Яков вошел в дверь, открытую швейцаром в сиявшей золотом ливрее. Ему показалось, что он попал во дворец. Огромный вестибюль представился тронным залом, столько было на стенах зеркал, золота и картин в тяжелых рамах. Правда, трона не было.

Тёзка из 12-го номера

По залу слонялись или сидели, развалившись на диванах и в креслах, странные люди в гражданской и полувоенной одежде, матросы, кавалеристы в подшитых кожей галифе. Между столиками, диванами, фикусами ростом с небольшую пальму сновали официанты с подносами, уставленными бутылками и фужерами. Присутствующие пили, курили, спали, играли в карты... Всё это Яков увидел, на ходу окинув взглядом, насколько мог, вестибюль. Не всё запомнил, потому что сразу направился к широкой лестнице, по сторонам которой стояли двое с ружьями к ноге.

— К товарищу Винницкому, — как можно спокойнее и независимее сказал он.

— Откудова будешь? — откликнулся один из постовых.

— Особый отдел РККА! — доложил он.

— Що це? — удивился второй.

— ЧеКа, — равнодушно пояснил первый. — Проходь!

— Дванадцята кимната, — вставил второй.

Мужчина с балкона уже стоял в дверях номера 12. Увидев Якова, входящего в коридор, он сделал несколько шагов навстречу и протянул руку:

— Здравствуйте, — сказал на чистом русском. — Михаил Винницкий. Вы от Федора Тимофеича Фомина?

— Так точно! — неожиданно по-военному ответил Блюмкин.

— Пойдемте ко мне в кабинет, — пригласил Винницкий. — Вас как кличут?

— Яков, — ответил Блюмкин и после мгновенной запинки добавил: — Блюмкин.

— Яков?! — заулыбался хозяин. — Так мы же тёзки. Я по рождению Мойше-Яков. Из Одессы?

— Из Чернигова. В Одессе с 15-го года.

— Ну, так свий чоловик! Я сюды приихав тильки в мынулому роци.

— А Фомин сказал, что вы — одессит, — ляпнул зачем-то Блюмкин.

— А як же! Кинцевий одессит, — рассмеялся Винницкий. — Однако пять роцив у москалей сидил у въязници...

Только тут Блюмкин сообразил, что находится в шикарном номере лучшей гостиницы Одессы с известным бандитом Мишей Япончиком. И тот наливает ему в бокал какое-то вино из бутылки с парусником на этикетке.

Япончик был невысок ростом и узок в кости. Однако благодаря крепкой мускулатуре определение «хрупкий» явно противоречило его облику. На пальцах правой руки, в которой он держал бутылку, Блюмкин заметил наколотые перстни: один — с черепом на фоне креста, другой — большая черная точка внутри круга*. Япончик перехватил его взгляд:

— Романтика юности, — улыбнулся мимоходом. — Ну, за знакомство!

Виват, мальвазия!

Они выпили. Как оказалось, мадейру. Довольно теплую, но, очевидно, не разбодяженную никем. Обретаясь несколько месяцев в Крыму, Блюмкин привык к этому белому вину и даже стал разбираться в сортах. В Массандре он предпочитал мадейру-сесиаль, то есть сухое крепленое вино, которое на жаре не слишком пьянило и утоляло жажду. А здесь была, скорее всего, приторно сладкая мальвазия, женская мадейра.

— Итак, ты — от Феди, — сказал Япончик, вытирая губы белой салфеткой. — Для чего?

— Чтоб составить списки вашего отряда, — не отреагировал на «тыканье» Блюмкин. — Или сверить.

Япончик не ответил. Повертел в руке бокал, поставил на столик и поднялся из кресла, заняв место за спинкой.

— Списки? — наконец произнес он. — Так не будет никаких списков! Я же Феде говорил, что это дурь, дурниця... Вон генерал Шварц** повёлся на посулы Лейбы Бронштейна сделать ему армию, а теперь бегает от него по всей России. Хочет спрятаться в Одессе.

Блюмкин слыхом не слыхивал ни о каком Шварце. Но на всякий случай пожал плечами, дескать, это его выбор.

— А вот Щастный ***не стал прятаться и уже арестован, — продолжал Япончик, и голос его становился всё жестче, хотя говорил он по-прежнему негромко. — Его уже заарештували за наказом того ж Троцького. Скоро розстриляють. Та я в натуре краще буду бить байдыки, чим дам скласти список своих хлопцив. Ты, Яша, скажи Фомину, что Миша Япончик — не Вуйко с полонины. Мне нужна эпидемия на живот?

Блюмкин, предполагая, что сейчас скажет глупость, все-таки спросил:

— А кто такой Вуйко? С полонины...

Япончик расхохотался:

— От и видно, що ти чернигивськый, а не одессит... Це по-нашому — мудебейцал, разумиишь? Малахольный, значит... Я же Федору Тимофеичу сказал, пусть выбирает одно из пяти: или мы помогаем Румчероду, или корабли стоят на рейде, а мы пьём свой одеколон. Он знает, что мы грабили только одних буржуа. Мы делали налеты на банки и варьете. Это правда. Но со старой жизнью покончено! Я предлагаю вам испытать моих ребят. Они поступят в Красную Армию и будут воевать. Ви не пошкодуэте. Тем более, что у нас оружие есть, и в деньгах я не нуждаюсь. Но я чую, что скоро нам придется перейти на вы со швабами и с товарищем Деникиным. А в порту з нетерпинням ждут лягушатников.
Шустовъ, Викторс и др.

Япончик сел в кресло. Лицо его разрумянилось, но он не казался раздраженным. «Такой будет смеяться, а потом достанет нож и между делом шею перережет», — вдруг подумал Блюмкин, но как-то отвлеченно. Подумал и не испугался. Япончик снова наполнил бокалы и толкнул в сторону Блюмкина тарелку со снедью. На тарелке лежали и бутерброды, и колбаса, и пара куриных лапок. Да и тарелка была величиной с маленький щит.

— Ты ешь, — добродушно сказал Япончик. — Я же ж не на тебя кричу, а за то, чтобы Федя прекратил этих глупостей. Сам подумай, я только что картотеку на своих хлопцев в полицейской регистратуре выкупил. А теперь должен помочь снова ее составить? Глупо, совсем глупо... И не нужно меня фаловать, як филолуха з Хрещатика, ни тухлый фраер, з якого хоч все визьмы, а вин буде мовчати.

— Так что же мне сказать Федору Тимофеичу? — неожиданно обиженным голосом спросил Блюмкин.

— А Феде скажи, что 21-го грудня Рада назвала Одессу вильным мистом, и бильшовики пид цим пидписалыся. Зрозумив?

— Зрозумив, — эхом повторил Блюмкин.

Япончик достал откуда-то из-под кресла бутылку с длинным, как рукоять лопатки, горлышком. Это был коньяк. «Шустовский», — догадался Блюмкин, углядев заводской знак на этикетке — колокольчик в кольце медалей. Такой коньяк можно было сейчас купить только на черном рынке, потому что завод братьев Шустовых был национализирован в Одессе одним из первых. Спирт, коньяки и вина реквизировали, и несколько недель господа из Одесской Рады и товарищи из ВРК ходили вдупель пьяные. А потом на Привозе, на Седьмом километре, где сложилась большая толкучка, и в борделях появился коньяк «Шустовъ», про который знатоки говорили: «Справжний!», то есть — настоящий. Одни говорили с завистью, другие — самодовольно.

Япончик наконец сорвал уздечку с горлышка и невесть откуда взявшимся ножом выковырнул пробку: «Пробач мокрухи немае, будемо пити коньяк». Он бережно разлил медовую жидкость по бокалам, куда наливал и мадейру, но — до половины.

— Мы — честные воры и готовы выйти рука об руку со своими товарищами красными матросами против гайдамаков. Когда и где — пусть Федор сам скажет, — поднял бокал хозяин комнаты. — Я готов поставить под ружье две тысячи. Больше — тяжко. С анархистами мы уже договорились. Викторс нам поможет с командирами. Викторс — это Толя Железняк, только что приехал из Москвы, де його дуже сильно образив товариш Троцкий. Так ни можна з революционером, но Викторс служит не Троцкому, а революции. А мы — вольные люди, и нельзя залишиты нас воли. «Ростислав» и «Алмаз» — за республику. Наш девиз боевой — резать публику!****

Он понятия не имел, кто такой этот Викторс-Железняк. Но запомнил имя.

Выпили. Коньяк был густой и чуть кисловатый. Кажется, совсем не крепкий. Блюмкин даже подумал, что это не «Шустов». Но перед ним на столе стояла знакомая по картинкам и витринам пузатая бутылка толстого стекла, тесненного надписью «Н.Л.ШУСТОВЪ съ Сми».

Голова уже кружилась и понемногу наливалась тяжестью: сказывалась полуголодная жизнь на красноармейском пайке, которую он вел до 2 января. С этого дня ему причитались командирское довольствие и наган, но ни то, ни другое Блюмкин еще не получил. Потому что Тимофеич не знал, куда нужно обратиться. И никто в штабе РККА не мог ему сказать. Не у Юдовского же спрашивать!

Мы — уголовные

— И еще передай Федору Тимофеичу, что я заверяю его своим честным воровским словом, — сказал Мишка Япончик и картинно приложился губами к перстням-татуировкам, — будет война с буржуа и не будет налетов! А если кто попытается это сделать — расстреливайте таких. Со старым мы решили покончить. Не знаю, как навсегда, но покамест так. Среди здесь закинчу мову, шоб не ставити голову на кон. Яша, ты ловишь ушами моих слов чи хочешь спати?

— Ловлю! — мотнул головой Блюмкин, чувствуя, что уже прилично захмелел.

— А я бы вздремнул, — вдруг зевнул Япончик. — Всю ночь с лялечкой кувыркался, смотрел, какие она коники умеет строить. Лярва! «Что я с этого буду иметь?» — разве так спрашивают от Япончика?!
Блюмкин догадался, что собутыльник тоже поплыл. Взяв с тарелки кусок мяса, он в три укуса проглотил его и встал с кресла:

— Так я пойду, Михаил?

— Иди, Сеня тебя проводит. Он знает. И не забудь, что я говорил до Феди. Не забудешь?

— Не забуду... Только он просил предупредить, что должен доложить во ВЦИК товарищу Свердлову.

Япончик беззаботно махнул рукой:

— Яша, памятай але мовчи! Мы не за большевиков и не за украинцев, мы — уголовные. Сегодня мы с вами, но завтра вы не с нами. Завтра вы почнёте нас поймать и ставить к стенке. Так мы живем и умираем. Это не переделает даже ВЦИК... Кстати, ты идиш учил?

— В начальной школе. А что?

—Vu Tzen Yiden Komandeven. Просекаешь?

— Ну, «где десять евреев командуют», — перевел Блюмкин. — Это к чему?

— А по первым буквам?

— V-Tz-Y-K, — медленно соображал Блюмкин. — ВЦИК! Ха-ха-ха!

— Вот именно! — поднял Японец вверх указательный палец. — Договоримся... Мы тоже имеем право носить звание граждан Одесской республики. А лично мне нужен мандат на отряд Красной Армии. И разрешение на помещение. Как получу и то, и другое, сразу могу прийтить к формированию. Во как!

Такой была первая и единственная встреча Якова Блюмкина с Мишкой Япончиком. По возвращении он еще получил нагоняй от Фомина за «пьяный вид» и невыполненный приказ. Хотя, видит бог, выполнить было невозможно. Да на следующее утро Фомин про приказ уже ничего не говорил, а только пригрозил Блюмкину пальцем и вручил... наган. И карточки на питание в столовой комсостава, что находилась опять же на Дерибасовской, примерно в 20 минутах ходьбы от гостиницы «Франція». Правда, уже через день, то есть 6 января, Блюмкин узнал от Фомина, что Япончик со своим «штабом» из гостиницы съехал на Молдаванку.
— Гайдамаков, видно, боится Мойша, — сказал по этому поводу Фомин. — Да и с офицерами его поцахам не справиться, если что.

— Если что? — попытался уточнить Блюмкин.

Фомин не ответил. А через неделю в Одессе произошел большевистский переворот. И на том самом «Алмазе», который «за республику», начали без перекуров расстреливать, резать и жечь в корабельных печах несогласную публику. Вольный город вступил в красную полосу своей истории.
__________________________
*Череп на фоне креста в виде буквы Х — судим за разбой; точка внутри круга — надеюсь только на себя.
__________________________
**Алексей Шварц ((1874—1953) — генерал-лейтенант русской армии. Участник обороны Порт-Артура во время русско-японской войны. георгиевский кавалер. После октября 1917 года получил от Троцкого предложение сформировать Красную Армию из бывших солдат и офицеров, но после подписания Брестского мира отказался от этой затеи и сбежал на Украину. В марте 1919 года, во время французской оккупации Одессы, был назначен главнокомандующим союзными войсками на Ближнем Востоке генералом Франше д’Эспре генерал-губернатором Одессы и командующим всеми русскими войсками в Одесском районе. Эмигрировал (1919) в Италию, потом — в Аргентину, где жил и умер.
***Алексей Щастный (1881—1918) — капитан I ранга, был назначен Троцким «начальником Морских сил Балтийского моря». Во время Ледового похода (апрель 1918 г.) сумел перебазировать из окруженного немцами Гельсингфорса в Кронштадт 6 линкоров, 5 крейсеров, 54 эскадренных миноносца, 10 тральщиков, 5 минных заградителей, 15 сторожевых судов, 12 подводных лодок, 45 военных транспортов, 25 морских буксиров, 14 вспомогательных и других судов. Всего было спасено 236 боевых кораблей и судов. 20—21 июня был арестован и судим Революционным трибуналом при ВЦИК. В выступлении на суде Троцкий заявил, что «Щастный настойчиво и неуклонно углублял пропасть между флотом и Советской властью. Сея панику, он неизменно выдвигал свою кандидатуру на роль спасителя. Авангард заговора — офицерство минной дивизии — открыто выдвинуло лозунг диктатуры флота». Щастный вину не признал, но был расстрелян 22 июня. В повествовании имеет место намеренное смещение даты событий.
__________________________
****Броненосец «Ростислав» и флагман транспортной флотилии Черного моря крейсер «Алмаз» первыми перешли на сторону большевиков. На «Алмазе» в конце 1917 года заседал Совет матросских депутатов Черного моря.