Последний раз на закладке подводной лодки «Великий Новгород» так было. А вообще, за Александром Алексеевичем не угонишься, он у нас дальнего плавания, фамилию отрабатывает на все сто. Летом аж в Якутию его занесло, к русскоустьинцам, потомкам древних новгородцев.

Бытовая история
— Камера на груди — душа на месте. Александр Алексеевич, и давно с тобою так?

— С 20 июля 1966 года.

— Ни днем раньше, ни днем позже?

— Я тогда устроился на работу разъездным фотографом в Боровичском КБО. Самоучкой был. Да и остался.

— А книги писать когда начал?

— В 2002-м. Как бомжом стал, так и пошло. Как-то так вышло — ни квартиры, ни прописки. Не в подвале жил, но это было нежилое помещение. И так — года три. Хорошая школа. Бомж я, правда, был непростой — все-таки помощник депутата Госдумы Сергея Юшенкова.

— И как вас с ним жизнь свела?

— Очень просто: детство, деревня под Торжком.

— Юшенков же был завзятый либерал, а ты, если не ошибаюсь, иных правил.

— Не ошибаешься. Мы много с ним спорили, бывало, вдрызг рассобачимся. Но закончили спор и опять — Сережа, Саша. Он был очень честный. Искренне разочаровался в коммунизме, искренне поверил в реформы, незадолго до смерти так же искренне порвал с демократами первой волны. Я думаю, он многое знал, о многом догадывался, вот и убили. 11 лет уже прошло... Я же из-за него вступил в «Либеральную Россию», по его просьбе занимался партийным строительством в Новгородской области и в двух соседних. Как Сергея не стало, быстро расстался с его однопартийцами.

— Не от земли сей люди?

— От земли, еще как от земли. И от западных денег. Я от них на печатание всяких агиток не взял ни копейки, придержать меня было нечем, ушел легко. И больше в политику не ходок.

Так вот Сергей и подтолкнул меня к самиздату. Разговаривали как-то. «Чем занимаешься?» — «Да дурью маюсь». — «А еще?» — «Ну, пишу». — «Покажи!». Привез ему в Москву полтора десятка рассказов про нашу с ним деревню. «Это надо издавать!». И проспонсировал сборничек «Повороты». Я потом еще несколько запустил. Малюсеньким тиражом, конечно. Для себя почти что. Вдруг звонит мне Анатолий Молоканов, в 2007-м дело было, просит поддержать новгородскую литературу, мол, комиссия приезжает из Союза писателей — их десять человек, а у него только шесть претендентов на членский билет. Уговорил. Потом встречает: «Представляешь, уже полсотни набралось!» — «Отлично, давай мою книжку обратно». — «Не-а, читают уже ее».

Мэтр на столбе
— Александр Алексеевич, не лукавишь, что от маеты книжки заводятся?

— И от забывчивости. Стал замечать, что хуже держу в памяти имена, истории. А хочется хоть слово сказать о многих людях, которых знал. Вот Саша Соцков, которого я аттестовал в КБО. Экзамен, он тащит билет и хохочет. Беру, читаю: стереография. «Да у меня только один глаз, — говорит Саша. — Не актуально как-то». Когда был праздник — Софию передали церкви — Саша оказался единственным, кому удалось снять радугу над Софией. И только один кадр. После этого он вообще стал снимать для церкви. Будто ему самому знамение было.

У меня — целая серия рассказов-воспоминаний о коллегах. Про Диму Хавина, Эдуарда Раненко, легендарного нашего Александра Овчинникова. Как-то была у нас съемка в Передках под Боровичами. Красивый зимний день, шикарные виды. Александру Исаковичу приспичило влезть на столб. Стояли новые телеграфные столбы, еще без проводов. Нашли мы ему электрика, тот одолжил когти. Взобрался Овчинников и... затих. Посидел и просит: «Снимите меня, спину прихватило!». Бросились искать еще одни когти. Нашли в деревне мужичка, но тот уперся, мол, самому надо. Сгоняли в магазин, купили две поллитры — другой разговор: «Да забирайте вы их!». Бедный Овчинников совсем продрог. Сняли аппаратуру, потом потихонечку его самого — одну ногу вниз, другую. Я часто вспоминаю его, проходя по кремлю. Был такой случай: иду, и вдруг небо заговорило голосом Александра Исаковича. Человек он был громогласный. Глядь, а он чуть ли не из-под куполов строит кадр: ты встань сюда, ты — сюда.

— А ты, как я понимаю, не любитель постановки?

— Я люблю наблюдать. Увидеть кадр — вот это мое. Протокольная съемка, постановка — по необходимости. И эта необходимость иногда дается очень непросто. Приехал на завод автоматизацию снимать. Там кинескопы делали для всего СССР. А я в свой объектив смотрю — нет общего плана. Трубы, то да се. Прошу директора: «Повесьте хоть плакат какой-нибудь». «А какой?». «Мало ли... Ну, например, «От широкой роботизации — к безлюдной технологии». Взяли и повесили. Буквально, как я сказал.

— Забавно.

— Не очень, завода-то нет, не пережил реформ. Как в воду глядел со своей безлюдной технологией.

— А пишется легко?

— Вчерне — да. Но как только начинаю шлифовать, от легкости не остается и следа. А у меня просто залежи воспоминаний.

Тот самый
— Давай еще какой-нибудь пласт подымем. Вот в сию секунду чей незабываемый образ встает перед глазами?

— Коккинаки, я с ним был хорошо знаком.

— «Если надо, Коккинаки долетит до Нагасаки, и покажет он Араки, где и как зимуют раки» — как-то со школы врезалось. Даже не вспомню, с какого предмета. Тот самый Коккинаки?

— Я тоже у него так спросил, когда он назвал себя. Владимир Константинович, дважды Герой Советского Союза, летчик-испытатель. Приехал, прослышав, что у нас нашли в болоте Ил-2. «Да, тот самый Коккинаки, — говорит, — но это не имеет никакого значения». Кстати, ему очень нравился стишок «про раков».

А вот еще одна фамилия — Сиротин. Тебе, конечно, это ни о чем не скажет. А человек был преинтереснейший. Этакий псковский Кулибин. Изобретатель и борец с бесхозяйственностью. Из какого-то завала старой техники соорудил автоматизированный зерноток. Одно его угнетало: никак не мог придумать приспособление, чтобы мешки с зерном завязывать. Все делают машины, а веревочку приходится самому крутить. Вот такие люди — соль нашей земли. Никогда не знают себе цены. Им и не надо.

Ностальгия по настоящему
— Нет ощущения, что все самое интересное уже было? Это проделки памяти, которая с годами старается «подсунуть» то, что было давно, а не недавно? Или что-то другое? Как тебе наше время, наши герои, Александр Алексеевич?

— По-разному. Ты хочешь знать, пишу ли я что-то помимо воспоминаний? У меня есть некие современные вещи. Но часто ловлю себя на том, что получается зло. Все-таки я многое не могу принять. В особенности то, что произошло с нашими стариками, отдавшими себя Родине. Для них она была только так, с большой буквы.

— Но ты же, надеюсь, не против политики партии и правительства.

— Ну, провокатор! Если о последних шагах нашего президента, то я обеими руками «за». Этим летом в Германии был, так немцы меня за горло — будто я схватил и не пускаю Украину в Европу. Нет, ребята, мы у вас ничего не захватывали. Путин четко сказал: российская армия не станет проливать братской крови. Это Обамам все равно.

А герои... Вижу я их и сегодня. Приведу один только пример. Занимался я памятником поэту Евдокиму Русакову. Был открыт в Передках сквер в память о нем, хорошо бы достойный камень поставить. Заслужил Евдоким Евдокимович, красивой души был человек. Однажды, будучи в Бурятии, я с огромным удивлением и трепетом слушал, как читали детям его стихи. Туда сунулся, сюда — сумасшедшие деньги просят за памятник. А у меня уж и скульптор был подряжен. Дал ему почитать книжечку Русакова — заболел человек, захотел во что бы то ни стало сделать памятник. И нашел предприятие, где лежали камни — ну, самое то. Не особо надеясь, я, узнав номер телефона, отправил эсэмэску директору. Он, будучи в отпуске, ответил, стал интересоваться, для чего мне камень. Потом — что за поэт, которому 90 лет? Послал ему вечерком подборку стихов по электронке. В семь утра — звонок. Хорошие стихи, говорит, я дал распоряжение, так что приезжайте за камнем. Боровичские меценаты дали транспорт, быстренько отлили постамент, через считанные дни памятник уже стоял. Вот оно, настоящее, наше, русское. Маловато стало таких людей. Но есть же!

Не говори «гоп»
— Больше ничего монументального нет на примете? Хорошо же получается.

— У фантазера всегда что-то варится в голове. Но у меня правило: не говори «гоп». Кто-то обязательно подслушает и сунет свою козью морду поперек хорошего дела. Так что никогда не упреждаю событий. Я им следую. Говорю же: мое дело наблюдать.

— Тоже не лишено приятности. Несколько лет назад ты стал лауреатом высшей профессиональной награды — «Золотой глаз России».

— Мало того, меня тогда в академики зачислили. Так и объявили на церемонии: академик Кочевник. Это было мое второе потрясение в связи с награждением. 

— А первое?

— Необходимость прибыть в смокинге. Спас меня Новгородский театр драмы — одели, обули. Еще раз говорю им спасибо, но еще раз изобразить торжественный выход не хочется. Не любитель я этого. Вообще, самое приятное — просто быть человеком. В глазах других. Награды, связи... Я ни к чему этому не стремлюсь. Нигде не трусь, а только присутствую. Хочется, чтобы это удовольствие продлилось как можно дольше.

_________________________
*«Международное миграционное право. Глоссарий терминов». Женева, 2005

Фото из личного архива Александра Кочевника