Взгляд финского режиссёра на новгородскую сцену
Накануне премьеры спектакля «Der Spieler», открывшего Международный театральный фестиваль Фёдора Достоевского, на вопрос о том, чего зрителю ждать от спектакля, его режиссёр Яри ЮУТИНЕН то ли в шутку, то ли всерьёз ответил: «Не знаю, у меня нет идей на этот счёт». Скорее, всё же пошутил. Потому как затем пообещал хорошую игру актёров, интересные декорации, качественную музыку и даже неплохую режиссуру.
Беседуя с режиссёром из Финляндии, быстро понимаешь, что разговор о конкретном и сиюминутном ему мало интересен. Куда сильнее Юутинена вдохновляют вопросы вечные. Может быть, поэтому Достоевского он считает фундаментальным и неисчерпаемым. Журналисту «НВ» режиссёр рассказал, чем русский театр отличается от европейского, как договориться с актёрами, если вы говорите на разных языках, и в чём «фишка» классиков.
— Работа над спектаклем «Der Spieler» — уже не первый ваш опыт взаимодействия с русскими актёрами и конкретно Новгородским театром драмы?
— Да, первый состоялся в апреле 2016 года, когда мы сделали совместный спектакль «Дядя Ваня». Кроме того, я работал с русскоязычными актерами в Грузии, делал постановки там. У них, конечно, своя театральная культура, но и очень много общего с русским театром.
— Откуда такой интерес к русскому театру?
— Прежде всего, русские актёры очень подготовленные в профессиональном плане. На театр Западной Европы, а Финляндия, и тут я могу сказать — к сожалению, тоже принадлежит к Западу, сильно влияет англо-американская культура. На мой взгляд, это влияние зачастую губительно. Ведь взаимодействие культур не должно приводить к подавлению одной школы другой, наоборот, может помочь навести мосты между соседними странами и народами. Политики на сегодняшний день нередко сжигают эти мосты. Как художник и человек культуры я бы хотел наводить их. Может быть, это выглядит странно и смешно. Но я уверен, что культурные люди обязаны это делать. Потому что независимо от наших национальных принадлежностей мы — в первую очередь люди. И уже потом — русские, финны, мужчины, женщины и так далее…
— Вы сказали, что между русским и европейским театром есть существенная разница. В чём она?
— Разница есть. В театрах Финляндии, к примеру, техническое оснащение посовременнее. Хотя и у вас есть прогресс. С моего последнего визита в театре установлена новая система света. И эта позитивная перемена очень заметна. Но я вам скажу, что техника — это замечательно, но главное — игра актёров. Их профессионализм. Работа режиссёра. В принципе я мог бы работать на пустой сцене, где есть пространство и актёры. Да, техника и оборудование прибавляют зрелищности. К примеру, в отличие от «Дяди Вани» в проекте «Der Spieler» у нас более масштабная декорация. Но всё же это вторично.
— Как вам удаётся найти общую платформу с труппой?
— Конечно, бывает, что у нас есть расхождения, в том числе культурологического характера. Но с частью актёров, которые участвуют в новой постановке, мы уже знакомы. Плотно общались при подготовке «Дяди Вани». Я к ним отношусь с большой теплотой, по-моему, это взаимно. Надеюсь, мои новые друзья тоже испытывают такие чувства. Наше дело напряжённое и сложное. Как это вообще характерно для профессионального театра. Для меня лично эта работа трудная, но приятная. И она, безусловно, приносит мне удовольствие.
— Не мешает ли вашей работе языковой барьер?
— Я многократно работал с труппами за границей. Мне кажется, у меня есть умение находить общий язык с актёрами других стран. Конечно, культурные особенности всегда влияют на наш диалог. Всё дело в том, что наш «материал» — это такие титаны, как Чехов и Достоевский. Они, конечно же, часто ставятся во многих театрах, кто-то даже говорит — хватит уже. Но, на мой взгляд, они неисчерпаемы. И для меня сценическое театральное действо — очень точно и конкретно. Я стараюсь ясно выразить мысль: здесь ты целуешь, здесь — убиваешь. Конкретность и предметность — это то, что я должен осуществить на сцене. Язык, на котором я доношу свою мысль, не так важен.
— Каким образом вы добиваетесь поставленных целей?
— На моих репетициях мы не сидим за столом и не ведём бесконечные разговоры. Проходит одна читка, а потом мы начинаем воплощать идеи на сцене. Для меня долгие посиделки и обсуждения — это трата времени. В процессе репетиции мы, конечно, можем остановиться, подискутировать, решить, что, как и почему. Но, на мой взгляд, театр — вещь очень предметная. Может быть, моё заявление спорно, но ведь идея нематериальна, а мы пытаемся дать ей характер, воплотить в зрительном образе. И здесь у актёров очень много возможностей. Мне нравится удивляться работе актёров.
— А они дают такой повод?
— Да, они дают такой повод. Я абсолютно уверен, что театральное образование в России и метод Станиславского, лежащий в его основе, — это отлично. Но он требует своего развития, пропуска через себя. Я заметил, что здесь и в Грузии, к примеру, актёры часто спрашивают в процессе работы: что мой герой здесь думает, каковы его мысли? Но я нередко удивляю их ответом — я не знаю, это вы должны понять. Говорю им, что наши поступки и действия окрашены чувствами. Но правда жизни не имеет чёткой границы: чёрное — белое. Иногда, конечно, бывают сложности, когда необходимо сделать на сцене контраст. И тут я могу помочь, но всё же всегда стараюсь вовлечь актёров в сотворчество.
— То есть вы не авторитарный режиссёр?
— Я считаю, это было бы глупо. Если у меня десять человек участвуют в спектакле, и мы берём в работу чью-то одну идею, то я теряю девятерых. Не исключено, что эта первая идея была лучшей. Но когда мы делаем вместе театральную смесь, рождаются новые смыслы, которых не было раньше. Я люблю команду на сцене. Конечно, последнее слово принадлежит режиссёру. Но не стоит заблуждаться, что если ты — режиссёр, то вся власть мира — в твоих руках.
— Вы говорите, что часто обращаетесь к классикам. Это удобно?
— Классики останавливают время и не становятся старше. К примеру, роман «Игрок» не религиозен, но если посмотреть на него с точки зрения современного человека, то это — тоже проявление религиозности. Где казино — это своего рода церковь, в которой бог — деньги. Стало быть, «Игрок» странным образом религиозен. Думаю, что Достоевский удивился бы этой трактовке. Но в том и прелесть классики, что на неё можно смотреть под разными углами. Это как луковица. Начинаешь её чистить, и открывается новый слой. Каждый режиссёр, читая один и тот же роман, всякий раз находит новое.
— Стало быть, Достоевский неисчерпаем?
— Верите ли вы в Бога или нет, но Библия — это изумительная и великая история. То же самое с Достоевским, Чеховым, Мольером. Это такие титаны и горы, от которых сколько ни отламывай, не убудет. Классики, независимо от вида искусства, в котором они работают, смотрят на мир широко открытыми глазами. Они не мыслят стандартами и клише. У них нет стереотипов. Они всегда интересны для времени последующего. Черпать из них можно бесконечно. Уверен, что не может быть слишком много Фёдора Михайловича.
— Кстати, что вы думаете о самом формате нашего театрального фестиваля, когда за неделю на зрителей обрушивается лавина Достоевского?
— Это очень хорошая идея. Это интересно. Когда я со своим спектаклем «Преступление и наказание» впервые принял в нём участие, а это было пять лет назад, мне понравилось то, что я увидел. Там были современные и традиционные вещи. И все они были интересны и имели право на существование. А звуча совместно, на одном фестивале, эти постановки создают оригинальный букет. Всякий раз — новый.
