«И жизнь, и смерть, я знаю, мне равны»*
— Вот, на днях достали, — Александр Николаевич протягивает солдатские вещи — кружку, ложку.
Ложка, кстати говоря, подписная. Со Сталинграда был боец.
И два медальона нашли! Один оказался пустой, а второй — с бумажкой, читаемой вполне.
— Я тут скоренько друзей, знакомых подключил, попросил пробить. Пару дней — и готово. В Питере у солдатика отыскалась родня.
Орлов, он из той породы, что на всю жизнь непоседы. Люди, безмерно чем-то увлеченные, часто говорят, что они этим больны. Кто-то болен творчеством, кто-то еще чем-то, а он — поиском. Безнадежно, хронически, с малых лет. На то он и Орлов, сын новгородского поисковика № 1, коменданта Долины смерти Николая Ивановича Орлова.
Говорит, что родился с медальоном в зубах. Кстати, самостоятельно свой первый солдатский медальон он нашел в 6 лет.
За забором была война
От родительского дома в Спасской Полисти давно остался только фундамент. Иногда, когда случается проходить мимо, Александр Николаевич показывает на него молодым товарищам. Мол, такой вот, ребята, был домик. Но три семьи в нем как-то умещались. С полтора десятка нас там было. Нередко, особенно по праздникам, и больше гораздо.
— Отца много кто навещал. Писатели бывали в гостях, Николай Иванович известным же человеком стал. 9 мая приезжали ветераны. Я любил слушать их разговоры, воспоминания. Отец и сам был рассказчик замечательный. Начнет, закроешь глаза — и будто идешь с ним его тропами.
Тропы эти вели на войну. Она прошла, но осталась почти рядом с домом. Выйдешь за забор, вот тебе и малая передовая. Еще в 1960-е стрелковое оружие и боеприпасы даже искать не требовалось. А отправишься дальше, перейдешь железную дорогу Новгород – Чудово: гранаты, мины, патроны ящиками. Почти новенькое. Танки подбитые, самолеты — все можно было увидеть. И убитых — очень много, очень.
— Мы в войну не с пугачами какими-нибудь играли, — вспоминает Александр Николаевич. — Конечно, мальчишкой еще я уже умел обращаться с оружием. Разбирал-собирал как хотел. Хорошо стрелял. Когда в армию взяли, то эти мои навыки, само собой, быстро обнаружились. Где научился? Как где, в лесу! Посмеялись мои товарищи. Потом брат фотографии прислал наши новгородские. И тут всем сразу стало не до шуток.
А он с братьями, со сверстниками видел не только это. Видел глаза людей, чьи близкие пали в жестокую годину. Родственники погибших солдат и офицеров часто приезжали в их дом...
Нынче я пуганый
В этом году, осенью, у Александра Николаевича — юбилей. 60 стукнет. А он... По-прежнему подвижен. Готов бродить часами по родному бездорожью, по болотинам этим неприветливым. Хоть бы и в одиночку, такое тоже бывает.
Правда, в последние годы поосторожнее стал. После встречи с медведем. Надо же, сколько лет ходил, и хоть бы что, а тут...
— Захотелось мне пройтись по первым проталинам. Набрел на небольшой лесоповал. Глянул на эти деревья. Одно привлекло мое внимание. Подумалось, странный какой выворотень, чем не медведь. Ну и иду себе. Приблизился, поднял голову: ёлы-палы, так это же он и есть! У меня — миноискатель. И в кармане – фотоаппарат. Я машинально за ним и потянулся. А потом говорю себе: ты чего это, валить же надо! И боком-боком...
Пуганый я, врать не стану.
Не сфотографировал мишку Николаич, но литературно увековечил — он ведь и рассказы потихонечку пишет. Невыдуманные, как сам поиск.
За столько-то лет всякие случались сюжеты.
— Нашли как-то медальон погибшей медсестры Тамары Быстровой. Потом узнали, что жених был у нее на фронте. Написал я рассказик. Но как чувствовал: будет продолжение. Так и вышло: через полгода отыскались и следы медальона этого парня. Они, оказывается, на одной поляне лежали — жених и невеста. Так вот бывает...
Сам себе компас
Что поражает в его историях — детали. Память у него отменная.
— Ну, это не совсем так, — возражает он. — Дома я могу положить какую-нибудь вещь и долго-долго её потом искать. А в лесу — да, там все иначе. Там я никогда не собьюсь, устав, сниму рюкзак, брошу под куст, на обратном пути обязательно выйду на это место.
В его рассказах зримо, выпукло предстает поисковая работа как она есть. Тяжелая, не такая уж романтичная, как может показаться стороннему наблюдателю. Сам себя таким считаю. За репортажами на Вахты Памяти — да, ездил. В ямы, наполненные холодной водой, не опускался.
Один раз держал в руках щуп. Александр Николаевич дал.
Встретились прошлой осенью в поездке к месту предполагаемых массовых захоронений. Надо было проверить.
«На, попробуй!» — и стал объяснять. Про звук, который ни с каким другим не спутаешь. И ничто тебе, никакой металлоискатель, тут не поможет, только щуп.
«Кажется, там что-то есть», — он имел в виду останки. Так и было. Только захоронен там был не человек. Как говорится, отрицательный результат — тоже результат.
Я подумал: вот зачем ему учить того, кому это вряд ли пригодится? А потом понял, что он такой есть — открытый. Он и говорит так: прямо, не сглаживает. Если что-то не нравится, какие-то слова-заместители подбирать не будет. Вот только говорит об этом, лично ему не симпатичном, как-то незлобливо.
Не забыть бы, не потерять...
Был у человека музей в новгородской гимназии. 15 лет там отработал. Потом, бац — новые люди, новые веяния — выперли. Несколько лет как. Замены нет по сей день. Память о Великой Отечественной войне в Великом Новгороде, как убежден Орлов, заслуживает большего, чем Зал Воинской Славы. Он просто маловат.
— Не хочу обижать археологов, которые рады каждой найденной берестяной грамоте, не буду ни с кем спорить, что исторически более ценно, а что менее, — говорит Александр Николаевич, — но если в ближайшем будущем ничего не поменяется в отношении к вещественной памяти о войне, то настанет время, когда захотим отразить как следует, а нечем!
И в подтверждение тому рассказывает, что его друг, питерский бизнесмен Олег Тиберия, занимающийся реставрацией военной техники, кое-что вынужден приобретать аж в Финляндии. У нас не хранится? Да нет, у нас в стране повышенный интерес к трофеям и металлолому.
Кстати, на Олега у Александра Николаевича — большие надежды. Тиберия вынашивает грандиозный проект музеефикации в Мясном Бору. Если в конце концов срастется, это будет просто бомба, в самом наизамечательнейшем смысле этого слова. Тьфу-тьфу и тук-тук.
Другу-бизнесмену же Орлов передал и ценнейшие находки — войсковые документы, найденные в районе деревни Замошье.
— У Олега есть условия для хранения. А в Новгороде мне просто некуда было пристроить этот архив. А там...
Показывает книгу, в которую вошли отсканированные документы. Акт 1942 года, 28 апреля. Действующая армия. Секретно. Комиссия в составе... Приказы, распоряжения, например, о распределении оружия — по ним можно составить представление о том, как снабжалась действующая армия. Автобиографии, боевые характеристики — считай, те же медальоны. И такой клад десятилетиями лежал в деревянных ящиках для патронов и гранат в заросшей, спрятавшейся землянке.
Здесь вам не турпоход
— В юности у меня был жуткий азарт. Мясной Бор исхожен мною вдоль и поперек. Нет воронки, которую я бы не знал. А все равно с годами убеждаешься, что работать там еще и работать. Поэтому не люблю, когда во время вахт — всего-то две недели! — кто-то по утрам долго гоняет чаи. Долгие посиделки у костра тоже не по мне. Здесь не турпоход, ребята. Здесь вас ждут. Они тоже были молоды, тоже хотели жить.
Времена меняются. Палаточные городки, налаженный быт. Рисковать здоровьем — совсем не обязательно. Александр Николаевич не спорит:
— Не буду уверять, что спать на лапнике у костра — это очень здорово. Морде хорошо, а задняя часть страдает. И потом, не все же служили в танковых войсках, как я. По мне, хоть дрова рядом коли!
Скольких же он нашел солдатиков в своих бесчисленных походах?
— Точно не скажу, — отвечает. — Сначала статистики не вел. А после того, как была создана постоянная поисковая экспедиция «Долина» (в 1990-м я возглавил отряд «Гвардия») — около 9 тысяч бойцов. Наверное, так. Вместе с товарищами моими Сережей Степановым, Сережей Люцаем. Со Светой — женой и боевой подругой. И всеми нашими орлятами — я про молодежь. Рад, что сын мой Михаил очень даже разбирается в нашем деле. Немало медальонов уже нашел.
Зар-р-ряжай!
Час сидим у Александра Николаевича в его Большом Подсосонье. А все еще не вспомнили о таком краеугольном понятии, как патриотизм. Я спросил, это правильно или как?
— Знаешь, как правильно? — начал Орлов. — Строится новая федеральная трасса, нужна разведка. Направляются саперы, привлекаются поисковики. Нам дают форму, принимают на работу. За сравнительно небольшое время на участке площадью в несколько километров мы подняли 180 бойцов. Есть ресурс, организация — есть и результат. Всегда бы так. А патриотизм... Хорошее слово, но мусолить его не надо. Я лично этого не люблю. Давай-ка лучше чайку! Тебе как?
Говорю, как себе, мол.
Он смеется:
— Я только крепкий. Всю дорогу. Как доктор прописал.
Вот такой он, Орлов. Глядя на него, я вспоминал одного мужика, который помог кому-то по хозяйству, его благодарят, а он говорит: «Ну, умею. Сам не знаю, почему, но за что ни возьмусь — умею!». Александр Николаевич сам себя не хвалит, а тоже умеет. И по ремонту всякому — он же который год в деревне живет. В фамильной вотчине супруги. То резьбой займется, будто учил его кто, а то вот пушки стал мастерить. Времен Великой Отечественной, знаменитые «сорокапятки». Копии, конечно, но по-серьезному. Пушки-то его уже много где в России на постаментах стоят: Нефтеюганск, Нарофоминск, Москва, Санкт-Петербург, наши Сольцы. Сейчас, говорит, для Карелии варит.
«А что делать?» — спрашивает. Правильно, пушки. Потому как правило Орлова гласит: запрещено только ничего не делать.
Фото из архива «Долины»
