Как истинного окуловчанина Александра КОЧЕВНИКА тянет на берег Маклая
Вон оно как вышло. Перемещался себе человек по жизни — то рысцой, то шагом. Кочевал, как он говорит. Но держался родных пределов. А если и заносило далеко — бывал же на краю студёного океана, то по уважительной новгородской причине. И вдруг — бац! Да вам, батенька, уже...Всё как у всех. Вот все и пришли. И правда, было такое ощущение на фотовыставке Александра Кочевника «Всегда красив наш Новгород Великий», открывшейся в кремле, в областной библиотеке. Слегка опоздав, я едва протиснулся в зал.
— Сам не ожидал! — говорил мне потом виновник торжества. — Все так неожиданно случилось.
— Вот я и хотел спросить, почему не под весеннее свое 70-летие?
— Материала отснятого так много, а большая выставка — это так хлопотно и, честно сказать, дорого. А тут... В общем, библиотека попросила, и я, подумав, предложил новгородский цикл. Кратенько так. Низкий поклон всем, кто пришел. Хорошая досталась мне профессия.
— Волнительная.
— Не знал, куда руки деть. Так непривычно: на тебя столько глаз смотрят, а ты без фотоаппарата.
— Публике тоже непривычно видеть Кочевника одного. Александр Алексеевич, но фотохудожник — это же не единственная ипостась. Еще и журналист, писатель.
— Сам себя я литератором не считаю. Так вышло, что появились у меня рассказы, был принят в Союз писателей. Но членом правления Межрегионального союза писателей меня в связи с выставкой ошибочно представили.
— Вычеркнуть?
— Категорически! К данной организации не имел и не хочу иметь никакого отношения. Её создатель может считать себя и академиком, и адмиралом, а мне и колхозником быть не зазорно. Я с детства деревню люблю. Возницей был, хотел стать комбайнером.
— Что помешало?
— Не что, а кто. Директор профтехучилища. Он, услышав о моей мечте, подвел к комбайну: «С ключами обращаться умеешь? Тогда поставь колесо». А я был маленького росточка, это потом как-то вдруг вытянулся. Колесо — будто приклеенное, не оторвать. «Ну, что же ты? А в поле кто за тебя будет его менять?». Так что по своему рабочему образованию я токарь и строгальщик. И трудовой заводской стаж имею — целый год.
— Почему так много?
— Это было время накануне первой советской борьбы с пьянством. Тогда в заводской столовой в обед отпускались законные сто граммов. Если в обед можно, то почему вечером нельзя? Хулиганом я никогда не был, а озорство в натуре имел. Но однажды дурь эту из меня выбили. Так отходили, что утром на работу было не выйти. С такой рожей-то? Посмотрев на себя в зеркало да вспомнив и поразмыслив, дал зарок: никогда больше! Нигде, ни с кем, ни по какому поводу. Мама, опасаясь, как бы я опять с компанией какой-нибудь не связался, советовала поступить в вуз: «Езжай в лесотехническую академию. Ты же любишь лес!». Но чтобы документы подать, нужна была фотография. Пришел в Боровичское КБО, а там — фотоаппарат со вспышкой на табурете. «Разбираешься?» — мастер заметил мой взгляд. Да так, говорю, самую малость. «Приходи к нам работать!». Я и пошел. А когда отправился в Ленинград за высшим образованием, думаю: а чего это я в лесотехническую, дай-ка в киноинженерный попробую.
— Самые первые снимки не забыты?
— И год — 1967-й. Там были «кирпичи» — много красного. Ну, пленку запорол, отсидев почти два часа в полной темноте.
— В те безцифровые времена фотограф у себя в лаборатории слегка смахивал на колдуна. Нет ностальгии?
— Да нет, вроде не скучаю по проявителю с закрепителем. Мне и с мобильником комфортно. Совершенно не ностальгирую по телефонной будке и двушке в кармане на звонок домой. Прогресс же!
— При этом чёрно-белое фото стало чем-то элитарным.
— Я проще к этому отношусь. С моей точки зрения, эти два цвета — основа. Всем, кто обращается ко мне за советом, предлагаю для начала отключить функцию цвета. Когда в черно-белом варианте не станет серого поля, тогда и в цвете всё будет по уму.
— Никогда не любил фотографироваться на документы, но жалею, что не видел в салоне КБО Кочевника.
— Не знаю, насколько было бы легче с Кочевником. Система поточная: человек пришел, сел, напрягся. Главное, чтобы резко и в кадре. Но именно в КБО я научился общаться с людьми, это мне потом в журналистике пригодилось. Хотя был период, когда я просто не мог фотографировать людей! После смены паспортов, когда за день человек шестьсот обслуживал.
— А есть такое, что не хочется фотографировать всегда?
— Я не фотографирую похороны. Один раз сделал исключение, по большой просьбе, человек был очень известный и заслуженный. Через несколько лет спросил у вдовы: «Наташа, сколько раз ты открывала тот альбом?». Она помолчала и говорит: «Кажется, ни разу». То-то и оно, нам надо помнить друг друга живыми. И я снимаю жизнь. Разную. Но всегда жизнь.
— Логично спросить про то, что еще не снято. Где хотелось бы побывать, что увидеть?
— Далеко за примерами ходить не будем, возьмем берег Маклая. Вот главе Окуловского района повезло — он там был. Господи, прости меня, завистника. Ничего не могу поделать — хочу! И сам себя отправить не имею никакой возможности. Мне с детства был интересен Миклухо-Маклай. Я много о нем читал. Он ведь не только ученый, а в первую очередь — человек. Истинно русский и православный, из тех, кто с любым папуасом поладит. А главное — земляк. Родился километрах в двадцати от меня. Или я от него? Не важно, окуловские мы с ним.
— Как кочевник он, конечно, превзошел.
— Хотя и у меня были все задатки: я же родился на железной дороге, в будке стрелочницы. Бывая в Окуловке, всегда туда ходил. Стоит, и хорошо. Потом, смотрю, силикатным кирпичом обложили — совсем хорошо. Я уже стал подумывать, а не купить ли мне ее на старость. Опоздал: снесли в прошлом году.
— Но борода-то от Александра Алексеевича никуда не денется? Кстати, с чего она вдруг образовалась: это не отложенный протест на Петровские реформы?
— Всё очень просто. Не император меня стал раздражать, а бритье. В общем, доктор посоветовал отпустить на полгодика, а мне и понравилось. Ко всему благодаря бороде своей я стал наконец Александром Алексеевичем. Звать меня так стали. Терпеть не мог, когда мальчики да девочки — журналисты, пресс-секретари и не только они — называли меня Сашей. А поправь — вот ты уже и высокомерный.
— И ведь любите вы, Александр Алексеевич, сверху на нас посмотреть. Шучу. Я — про фото с вертолета. Очень красиво: хоть Новгород, хоть Русское Устье.
— Мне тоже нравится. Но тут такая штука: есть спонсор — летаем, нет — пешком постоим.
— У меня еще один имидж-вопрос. Пиджак, темная рубашка. Такое ощущение, что вы почти в рясе. Серьезно.
— Так ко мне серьезно стали подходить за благословением. Бог благословит, говорю, а я не уполномочен. Очень уважаю и люблю нашу православную церковь, но мое советское воспитание мешает мне полностью воцерковиться. Так что бороду на всякий случай немного постриг. Скромнее надо быть.
— Что такое возраст?
— Душа возраста не имеет. А тело наше бренное отзывчиво на состояние организма. Иной раз забудешься и чуть не бегом на третий этаж. Отдышишься и думаешь: чего это не везде лифты ставят?
— Возвращаясь к вашему пожизненному зароку: чего еще вы не можете позволить себе?
— Как минимум две вещи — лень и пренебрежение. Я имею в виду пренебрежение к тому, что каждому из нас дали Бог и мама с папой: те или иные способности. И к сроку нашему на земле.
