Долгий разговор, имевший перспективу длиться без конца
Если кто забыл, вообще-то, был Год кино. Ну, есть у нас в стране такая традиция: каждый год чему-то посвящать. Потом фон стирается, но события (по крайней мере, самые яркие) в памяти остаются. Вот так и с приездом в Великий Новгород киношного человека Шавката АБДУСАЛАМОВА. Здесь был Шавкат!
Режиссёр, сценарист, актёр, писатель, философ. И все это в одном слове — художник.
День первый и последний
Кто-то был знаком с его творчеством, кто-то шел открывать. Обычно афиши (пресс-релизы и т.д.) напоминают о его работе в фильмах Андрея Тарковского и Элема Климова, о дружбе с «не нашими» великими — Микеланджело Антониони и Тонино Гуэрра... Но Абдусаламов вписан в наш российский культурный контекст (и шире) не поэтому. Или, если хотите, не только поэтому.
Спасибо Новгородскому музею-заповеднику с областным Киносервисом. «Пространство Шавкат•А» — прекрасная выставка в Музее изобразительных искусств. Более 100 работ. Месяц показа.
Я пришел вовремя — в последний день. Иногда неплохо быть и последним: невольно стал свидетелем импровизированной экскурсии, когда в роли гида — сам художник.
Всего несколько человек. Случайная (а может, нет?) фраза посетительницы: «Какой же он беззащитный, недолюбленный! Хочется приголубить по-матерински». Очень по-женски, очень по-русски было сказано. Он услышал. Подошел. Попытался что-то объяснить. А потом — от картины к картине. Мы все, художник — не исключение, хотим быть понятыми.
Свой взгляд, свой язык, свои краски. Большая часть жизни прожита в Москве, но ничего типично русского. Восточный ландшафт (там осталось детство). Восточные лица. Как у него.
Он невысок, но кажется большим. Когда смотрит куда-то вглубь тебя своими черными всепонимающими глазами. Когда говорит тихим, обволакивающим голосом, незаметно увлекая в мир образов — нарисованных кистью и словом.
Он берет библейскую тему и пишет собственный сюжет, в котором живут его люди.
— А вот там, в сторонке, посмотрите, Вася Шукшин.
И точно — Василий Макарович. Кажется, курит.
— Он всегда в компании был прост.
А вот — «Ангел-Сочи». Здесь ничего от пустыни. Вполне сочинский горный фон. Но сам ангел — мать честная! — это же... Не говорит нам художник, почему изобразил Владимира Владимировича. С большими крыльями. С отрешенной задумчивостью во взгляде.
— Читайте подписи к картинам, — скорее просьба, чем совет.
«Чем сокровеннее художник, тем уже круг его почитателей». И как похож на это наш нечаянный экскурс.
«Нет большего предназначения, чем проникнуть в душу ближнего и светиться в ней». Не таков ли наш экскурсовод?
— Можно с вами сфотографироваться, на память?
— Конечно, — отвечает он и тут же обращает сценку «двое в кадре: художник и женщина» в шутку. — Вы ведь потом не подадите на алименты?
Я был не нужен
...Настал мой час вопросов и ответов, обещанный Шавкатом. Не один и не два человека, проходя мимо, останавливались, чтобы сказать ему спасибо.
— Шавкат, обижаетесь, когда вас спрашивают, почему вы рисуете иконы?
— Когда меня пригласили на фильм «Агония», художники «Мосфильма» выступили против, обратились к генеральному директору. Как? Какой-то «чурка» будет про русского царя делать фильм! Но Элем Климов, его жена Лариса Шепитько настояли. Когда фильм вышел, у меня столько друзей обнаружилось среди художников «Мосфильма». Да, иногда надо убеждать...
Я не обижаюсь. Все самое тяжелое прошел в детском доме. Никогда не был ребенком. Я стал им, когда встретил свою жену.
В муках рождено христианство. Христос пришел с такими высокими мыслями, а — не нужен. Распни его! Также мое детство: я был не нужен своей матери, когда она повторно вышла замуж. «Не подходи, не позорь меня!». Как это понять? Я давно простил и люблю ее. Мама — это надвечное. Как Бог. Мои первые слова были русские. Это от нее. Ее звали Зоя Григорьевна. Хотя русской она не была. Татарка крещеная или башкирка.
Мне самому не раз предлагали креститься: как, он рисует такие картины и некрещеный? Так я и необрезанный. Можете так написать. А почему со мной Боженька? Потому что я с детства ощутил боль. Без боли человек не может жить. Как не может жить без правды.
— В чем для вас Бог?
— Бог — самая большая и самая путаная человеческая игра в поисках абсолюта. Начало всех начал. Самое замечательное свойство игры — заблуждение. Но тот из нас, кто входит в эту игру с полным ощущением реального Бога, будет отмечен печатью исключительности.
Сейчас такая свобода, а много кто, кроме верующих, читает Евангелие? А мы все читали, передавали друг другу. Кто сейчас читает Флоренского, Ильина, Соловьева?
— Где выход? Как изменить направление движения?
— Я думаю, что-то произойдет. Боженька встряхнет этот напылённый ковер и заново постелет. Скажет: ходите по чистому и вытирайте ноги.
— В чем наш главный сегодняшний грех?
— Как это ни старомодно прозвучит, в безверии. Вера — это необязательно когда ты каждый день ходишь в церковь или в мечеть. Это когда ты несешь ценности своих предков и культуру. Не разделяя — мое или не мое. Леонардо, он — наш. И Босх — наш. Мы столько читали английской литературы. Замечательные были переводчики. Что сейчас страшно? Политическое обжорство. Из нас делают людей-политиков, а надо делать культурных людей. А политика сама сложится. Сама, поверьте мне.
Для меня религия входит в контекст культуры. Ни одна не должна доминировать, только совесть может доминировать. Как я понимаю Бога? А Россию? Умом Россию не понять. Я полмира объездил и нигде так не ощущал присутствие Бога, как здесь. Бога невозможно постичь умом — вот в чем моя примитивность. Видите мои картины — я его не умом воспринимаю.
— Обычный человек, а нас таких абсолютное большинство, не претендует ни на какие печати и кущи. Он живет или выживает. Он ведом.
— Но ему же ведомо, где культура, а где бескультурье. В доме, в который мы с женой вселились, это возле метро «Беговая», никто не здоровался. Я научил всех приветствовать другу друга. Больше никто не швыряет окурки. Каждый что-то вкладывает. Кормушки делаем из пластиковых бутылок, птичек кормим.
— Это внешнее.
— Это Божьи твари. Они очень хорошо нас чувствуют. Мы сейчас шли с Исаком (Исаком Фрейдманом. — В.Д.) в музей, я сказал, что не доем булочку, птичек покормлю. И вдруг — голубь. Стоит, ждет. Исак удивился: «Как он узнал?». Птицы, они знают. Это мы не знаем своего мира. У меня всю зиму жила муха, садилась на плечо, я ей лапки чесал. Не надо говорить, что Бог только в церкви, он везде.
Смотрите, при советской власти гонения были на верующих, но ведь все эти ценности сохранились: не убий, не укради...
Цитаты не работают
— И даже в большей сохранности были, чем в наш нынешний свободный век.
— Цитаты не работают, это мертво.
— А что работает?
— Надо созреть до такого состояния, когда ты чувствуешь человека. Надо доверять человеку. Тогда в нем просыпается совесть.
— Вас разве не обманывали?
— Часто. Я делал спектакли — мне не платили гонорары. Думая, раз знаменитый, значит, богатый. «Три сестры» поставил в Киеве, спектакль получил много международных наград. Мне — ни копейки.
— Скажите, человек может состояться, не встретив на своем пути тех, кто щедро ему дает? Я про учителей.
— Нет, обязательно кто-то должен показать, куда идти. Моя учительница Мелания Ивановна фактически меня усыновила. Она учила меня рисовать. На скудные деньги отвезла из Коканда учиться в Ташкент. Потом я поехал поступать во ВГИК, в Москву. Там — школа композиции. Это для Ташкента я уже был «композитором», потому что написал картину «Разгон Бухарского базара» — 3,6 на 0,8 метра. А потом уже не писал большое. Совсем наоборот. Однажды Юра Норштейн на моей выставке сказал, что к Шавкату надо приходить с увеличительным стеклом. В этом есть доля истины.
Москва с детства была для меня как центр Вселенной. Да и для всех нас там. В войну в детдоме ждали комиссии из столицы: вот приедут русские и накажут Аминушку-хлеборезку за то, что она мочит нож. Но именно эта Аминушка однажды пришла к нам и сказала: «Вставайте, война кончилась!».
Мое поколение уезжало в Москву за знаниями. Это теперь едут за заработками. И Москва — другая. Меня приглашали преподавать во ВГИК, я отказался. Мне кажется, Шурику там сегодня не место. Я ведь в детстве Шуриком был. И вот приезжаю в Москву и где-то уже неподалеку от ВГИКа спрашиваю дорогу. Высокий немолодой мужчина, посмотрев на меня, — я был в телогрейке на майку, с дорожной кладью в руках, самым ценным, конечно, были мои работы, — сказал: «Пойдемте, мне как раз туда». Он несколько раз предлагал свою помощь: «Давайте, я что-нибудь понесу». Я отвечал: «Нет!». Он довел меня до приемной комиссии, я слышал, как он за дверью просил, чтобы меня посмотрели. Ему возражали, говоря, что уже экзамены через два дня. А он: «Вы все равно посмотрите!». Это был Михаил Ромм. Как он понял, что из меня может выйти толк? Кто-то мне сколько-то денег сунул, тут же пропуск в общежитие дали и краски.
— Мистика.
— Мне и в голову не приходило воздать хвалу Всевышнему за то, что он ведет меня. Какой Бог? Я был молод и дерзок. После ВГИКа меня сосватали на съемки фильма «Христос приземлился в Гродно». И вот тогда я стал читать и узнавать, чего раньше не знал. Тогда сценарист фильма Владимир Короткевич подписал мне одну вещицу: «Даровитому Шавкату, художнику Христа, — от автора Христа». 66-й год еще...
Всё образуется
— В Новгороде вы побывали впервые примерно в то же время?
— Кажется, это было в 1963-м. Я жил в Юрьеве, писал эти места. Так вышло — познакомился со студентами из Бостона. Они смотрели, что я рисую. Потом их руководительница пригласила в гости. И мы с еще одним студентом ходили. Потом один преподаватель сочинил донос, будто меня запирали в комнате, но я слазил по водосточной трубе и бегал к американцам. Меня должны были исключить из ВГИКа, но целый ряд преподавателей заступились, и я был тихо отправлен в академотпуск.
— А в нынешний приезд?
— Конечно! Это была моя главная просьба к музею. Еще в день открытия выставки я уже был там. Он на меня смотрит, я на него смотрю, и по мне мурашки. От счастья плачу. Так же было у меня и в Ферапонтовом монастыре. Очень хочу еще разок взглянуть перед отъездом. Если будет закрыто, у двери постою. Он будет знать, что я пришел.
Я иду по этим залам, выхожу и думаю, как нужно было деградировать, чтобы после такого великого искусства восхищаться «Черным квадратом»? В молодости мы все увлекались тем, что, условно говоря, запрещалось. И соцреализм доставал. Но были художники, которые и в его рамках создавали шедевры. Гениальный художник, которого надо открывать заново, — Лактионов. Когда мы с Аллочкой идем в Третьяковку, я всегда смотрю его «Письмо с фронта». Два часа могу простоять. Вот где точность и правда. А правда, она через Боженьку дается. Через Боженьку...
Почему такая разница между иконами и людьми, с которыми я общаюсь? Почему столько жертв принесено в мир, а люди не добреют? Что сделали с исламом?
— И все же?
— И все же я говорю себе: «Шавкат, не волнуйся, все образуется». Ни жертвы, ни святые, ни наша культура — ничто не может обратиться в тлен.
Фото Владимира Малыгина
