Новгородский пенсионер пожертвовал 350 тысяч рублей на нужды СВО
Извините, что вот так сразу — про деньги и сколько их. Это чтобы потом больше не считать. Когда такое происходит, история должна быть про человека. А человек Николай Александрович — скромный. «Противник я, чтобы обо мне говорили!» — я уж думал, телефонным разговором всё и закончится…
Обычная советская пятиэтажка, балконов — и тех нет. На фасаде — мемориальная доска. Здесь жил почётный гражданин Великого Новгорода Иванов. Тёзка нашего героя. И, как оказалось, коллега: Лукин в молодости тоже работал плотником.
Обычная однушка. Не спрашивал, но уверен, что и пенсия у Николая Александровича вполне себе обычная. Да и не из пенсии он СВО поддержал. Продал кусок земли в деревне. Самому-то без надобности — слава Богу, 85-й идёт.
— Хорошее дело делают ребятки, — говорит он, — да плохо, что гибнут. Война… Вроде не должно было, а есть. Всё-то нас обманывают: Гитлер — Сталина, Америка — Горбачёва. Ну и так далее. И что, приходится воевать. Потом слышим: того нет, этого не хватает. Богатенькие не все хотят помогать. У иных Родина не на месте. Хоть бы налоги для них сделали как в недружественных странах. Только кто проголосует, кто будет сук под собой рубить? А народ своей армии помогает. Надо и мне было что-то сделать. А что? Воевать-то не горазд.
Смеётся:
— Это товарищ мой рвался. «Да куда ты?» «Как куда? — отвечает. — Я в танковых служил!» Он, правда, меня моложе на целых девять лет. Боевой. Вот так…
Вот так и перечислил Николай Александрович свой взнос через фонды поддержки СВО.
— Как хотите теперь, а чтоб я там у вас не захваленный был! — это мне инструкция.
Он же у нас не позёр, а поозёр! Коренной. Из деревни Ондвор. Представьте, возвращаюсь в редакцию, набираю в поисковике имя, отчество, фамилию — вижу своего собеседника возле его родительского дома вместе с этнографом Эльвирой Гептинг. Трёхлетней давности сюжет ВКонтакте.
Читаю: «С первых минут беседы Николай Александрович, воодушевлённо и, конечно, активно окая…» А со мною не окал. Вот и разгадка: с детства так было, что дома — по-своему, а в школе — как учат.
Родился он в предвоенный год. Германия напала — отец ушёл на фронт.
— Нас вывезли в Литву. Мама батрачила днями напролёт — хозяйство большое. А я-то маленький. Плакал, потому что больно босиком. Пожалели, дали колодки деревянные. Домой вернулись чуть не первыми. Нас освободили раньше. Есть нечего, мороженую картошку собирали. Весна пришла, надо пахать. Люди — как кони. Вцепились в верёвку и тянут. И ребятишки помогали — кто как мог. Не было так, что взрослые работают, а дети играют. Это сейчас слышишь: «Он же ещё ребёнок, двадцать лет…»
— Бедно жили, но дружно. По праздникам в гости ходили. А праздники какие — престольные. Песни пели, которые все знали. Гармонист выйдет — километра за три слышно.
— В армии служил, тогда на три года призывали, как раз заваруха образовалась на Кубе. И я попал. Да не, не на Кубу — в газету. Корреспонденты приезжали. Спрашивали у личного состава, поедем ли, если Родина прикажет. Конечно! Вот за готовность исполнить свой долг и пропечатали. А так-то зачем кубинцам наши топографы?
Родине самой они нужнее, наверное. Топография — геодезия — строительство. Можно же провести такую цепочку. Лукин окончил техникум, был принят руководителем строительной группы — это как бригадир, только ещё и с обязанностями по работе с проектами. Потом в другой новгородской организации стал начальником отдела.
Вспоминает:
— Первое жильё мы получили… самовольно. Дали комнату в бараке. А жильцы новосёлов не ждали. Штукатурку попортили, вызвали комиссию: «Смотрите, ремонт же нужен!» Нам и отказали. Мы и заселились через окно. Жить-то надо молодой семье, уже сын был родившись. Как нас только не выгоняли, даже прокурор приходил…
На пенсии стали с женой обратно в деревне жить.
— Кур завели, потом гусей, потом козу. А потом жена говорит: «А давай корову!» «Рая, ты чего? Сено где брать будем? С огорода?» Ну и что? Купили нетель. Через год была корова. Прожили мы с Раей пятьдесят лет и три года…
Беда не приходит одна: вскоре он потерял и сына. Именно потерял. И попрощаться не смог. Александр Лукин ушёл в лес и не вернулся. Искали спасатели, искала полиция (он и сам служил когда-то в органах), но все усилия оказались напрасными.
Может, поэтому Николаю Александровичу так понятна боль семей, потерявших своих родных в зоне СВО. Ведь не каждый погибший найден и похоронен на Родине. Да, с автоматом — это вам не с лукошком. Только смерть есть смерть. А жизнь есть жизнь. У каждого одна.
Он долго не знал, где могила его отца.
— Когда я уже стал взрослым, взяло меня сомнение: как он мог пропасть без вести в 1944 году? Ну не 41-й же! А у нас только такое извещение и было о его судьбе. Обратился в Центральный архив Министерства обороны. Сообщили, что скончался от ран в марте 1942-го. Где похоронен, неизвестно.
Это уже Любовь, дочь Николая Александровича, нашла. В век Интернета. Братское воинское захоронение под Калугой. И ещё два слова добавились: «Храбро сражался».
— Что я про войну думаю? Путин же сказал сейчас: надо было раньше. Россия победит! Я верю в это, несмотря ни на что. Вот только где та линия, до которой будет наша победа? Докуда нам хватит духу? Рассчитывать можем только на самих себя. И верить нельзя никому. Особенно нашим братьям хитрож… Прости, Господи.
Теперь он в городе. Но дом в деревне стоит — возможно, единственный там поозёр. Уж больше 100 лет ему. Не раз своими руками ремонтированный, даже перебранный. И вот на фото возле дома этого — без майки, лето ж было — другой человек будто Николай Александрович.
Я ухожу, он берёт свои палки — и тоже на улицу. Время прогулки.
— Я ещё и на тренажёры иногда хожу! Помогает, бодрее себя чувствуешь. Не сиднем же сидеть. Ничего хорошего не высидишь. И сказано же: уныние — грех.
У поозёров есть такое словечко — «забольшный». То есть серьёзный, настоящий, хороший. Похож? Нет-нет, Николай Александрович. То есть да-да. Короче, я что-то обещал.
Теги: волонтёры СВО, общество, помощь