Да, конечно, нет! И уж чего ни я, ни кто-то еще «не дал бы» при первой встрече, так это — год боевых. За исключением тех, кто хорошо знает Веру Пантелеевну Проскурину — командира отделения, сестру милосердия и просто маму. Командир она — по хоз- и медчасти — в ополчении Луганской Народной Республики. Больше 20 человек в подчинении. В кобуре — пистолет. Бывало, стрелял.

Мама Вера

Вере Пантелеевне не впервой давать интервью. Иные журналисты у нее даже «забиты» в телефонную книжку. Дима, то ли с «Вестей», то ли с «Лайв ньюс», кто-то еще. Самый популярный вопрос: как вы, многодетная мама и бабушка?.. «А вот так! — отвечает Пантелеевна. — Двадцать кило скинула и бегаю по окопам».

Почему мама? Даже позывной у нее такой — «Мама Вера». Потому что — мать шестерых детей. Потому что — женщина. Потому что многие, кто держит оружие, ей — как сынки.

В Новгород приехала к дочери. Повидаться. Да и отдых не помешает. От войны. И ранена была, и контужена. И все равно скоро назад — на Луганщину, в Краснодон.

У Веры Пантелеевны в Краснодоне — дом. С виноградом, розами. И все это пока цело. Потому что не на окраине, по которой, как она говорит, «фуговали». А в центр ракеты не залетали, как в Луганске. Но кто знает, что еще будет? И вот за этот дом, за город-символ, за всю Луганщину и Донецщину, за всех родных по крови и по духу готова снова под пули.

Тот самый Краснодон...

Для моего поколения, и кто постарше, и кто помладше, это город «Молодой гвардии». Это роман Фадеева. Кто не читал, хотя бы слышал. Про подвиг подпольщиков. Про юность, брошенную на алтарь священной борьбы за свободу.

А теперь? Одни — в ополчении в окопах, а кто-то за их спинами бережно прячет денежку за наводку, данную артиллерии ВСУ.

Но история не повторяется. Не тот нынче фашист. И есть ли он? Если судить по тем зверствам, которые мы видели в СМИ, это черноцветное слово так и просится в определяющее. Что до прочих признаков — оставим завсегдатаям политических ток-шоу.

Ополчение — не подполье. Краснодон сегодня свободен. При взгляде из ЛНР. В Киеве о том — иные понятия.

Мы — русские!

Паспорт — на украинском, удостоверение ополченца — на русском. Документы между собою не воюют. Еще не так давно казалось, нет никакого противоречия между двумя очень близкими языками.

— Мы — русские, по-русски же говорим, — объясняет Вера Пантелеевна. — Хотя у меня в роду румыны были, точно знаю. И кто-то еще наверняка. Ну, край у нас такой. Я могу и на мове. Но не хочу. Теперь не хочу.

Костер складывался долго. Еще победители первого майдана высказывались, что «москалей надо колючей проволокой обнести». Тот самый юго-восток. Перебесятся! Не станут же они в самом деле городить гетто, лагерь, резервацию? Народ терпелив. Школы переводили на украинский? Ладно, ведь в университетах детям на украинском учиться...

— Когда начался второй майдан, наши ездили на поддержку Януковича. Говорят, он воровал. Наверное, правду говорят. Но при нем нам жилось лучше, чем при предыдущих. И мы хотели, чтобы все осталось как есть. Чтобы Донбасс был Донбассом. Чтобы нас оставили в покое. Нет, не оставили. «Хто не скаче, той москаль! Слава Украине!». За что ей слава? И почему я должна отказаться от родного, от самой себя?

И с нами всё ясно

Когда выносили киевскую власть, занимая главные здания Луганска, Вера Проскурина была там.

— В администрацию полезли через окна. Двери были заварены. А там — оборона с автоматами. Но мы первый этаж взяли легко. Второй. На третьем — военные, гранатометы на плечах: «Не подходите, будем стрелять!». «В кого вы будете стрелять? — я вступила с ними в переговоры. — Мы все без оружия. Мы и вы пока живы, но можем погибнуть все. Зачем это братоубийство?». Охрана покинула здание.

В мае прошлого года Вера Пантелеевна была инспектором на референдуме о независимости.

— Я шестнадцать лет возглавляла уличный комитет, была заводилой. И когда решалась наша судьба, не могла стоять в стороне. Каждый был вправе сделать свой выбор — это ложь про голосование под дулами. Мы уже оплакали наших ребят из «Беркута». Мы видели Одессу. По луганскому телевидению. По жутким фотографиям на площади. Никто не поверил в официальную цифру — 48 погибших. В то, что среди жертв не оказалось детей. Что с ними сделали?! Мы знали, что нас самих ждет.

По обе стороны

В июне она вступила в ополчение. Там же — одна из дочерей. И зять.

— Он мог даже по мобилизации не вставать в строй — нет большого пальца на правой руке. «Мать, он мне не нужен, чтобы нажимать на курок!». Я была против, чтобы они шли. Хватит меня, я немало пожила. Хотела, чтобы они все уехали. Чтобы внучата как можно быстрее забыли этот ужас. Трое моих детей с семьями — в России, трое — на Украине. Кто где, но детки не видят, как падает фосфор, освещая ночь, не слышат полета кассет: «Тш-ш-ш... тщик-чик-чик...».

— Вас Россия бомбит! — у меня племянник есть в Тернополе, литератор. С ним бесполезно разговаривать. Да мы уже и не разговариваем — выяснили отношения по телефону. Я не знаю, что должно случиться, чтобы он поверил тому, что знаем и говорим мы. Приехал бы — понял. Не хочет. Ему телевизор всю правду выдает. У нас были пленные из его Тернополя. Один сказал, что обещали на востоке земли, дома. Даром! Наши дома! Мы же Украине не нужны, мы неправильно тут родились и живем. Занимаем земли, принадлежащие нации. Вот и фугуют, чтоб сам дух наш отсюда выветрился. Города — в развалинах, поля похожи на решето.

Вспоминает, чего еще не хотят слышать в Тернополях. Как «нацики» зашли в Новосветловку, это километрах в тридцати от Краснодона. Согнали людей в церковь, сами окопались рядом. Потом ходили по домам со списками на руках, расстреливали проголосовавших на референдуме. Отступая, расстреляли женщин, работавших на них на кухне. В Красном Партизане, проезжая мимо роддома, убили женщину с дитем на руках...

Обратной дороги нет

Как через все это переступить? За что погиб Саша-Одесса? Или паренек из Нижнего? Или луганская сестричка, сама себя подорвавшая гранатой? Дернула чеку, чтобы не взяли в плен и не надругались. Или... Сколько уже их, оплаканных? Стоят перед глазами. И те, незнакомые, которые с другой стороны. Пришедшие умереть. У каждого — мать. Малая родина. Большие надежды. И все — прахом. Собственным.

— Той прежней Украины нет. Какая будет? Когда? Год, два — сколько должно пройти, прежде чем люди одумаются? Поймут, что на них, на их крови кто-то зарабатывает деньги? Мы молимся на Россию. Без нее мы никто. Сомнут, уничтожат. На глазах у большого друга Украины — Запада. Какая польза от миссии ОБСЕ? Им из машины не всегда хочется вылазить. Походят, посмотрят. Да, тут опять что-то разрушили. И уедут. Хорошо, если сразу после их отъезда еще чего-нибудь не прилетит. Перемирие у нас какое? Вранье одно. По нашему, так «укропы» готовятся к хорошему наступлению. Говорят, в соседних областях, подконтрольных Украине, на Харьковщине, например, строят капитальные бетонные сооружения. Это на случай, если мы пойдем. Но если кто и пойдет снова, так они.

Раньше

— Я никогда не материлась. А сейчас хлопчиков своих, бывает, так приласкаю!.. Народ разный, но порядок должен быть. Выпивки не терплю. Пошлю со службы так далеко, что вряд ли дойдет.

— Никогда не плакала. Сильная. А после контузии начну что-нибудь вспоминать — про жизнь нашу и войну, так и тянет на слезу. Не хотелось бы, а тянет, ничего не могу с собой сделать. Так что не обращайте внимания. Слушайте, что мы все только разговоры разговариваем. Может, чайку? А можем и рассольником украинским угостить. В другой раз? Тогда приходите еще, просто так.

Скоро маме Вере — опять туда. Где всё не просто так. Где, позвонив близким, всякий раз радуешься и печалишься, будто прощаясь. Но верится, что однажды все будет хорошо. Как раньше. Она же — Вера. И живы еще на Украине ее родные сестры — Надежда и Любовь. Так уж мама их назвала.

А пока... Вот Вика, теперь уж новгородская дочь, оформляет российское гражданство. И муж, и дети. Надо думать о работе, учебе. Вообще-то, собирались на Кузбасс, шахтеры же, но, как сказала Вика, распределили нас иначе. Там, на Украине, брошена стройка — мечтали о своем доме, машина... Всё заново.

Как здесь тихо...

По пятницам луганчане и дончане собираются в церкви Бориса и Глеба. Молитва, чай с пирожками и душевная беседа. Свои же. Как пальцы одной руки. И едва ли не каждый хотел бы вернуться. Если жизнь будет так добра.

На прощание мама Вера просит передать благодарность Галине Ярцевой и всем, кто у нас помогает Донбассу.

— Они эту помощь не на склад везут, а прямо людям. Тем, кому нужнее всего. Спасибо всем, кто нас понимает. От всей души. А если кто-то в России думает, что мы такие-сякие сепаратисты — его дело. Только он не был в нашей шкуре.

В Краснодоне сейчас — жара под 40. В Новгороде — под 20. Сырое лето, не больно приветливое. Но знаете, что у нас хорошо?

— Здесь тихо, — говорит мама Вера. — Как же здесь тихо!..

Фото из личного архива Веры ПРОСКУРИНОЙ