так будет всегда. Современная Британия в полной мере это демонстрирует. Опасная колея старательно накатывается. И это проблема не только политическая, но и духовная.

— Кто-то скажет: «Да это же всё в прошлом! Вы ещё про Чудское озеро вспомните».

— Католицизм хотел скушать православие. В чём главное противоречие? Католицизм реформировал христианство, сделав его земным. Сын Божий — это ведь земное, семейное. А кто такой папа? Наместник Божий, земной бог. Ницше не пришёл бы сказать, что Бог умер, если всё к тому не было подготовлено.

— Дехристианизация коснулась не только Европы.

— Достоевский писал, что Церковь лежит на боку. А что писал Чехов: посмотри на попа, от него табаком воняет. Не без правды, но всё же крайности, мне думается. Помню, как жили люди в деревне ещё в 1940–1950-х годах. На 1 Мая — хоть бы один человек с кумачом вышел. А на Троицу — такая красота! Садимся всей семьёй за стол. Бабушка зевнёт — и перекрестит рот. «Бабушка, ты чего?» — «Чтобы анчутка не влетел». Антихрист то есть.

— Кто популярнее, Достоевский или Ницше?

— На Западе Ницше, конечно, в преимуществе. Знаете, с чего у них проснулся интерес к русской литературе? Со стихотворения Пушкина «Клеветникам России». Начали с политического памфлета и добрались до загадочной русской души. Вцепились в Достоевского. С энтузиазмом: «Ex oriente lux?» («Свет с Востока?»). Вот же обновление человека! Но Запад так и остался со своей культурной усталостью, порождая политически эксцентричные явления, в том числе фашизм. Кто мы для них? Сначала не те христиане, потом просто не те люди.

— Возможен ли Достоевский сегодня?

— Мне кажется, это был бы какой-то усечённый Достоевский. Наше время проникнуто сокращениями. Ещё Чуковский обратил внимание на засилье сложносоставных слов, которым он дал общее название «умслопогас».

Гений, конечно, универсален. А мы заметим его, если придёт? У нас столько всего мельтешит. Достоевский и Ницше каждый по-своему культивировали идею сверхчеловека. Сейчас довлеет массовый человек. Плоский, суетливый, с усечённой духовностью. Где вообще хомо за мелкими этими хомишками? Вот проблема нашего времени…