Но, признаться честно, мы боялись японского зрителя. Если корейцы — это более открытая, эмоциональная нация, то жители Страны восходящего солнца более консервативны и закрыты. Поэтому мы подготовились заранее: наши артисты выучили набор японских слов, таких, как «здравствуйте», «солнце», «звёзды», «ветер». Знаковые вещи, которые непременно нужно назвать, когда они появляются перед глазами во время спектакля. А актёр Андрей Данилов даже выучил пару поговорок на японском и приводил местную публику в неописуемый восторг, произнося их по ходу спектакля.
И если в Корее нашим артистам помогала переводчица, синхронно и так же эмоционально переводя русский текст на корейский, то японцы подошли к этому делу более ответственно. Они очень боятся, что синхронный перевод не совпадёт с исходным текстом, и тогда в их восприятии начнется хаос. Поэтому нас попросили делать специальные остановки для перевода. Понимая, что это будет губительно для спектакля, так как от любого «стопа» теряется динамика, мы вычислили семь пауз, которые тем не менее заполнили действием. А так как «Принц и дочь Великана» визуально и без того очень насыщенный спектакль, то этого вполне хватило, чтобы не прерывать сюжет.
— Участвуя в проекте «Восток — Запад», в Японии вы ставили спектакль по народной японской сказке. Чем отличается работа над восточным фольклором от традиционного русского?
— Хисаши Симояма, продюсер, который занимается продвижением детского театра в Японии, обратился ко мне с предложением поставить там детский спектакль после того, как посмотрел «Принц и дочь Великана» у нас на фестивале «Царь-сказка». Я сказала тогда, что спектакли не копирую и надо искать новый материал. «Хорошо», — ответили мне. На вопрос, что бы я хотела поставить, я сразу ответила: сказку, точнее, спектакль по мотивам народных сказок, ещё не подозревая, во что это выльется. Дело в том, что японцы — люди очень канонические. Для них есть вещи совершенно неприкосновенные. И если мы, например, можем совершенно спокойно пофантазировать на тему сказок, поместив Бабу Ягу, допустим, в сказку к Колобку, то в понимании японцев это невозможно. Вот есть у них сказка про японского самурая Иссумбоши и его приключения в борьбе с демонами и завоевывании сердца прекрасной девушки, и ты ни на шаг не можешь отступить от её сюжета.
«Иссумбоши» по-нашему — «мальчик-с-пальчик». В процессе подготовки текстового материала я нашла очень много образов, персонажей, которые могли так войти в сюжет, что получился бы своеобразный микс из японских сказок. Но мне было заявлено: «Нет. Иссумбоши — это свято».
Если для нас самое главное — наполнение спектакля: куклы, текст, который создает образность, то японцы с текстом импровизируют слабо, потому что очень боятся отойти от канонов. Пришлось добавить в спектакль дополнительный визуальный колорит: маски, элементы театра Кабуки: особые движения, разработать вокальные партитуры для каждого актёра.
Изначально меня просили сделать спектакль, который будет завариваться на импровизации: поэтому решили отправить самурая в дальние страны, где с ним и происходили самые невероятные приключения. Но когда герой возвращался на родину, всё шло согласно сюжету сказки. Это было прорывом в искусстве Японии! Вроде бы и сказку не нарушили, и новое звучание ей придали. Так вот «родился» «Пятидюймовый самурай Иссумбоши».
— Как вы, русский режиссёр, оцениваете профессиональное мастерство своих японских подопечных, с которыми работали на протяжении трёх недель?
— Несмотря на то, что перед гастролями в Японию мы целую неделю работали с ними на базе нашего театра (японские актёры приезжали к нам в марте), я поняла, что между нами огромная пропасть. И не потому, что они японцы, а мы русские, а хотя бы потому, что когда я разговариваю с русским, то уже через тридцать секунд по выражению лица понимаю, как он ко мне относится и понимает ли вообще, что я от него хочу. У японцев же на лице никогда ничего не написано. Мужчины там никогда не говорят женщине: «Я тебя люблю», хотя они женятся, заводят детей…
«Как же поймут, что когда Иссумбоши вздохнул и ушёл, то ушёл он именно потому, что полюбил? — спросила я японского актёра. — Ведь у нас, если мужчина ушёл, значит, ушёл из твоей жизни». «Нет, — говорил актёр, — наши зрители поймут». И всё тут. У них даже на День всех влюбленных именно женщины мужчинам валентинки дарят. Вот они какие, самураи… Понимай как хочешь.
А слова «эксперимент» и «пробы» для них вообще ужас. Они просят: «Скажите нам точно, что мы должны делать, и мы это сделаем. Сколько надо работать? Много? Будем работать много». Так и хотелось им сказать: «Откуда же вы знаете, что сделаете, если не пробовали ещё?». И если для нас начало работы над спектаклем — это партнёрство, обмен идеями, мыслями, пробы, ошибки, из которых потом режиссёр выбирает самое интересное и строит линию спектакля, то для японцев средства для достижения цели не важны. Тут сразу идёт заточка на результат.
В нашей театральной школе свобода мыслей и чувств стоит на первом месте, а в Японии они всегда готовы в первую очередь отрабатывать внешнюю актёрскую технику: движение, мимику, где эмоциональная сторона подчинена строгому регламенту. Японцы — не сторонники взрывных эмоций, для них, например, в театре Кабуки, важно, что актёр точно так же открывает веер и делает поклон, как делали это двести лет назад. Нам, европейцам, восхищение точностью воспроизведения роли было совершенно не понять.
В спектакле, над которым мы работали, были заняты всего четыре актёра и куклы. Но на репетициях постоянно присутствовали стажёры и менеджеры в качестве зрителей. И на каждом этапе постановки спектакля менялся состав «начальников», которые отвечали за процесс работы.
Работая в Японии, я наткнулась совершенно на другой механизм организации театра внутри. У них главный режиссер — это, по сути, четвертое лицо. Япония — страна менеджмента: они очень осторожны, потому что считают, что любой креатив, если им не руководит менеджер, чётко отслеживающий их действия, может привести к хаосу и неразберихе. Поэтому разграничение обязанностей у японцев так же свято и неприкасаемо. Своеобразный аналог муравейника: никакого хаоса, каждый знает, за что он отвечает. Помню, как-то спросила, не видел ли кто, где лежит серпантин. Все промолчали, тогда как он валялся где-то на столе, и все его, конечно, видели, но проходили мимо. На моё недоумение один из «менеджеров» ответил так: «Извините, но за серпантин я не отвечаю»…
— Что ещё из местного колорита, далекое от понятия русского человека с его широкой душой, запомнилось?
— Самое страшное, что мне пришлось пережить, — японские совещания. На них собираются все театральные цеха и проговаривают одно и то же. Через 3—4 часа таких обсуждений мозг в прямом смысле кипит. При этом ещё они по двадцать минут здороваются, прощаются. Я долго не могла понять, почему пару моих слов переводчица объясняет актёрам несколько минут, а их речи при переложении на русский язык умещаются в одно-два предложения. Оказывается, у них в языке существует целых пять уровней вежливости. «Извините, не будете ли вы против, если я спрошу у вас...» и т.п. Скажем, ко мне они обращались на четвёртом, а мои слова она переводила с учётом третьего уровня вежливости. В итоге мне пришлось им объяснить, что я совершенно не против, если ко мне будут обращаться на первом уровне.
Кстати, неординарных ситуаций было много. Я дважды попадала в землетрясения в Японии: при этом паника охватывала только меня, японцы же воспринимали дрожь земли как рядовое событие, так как, по их мнению, несильная «встряска» — обычное дело.
— Тем не менее премьера сказки про Иссумбоши в Токио прошла с успехом. Интересно, как долго японская сказка в постановке русского режиссёра будет в репертуаре местного театра?
— Действительно, уже прошли четыре премьеры. Дальше по графику шесть спектаклей будет в сентябре и восемь раз постановку покажут в октябре. У них очень сложно с театральными подмостками в прямом смысле этого слова. В Японии театры, кроме национального театра Кабуки и театра Но, не имеют своих собственных помещений и репетируют в больших культурных комплексах. Театральные залы бронируют исключительно для премьер. Об этом, кстати, писал в своей книге режиссёр Анатолий Эфрос, в своё время ставивший в Японии «Вишнёвый сад». Пережив испытание японской театральной системой, я как никто другой теперь понимаю, как же ему было трудно…
Но самый главный показатель успешности этого проекта, на мой взгляд, в том, что дети после премьеры русско-японского спектакля писали в анкетах, что они в восторге и удивлены, что кто-то из другой страны смог рассказать об их любимом самурае так весело и необычно.
Надежда ВЫЛЕГЖАНИНА
Фото Владимира БОГДАНОВА
и из архива театра «Малый»
