Да и вообще, о местности вокруг Йерушалаима братья представляли гораздо более по рассказам знакомых, старых и новых, чем по своему знанию. А знакомые говорили, конечно, не о том, как братьям найти короткий путь на Хакру, но о том, что замечательного видели в окрестностях города или куда их забрасывали дела. Маршрут выхода из Йерушалаима, как ни странно, Шимону набросал Шаул.

По его совету братья уходили вовсе не на Хакру, а по Яффской дороге, наоборот, отклонялись от места назначения. Короткий путь пролегал при выходе через Навозные ворота, которые были открыты с рассвета, после сотворения шахарита, утренней молитвы, до полудня. И потом их отворяли на совсем короткое время перед вечерней молитвой, мааривом.

Но проблема состояла в том, предупредил Шаул, что добрые иудеи практически не ходили через ворота, которые использовались для удаления мусора из города. Основную массу вывозили утром, а то, что набиралось за день и нельзя было оставить до следующего утра, — вечером. Заняты этим были только рабы-иноверцы и слуги, продавшие себя в рабство, то есть — обедневшие иудеи. По этой причине для Шимона и Адира Навозные ворота были закрыты.

И так как они намеренно шли с отклонением от цели путешествия, Шаул не удержался от язвительной насмешки, посоветовав им ограничить утреннюю мицву, обязательный добродетельный поступок, лаконичным обращением к Богу: «Шма Йисраэль! Адонай Элоэ хэйну, адонай эхад! — Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Господь — один!».

Довольный собой он мелко рассмеялся:

— Хотя вы же теперь не вспоминаете Йисраэля! А к кому обращаетесь тогда, Шимон? Кто вас защищает? Ах, да! Тот, прикованный к кресту…

Шимон сжал кулаки, задетый злой и неуместной шуткой Шаула. За несколько дней, что пришлось тесно общаться с этим человеком, он очень устал от его насмешек и издевок по самым непредсказуемым поводам, а часто и без таковых. Шимон становился всё крепче в мысли, что Шаул болен. Судя по цвету лица и глаз, у него неладно с печенью. Отсюда такая желчность.

Когда Шаул вспомнил про Навозные ворота и сказал, что там выходить нельзя, Шимон попытался возразить:

— Вместе со слугами и рабами там ходят наши ремесленники. Да и вообще, рабы такие же люди, как мы, только более несчастные.

Шаул усмехнулся:

— Рабы — это вовсе не мы, попавшие в тяжелые обстоятельства. Они — уже другие люди, под игом находящиеся, и они должны почитать своих господ. А если имеют господ добропорядочных, как я, то вовсе не должны обращаться с нами небрежно, потому что они — рабы. Или, как ты говоришь, нам и они братья? Хорошо! Тогда они должны служить нам еще более усердно за доброту нашу. Если раб думает иначе, он заражен склонностью к зависти, распрям и злоречию.** И не верно тебе, Шимон, и брату твоему мешаться с рабами. Если не будешь принят за раба, значит, вызовешь подозрение стражи или — еще хуже, потому что опаснее, — ненависть рабов. Вам не следует начинать дорогу там…

Жестко, но по существу, Шаул был прав. И Шимон внутренне согласился, ничего не сказав. Лишь пожал плечами. Адир не слышал этого разговора, но совершенно непонятным образом пришел к тому, что советовал Шаул: предложил выходить из города Яффскими воротами.

Впрочем, удобнее всего было бы идти через врата Давида, однако стража там могла очень просто остановить, осмотреть вещи, начать расспросы: кто такие, куда идете и так далее. А ведь дорога через Давидовы врата облегчала путь на Хакру, ибо лежала между холмов, а не взбиралась на них. И Гигон, говорят, пересекал ее в трех или четырех местах. Не было б нужды экономить воду.

2
Преодолев перевал, братья едва начали спуск, как Адир дернул Шимона за рукав и зашагал прочь с дороги через заросли вартемии, которая еще только-только зацвела, но уже вытянула свои жесткие как прутья стебли почти до колен Адира. А тот был повыше брата.

Шимон понял, куда он направляется. Невдалеке под кронами развесистых таворских дубков расположились четверо путников. Мужчины, если судить по обмотанным шарфами, а у одного, кажется, хевелом, головам.

Они готовились к обеду, а может быть, пообедав, о чем-то беседовали.

— Адир, что тебе нужно от этих людей? — попытался Шимон остановить брата.

— Уточним дорогу, перекусим и отдохнем немного, — оглянулся Адир и призывно махнул рукой. — Пойдем!

Шимон вздохнул. Ему не хотелось оказаться в компании с незнакомцами в этом относительно пустынном месте, но передохнуть действительно пора. Он тоже ступил на обочину и двинулся вслед за Адиром, выбирая путь, где кусты жесткой вартемии были не так густы. Кроме того, Шимон почти сразу увидел звездные листья ядовитой рицины с желто-зелеными бобинами плодов. Он знал, что сейчас ее яд еще не набрал силу. Но всякое может случиться!

Первую смерть память Шимона навсегда связала с рициной. Их домашний ягненок, белый и красивый как роза и глупый как этот же цветок, выставляющий свою красоту всем напоказ, однажды польстился на зеленые листья и ярко-желтые бобы рицины. Он успел проглотить два или три продолговатых плода, когда мать, ругая Шимона и Адира за невнимательность, отогнала агнца от кустов. Но поздно! Солнце еще стояло высоко, когда у него начались рвота и судороги. Раньше чем наступил вечер, ягненок околел.

Шимон и Адир, которых отец заставил наблюдать мучения животного, плакали и закрывали ладошками то глаза, то уши, чтобы не слышать истошного визга. Они были тогда совсем детьми, но и сегодня один вид рицины, которая росла где попало, иногда вытягиваясь выше человеческого роста, вызывал ощущение неприятного холода у Шимона. Это был не страх, это была память о детском ужасе…

3
Адир, никогда не смотревший под ноги, был уже рядом с мужчинами. Один из них встал и молча ожидал приближавшегося.

— Привет вам, добрые люди! — донесся до Шимона звонкий голос брата.

Стоявший что-то негромко ответил, видимо, тоже поздоровался. Рядом с ним встал второй. Оба были молоды, лет 16—18 — не более. Шимон уже отчетливо это разглядел. Как и то, что сидевшие под кустами олеандра двое их товарищей были гораздо старше. Хотя Шимон не решился бы утверждать, что хоть один годился стоявшим в отцы.

Он подошел и тоже поздоровался. Четверо вежливо ответили на приветствие. И тот, что сидел (его голова точно была обмотана хевелом, льняным черно-желтым шнуром; у остальных были шарфы такой же расцветки), обозначив улыбку уголками рта, сказал первому из вставших (видимо, самому младшему):

— Йицаак, дай гостям воды для омовения и приглашай к столу, — потом повернулся к Адиру и Шимону. — Мы уже покушали, добрые люди, но и вы, пожалуйста, подкрепитесь. А потом пойдете своим путем или можете разделить это прохладное место вместе с нами для отдыха. Прошу вас, сделайте так, коль скоро наши пути пересеклись. Меня зовут Авраам. Мы идем в Йерушалаим на Шавуот…

Говоривший сделал паузу в ожидании ответа. Адир поспешил:

— Мое имя Адир, а это мой брат Шимон. Мы покинули сегодня Йерушалаим и направляемся к Великому морю, чтобы продолжить свой путь в Румон. Благодарим вас за гостеприимство.

— Румон? — поднял брови Авраам. — Давно не приходилось слышать мне это слово. Вы что имеете в виду, говоря так?

Адир бесхитростно улыбнулся:

— Именно то, о чем ты подумал, уважаемый Авраам! Родители говорили нам, что это древнее и первое название великого Рима. Разве вам это неизвестно?

4
Авраам коротко взглянул в глаза Адиру, потом — Шимону. Но на вопрос не ответил, а спросил сам:

— Всё ли спокойно в Большом городе?

— Так спокойно, почтенный Авраам, как может быть накануне праздника. В городе очень много гостей, и жестокая жара не улучшает общее настроение. Но все с нетерпением готовятся к празднику.

Авраам кивнул и указал им на Йицаака, который уже стоял за спинами братьев с довольно большим бурдюком из бараньей кожи. Где он успел его взять, они не заметили. Но удивились не этому, а щедрости незнакомцев, которые отдавали такое количество воды для омовения. Авраам, заметивший их удивление, улыбнулся:

— Мы только что наполнили этот бурдюк из ключа, что бьет чуть ниже по склону. Мы не первый год ходим в Йерушалаим и всегда останавливаемся в этом удобном месте. Умойтесь, и Йицаак опять наберет воды. Или вы хотите, чтобы он показал вам ручей?

Шимону почудилась насмешка в его тоне. На что намекает этот странный мужчина с умными, но чересчур холодными глазами? Может, на то, что перед застольем, которое он предлагает разделить, они пойдут к ручью как к микве?

— Нет, нам достаточно омыть руки, — смиренно опустил глаза Шимон.

Авраам опять тонко улыбнулся. Так тонко, что ни один мускул не шевельнулся на лице:

— Конечно, и все старейшины города того, ближайшие к убитому, пусть омоют руки свои и скажут: они не пролили крови этой, и глаза их ничего не видели…

Шимон с Адиром уже были на ногах, и Шимон сделал вид, что не расслышал последней фразы. Но пока шли и к месту омовения и поливали друг дружке воду, ополоснув не только руки, но и обожженные солнцем лица, он думал, что значат эти слова Авраама. Да не Авраама даже! Это, конечно, слова из Дварима (Вторословия). Шимон помнил окончание фразы: «Очисти народ Твой, который Ты, Господи, освободил, и не вмени народу Твоему, невинной крови!».

Но при чем здесь они с Адиром? Ведь в притче шла речь об убитом неизвестными путнике, найденном за городом, и обряде, который следовало совершить, чтоб снять подозрения со всех, кто в этом городе обитает. Или притча истолковывается Авраамом в смысле, недоступном Шимону?

Он хотел было спросить у Адира, слышал ли тот, что сказал Авраам? Но видя, с каким удовольствием принимает прохладу омовения брат, промолчал и здесь.

5
Когда братья вернулись после омовения, на расстеленном на траве покрывале их ждало угощение: лепешки, коровье масло, молоко и телятина. Шимон смутился, ибо из своих узлов они не могли достать ничего, кроме лепешек. Только явно не из такой хорошей муки, как у гостеприимных хозяев дубравы.

На сей раз им навстречу шагнул четвертый путник:

— Я — Наор, младший брат Авраама. Йицаак — мой племянник, Лот — сын. Отведайте наших скромных угощений, Адир и Шимон.

Братья поклонились в знак признательности и опустились на траву. Адир, нимало не смущавшийся ролью случайного гостя, который буквально навязался на обед к незнакомым людям, тут же разломил лепешку и протянул брату половину. Потом обмакнул хлеб в масло, принялся жадно жевать. Воды они напились, когда умывались. Но все-таки от молока не отказались. Тем более что оно было козьим — жирным, даже отливало желтизной. К мясу оба не притронулись.

Это заметил Авраам:

— Отчего не попробуете теленка? Его плоть нежнее куриной, специально кормили к Шавуоту…

Шимону всё вдруг стало понятно: и желто-черные цвета их головных уборов, и мясо на столе, и то, что традиционный праздник Авраам не случайно назвал не Швиесом, как было принято в Йерушалаиме, а Шавуотом — как называли его саддукеи.

Видимо, Авраам уловил колебания Шимона, ибо тихо, но очень внятно произнес:

— Да, мы — саддукеи, как называют нас те, кто усомнился в справедливости и подлинности Пятикнижия. И мнится мне, что тебя, Шимон, это лишает спокойствия. Почему, разреши спросить? И если хочешь, ответь еще на один вопрос. Дела ваши в Румоне важны так, что даже Шавуот не разрешает их отложить?

— О, уважаемый и гостеприимный Авраам и друзья твои, — высокопарно, к собственному удивлению, начал Шимон, — я не смущен и не растерян тем, что вкушаю блюда, предложенные саддукеями, поскольку не думаю, что они могут быть менее вкусными, чем те, что готовят жены фарисеев. Мой учитель говорил мне, что у него есть разногласия и с вами, и с ними, но никогда не вспоминал про кухню. Сам же я — скромный рыбак, который волею случая получил возможность взглянуть на картину истины, — не только не сидел за столом с кем-то из вас или из них, но и не встречал до сих пор никого, кто бы представлялся таким образом. Ты, Авраам, рассмотрел, я полагаю, настороженность в моем взоре. На деле же я только отметил узор твоего хевела и шарфов твоих друзей, что указывает, возможно, на принадлежность к некой секте…

— Этот хевел и шарфы вязала моя жена, потому они сходны.

— … и на то, что ты назвал праздник приношения Шавуотом, хотя для йерушалаимских иудеев привычнее говорить «Швиес».

— Ты долго жил в Йерушалаиме?

— Нет, Авраам.

— У тебя там много друзей?

— Даже знакомых мало. И я хотел бы, пусть их станет еще меньше.

— Понятно, почему тебя смутил мой Шавуот. Но в восточных и северных кварталах города, насколько известно мне, в ходу именно такое название. Тем более что Тора разрешает разным племенам сохранять свои традиции в названии — Швуот, Матан Тора, Бицурим, Асерет. Главное, что отмечается Шавуот-Швиес на пятидесятый день после Песаха. Или Пейсоха по-вашему?

— Почему Пейсоха?

— Я подумал, что ты из рода Аскеназа, а значит, пришел в Йерушалаим сам или предки твои. Твои и брата, конечно, извини, Адир. Пришли вы с севера в Иудею, хотя и не похожи на аромян. Тем более — на скифов…

— Теперь, Авраам, ты действительно смутил меня. Я не заглядывал так глубоко.

6
Авраам усмехнулся:

— Рыбак, а стережешься глубины. И такой впечатлительный… Но ты упомянул о каком-то учителе. Ты, Шимон, да и Адир тоже, слишком великовозрастны для ученичества. И не похожи на тех, кого подолгу учат, а они не научаются…

— Если не искать знаний, будешь, как дуб, которого лист опал, и как сад, в котором нет воды, — уклончиво ответил Шимон.

— Сильный станет отрепьем, а дело его — искрою, но будут гореть вместе,*** — и никто не потушит, — закончил Авраам. — Так говорит пророк Йешайя. Но, если мне не изменяет память, он говорит про отступников и грешников, которые, оставив Господа, выбрали для себя иные дубравы и не эти сады. Оставившие Господа истребятся. Они будут постыжены за дубравы, которые столь вожделенны для вас, и посрамлены за сады, которые вы избрали себе.* О каких же садах говоришь ты, Шимон?

— О садах Господних, Авраам.

Собеседник удовлетворенно склонил голову и произнес, не поднимая глаз:

— Но ты ушел от ответа: кто тот учитель, который не согласен ни с нами, ни с фарисеями, Шимон? Не первое и не второе, значит — третье? В чем оно?

Шимон смутился. Речи Авраама опутывали его невидимыми нитями, сковывая разум и мешая словам. Он уже пожалел, что вспомнил не к месту про Учителя, и, выигрывая время, откусил от лепешки, которая оказалась неожиданно свежей и душистой, будто ее несколько часов назад подали к столу прямо с очага.

Между тем, Авраам, с улыбкой глядя на Шимона, медленно и торжественно начал:

— Этот народ приближается ко мне устами своими, и языком своим чтит меня, но сердце его далеко отстоит от меня, и благоговение его предо мною есть изучение заповедей человеческих, — он говорил будто не для Шимона, а куда-то в пространство, — и я необычайно поступлю с этим народом, чудно и дивно; так, что мудрость мудрецов его погибнет, и разума у разумных его не станет. Горе тем, которые думают скрыться в глубину, чтобы замысел свой утаить от Господа, которые делают дела свои во мраке и говорят: «Кто увидит нас? И кто узнает нас?».****

7
Шимон, слушая полузабытые стихи, с растерянностью понял (нет, скорее, почувствовал), что за этой случайной будто бы встречей и неожиданно пристрастной беседой стоит некий знак. Он еще не видел этого Знака, но нараставшие в душе замешательство и тревога уже сковывали его волю и способность мыслить и говорить свободно.

— В Йерушалаиме довелось нам встретиться с одним мудрым проповедником и провести с ним несколько времени. Наши беседы были так интересны и содержательны, что мы стали называть его Учитель, — неожиданно для себя сказал Шимон и невольно обратился за поддержкой к брату. — Ведь так было, Адир?

— Именно так, — кивнул тот, принимаясь за сыр. — Только встретили мы машиаха не в городе, а на озере. Ты забыл, Шимон…

— Машиаха? — равнодушно переспросил Авраам. — Я не ослышался? Ты сказал «машиах»?

Адир кивнул:

— Я уверен в этом. И не один я теперь. Шимон — тоже, хотя он долго сомневался. Но Господь открылся не вопрошавшим о нем, его нашли и не искавшие…*****

Авраам с интересом взглянул на Адира, которого, судя по всему, принял первоначально за простака. Но Адир, как ни в чем не бывало, жевал свой сыр. Влажные крошки сыпались на траву, несколько мелких запутались в пятидневной щетине, а одну он даже размазал по лбу, смахивая выступивший от жары и усердия пот.

— Нашли не искавшие? Открылся сам, — задумчиво повторил Авраам и поднял глаза на Адира. — Наш народ знал многих машиахов. Но на деле все они оказались ложными спасителями…

Авраам замолчал на полуслове, и Адир вставил вдруг:

— Многие соблазнялись и будут лжепророками проповедовать якобы Господние пути спасения, но они — сыновья гибели. А подлинный Бог придет к жаждущим и стесненным, которые в этой жизни дают испытать свою душу. И Он будет судить сынов беззакония.

Шимон с удивлением повернулся к Адиру и внимательно слушал его. Авраам по-прежнему молчал.

— Не верьте им и не сближайтесь с ними, об этом особо предостерегал нас машиах, когда собирались мы, чтоб слушать его уроки. Шимон подтвердит мои слова, — продолжал Адир. — И говорил он, что пришествие его не явится приметным, как стараются делать подобное лжепророки. Но когда сойдет он к нам, все поймут и узнают его.

— Очень красиво говоришь ты, Адир, — вернулся наконец в беседу Авраам. — И неужели мы все, здесь сидящие, увидим этого человека? Как? Он не предупредил вас? Не предупредил… Да… Мы слышали о казненном в Йерушалаиме проповеднике и маге. Это и был ваш машиах? Это он принес иудеям дух мудрости и разумения, дух совета и силы, дух знания и трепета перед Ашемом и он бил страну бичом своих речей, духом своих уст умертвив нечестивого?******

— Он не был магом, — поправил Авраама Шимон. — Ему не было надобности показывать фокусы, ибо он творил чудеса исцеления и убеждал слушателей своих даром предвидения. Но — да, он нес людям мудрость, знания и силу. И заставил многих, кто слушал его речи, обратиться к нему сердцами и умами.

— И духом уст он победил нечестивого, освободив народ Йисраэлев? Или вышло по-другому? — спросил Авраам, скрыв лицо низким наклоном головы. – Кажется, вышло совсем иначе. И ваш машиах подобно рабу или разбойнику умер на кресте…

— Он не умер, — возразил Адир. — На другое утро и позже некоторые люди видели его живым и говорили с ним…

— И что же сказал он этим людям? И вам, наверное, тоже?

— Нет, нам не досталось этого счастья, — сухо ответил Шимон, — но мы знаем верно, что он придет снова и установится справедливое царство, в котором признают и поймут все жители, что перед ним следует преклонять колени и только его именем следует клясться.

— Ну, да. Конечно, так. Три вещи приходят, когда их не ждут: машиах, находка и скорпион, — пробормотал Авраам. — Но как же быть с нечестивым, который отправил его на Гулгалту? Кто победит его — машиах или вы, его ученики? Или он сам покинет Йерушалаим в раскаянии?

8
Шимон и Адир молчали. Авраам поднялся с ковра и некоторое время стоял, переступая с ноги на ногу. Видно было, что ноги и спина его затекли от долгого сидения, но Авраам не хотел показать путникам, что испытывает неудобство. Он отошел чуть в сторону и прислонился к дереву. К нему сразу подошел Наор и с поклоном протянул чашу. Авраам благодарно кивнул, принял чашу и отпил.

С удивлением Шимон заметил, что Авраам прислонился к бальзамовому дереву. Скорее всего, это был евмекс, ибо ствол его выглядел крепким и гладким. Шимон не очень хорошо разбирался в сортах бальзамов. В Галилее росли в основном не деревья, а кустарник трахи — очень ароматный, но дававший такой скудный сбор, что только богачи могли сказать, что вкушали напиток с этого сбора. Еще Шимон слышал о евристоне, который будто бы завезли из Эллады. Очень плодоносное дерево. Однако видеть евристон ему не доводилось.

Просто кто-то сказал, что евмекс в отличие от евристона гладкий, а не шершавый, и он запомнил. Как запомнил навсегда необычайный аромат бальзама. Его хранили даже настойки, которые мать делала из листьев трахи. Эти настойки быстро останавливали кровь и снимали головную боль.

Но дело было сейчас вовсе не в познаниях Шимона. Он мог поклясться, что никакого бальзама на этом месте не было, когда они подошли к Аврааму и его людям. Он обязательно увидел бы это дерево, стоявшее сейчас совсем близко, и услышал бы его запах.

Отпив из чаши несколько больших глотков, Авраам вернул ее Шаиму. Тот опять с поклоном принял, а Авраам достал откуда-то из одежд лоскут белой материи и аккуратно вытер губы, жирно блестевшие даже не соком, а ярко красным маслом.

— Это евмекс, — сказал Авраам не про дерево, а про то, что пил из чаши. — В отличие от вина он дает бодрость на долгие часы, то есть не обманчивую. Сейчас Наор наберет и вам. Вы пробовали прежде евмекс?

— Нет, когда в детстве нас отправляли собирать сок трахи, удавалось лизнуть по несколько капель, но вообще это слишком дорогое удовольствие для нас, – ответил Шимон. — Боюсь, мы должны отказаться от щедрого угощенья.

— Нам это ничего не стоит, — взмахнул рукой Авраам. — Там ниже растет небольшая рощица — у ручья. Неужели вы не видели? Сейчас время сбора сока евмекса. Наор с Йицааком и Лотом этим и занимаются, пока мы с вами беседуем.

— Может быть, мы сами? Или поможем им?

— Они заботятся о многом, но вы избрали благую участь, которая не отнимется, — улыбнулся Авраам.

И Шимон вздрогнул: он уже видел эту улыбку и слышал эти слова. Но — как? Откуда мог знать их Авраам? И эти бальзамовые кущи…

9
Он взглянул на Адира. Тот, насытившись, клевал носом и, видимо, давно не слушал их разговор. Шимон повернулся к Аврааму, чтобы спросить его. Но у евмекса никого не было.

Шимон вскочил с ковра и бросился вниз к ручью: Авраам, наверное, пошел туда, к Наору. Никого… Шимон быстрым шагом прошел вдоль ручья в обе стороны: никаких признаков бальзамовой рощи.

Смущенный он вернулся к Адиру, тронул за плечо. Брат проснулся. Потряс головой, отгоняя душную послеобеденную дрему, протер глаза:

— Где они? Авраам и эти его… товарищи?

— Ушли. Не хотели тебя тревожить, — буркнул Шимон.

— А еда, ковер?

— Оставим. Они просили оставить. Наверное, вернутся скоро. Я не спрашивал их.

Адир вдруг улыбнулся:

— А я разговаривал с машиахом. Он сказал, что будет еще испытывать нас…

— Вставай, — перебил брата Шимон. — Вставай и пойдем, уже солнце клонится. Или ты хочешь заночевать здесь?

Шимону вдруг захотелось взглянуть на свой пафьяр. Он отошел в сторону от брата, который потянулся к неизвестно когда появившимся на краю ковра чашам:

— Откуда это? Авраам оставил? – спросил Адир, беря одну из чаш.

Шимон только пожал плечами, доставая из-за пазухи свиток пафьяра и извлекая из него четвертый лист:

«И тогда какой-то человек, видя, что намереваются распять Его, смело пошел к Пилату и попросил тело Господа для погребения. И Пилат послал к Каиафе просить о теле, а человека не отпускал от себя все время ожидания и оставался с ним во внутренних покоях дома своего. Каиафа же якобы сказал: «Брат Пилат, даже если никто и не попросил бы, мы бы погребли Его, так как суббота настает. Написано в Законе: солнце не должно заходить над умерщвленным». И передал Его после этого известия Пилат толпе. Было это перед первым днем праздника Песах.

И они, взяв Его, гнали и бежали, толкая Его, и говорили: «Гоним Сына Божия, получив власть над Ним». И надели на Него порфиру и посадили Его на судейское место, говоря: «Суди праведно, царь Йисраэля. И кто-то принес терновый венец и возложил его на голову Господа. И одни стоящие плевали Ему в глаза, другие били Его по щекам, иные тыкали в Него тростниковой палкой, а некоторые бичевали Его, приговаривая: «Такой почестью чтим мы Сына Божия»…

Эту запись Шимон сделал вчера, когда Адир отлучился по своим делам на некоторое время. Не зная, для чего, Шимон урывками записывал теперь то, что происходило в Йерушалаиме. Учитель никогда об этом не просил. Никого. Наоборот, однажды, увидев, что Йоше Аримафеец, представлявшийся как друг отца машиаха, что-то пишет за ним, сказал: «Пусть слово твое будет, если да — да, а если нет — нет. Прочее от лукавого и не достойно быть записанным. Ибо кому вверено или кто принял бремя на себя добровольно, с того больше взыщется».

Это именно Йоше ходил к Пилату просить тело Господа и рассказывал потом Шимону и Адиру, что римлянин грустил вместе с ним и говорил, что любит Его, что взор его был помутнен и он, Пилат-мошель, мало что понял во время беседы с Ним, но получил откровение о Нем во время распятия.

Шимон подумал и достал кувшинчик с чернилами. Присев на корточки, он аккуратно замазал «какой-то человек» и написал поверх «Йоше».

– Что ты там делаешь? — раздался над ухом голос Адира. — Ты пить будешь, Шимон? Прекрасный напиток. Не вино и не сок, а так бодрит. Будешь пить?

— Буду, — ответил Шимон, поняв, к чему клонит Адир.

Он поднялся с колен, пряча чернила и пафьяр. Потом подошел и поднял чашу, почти полную густого алого напитка. Сделав первый большой глоток, Шимон сразу почувствовал быструю игру вкуса, превращавшего влагу из кислой в сладкую, потом — в горьковатую, потом — в мятную и прохладную. Шимон хотел задержать удовольствие, но рука сама поднялась, и вторым, еще большим глотком он осушил чашу до дна.

— Пойдем, наверное? — обернулся он к брату.

_______________
* Ветхий завет. Книга Исход, 20:7

** Библия, Новый завет. Парафраз из 1-го Послания апостола Павла Тимофею.

*** Библия, Ветхий завет. Книга пророка Исаии, 1:30,31 и 28,29.

****Книга пророка Исаии, 29:13-16.

***** Книга пророка Исаии, 65:1 — «Я открылся не вопрошавшим обо Мне; Меня нашли не искавшие Меня».

****** Книга Исаии, 11, 2 и 4.