Хранительница

Тамара Ивановна, которая здесь живёт

Тамара БОЛЬШАКОВА, в девичестве Михайлова, родилась в деревне Черное. Это в пяти километрах от Жестяной Горки, где она поселилась, выйдя замуж. О злодеяниях фашистов и их приспешников знает по воспоминаниям свекрови Валентины Федоровны и супруга Николая Ивановича.

— Как такое забудешь? — говорит она. — Свекровь много чего рассказывала. Про цыганку, как ее с ребенком зарывали, а мимо шли люди с полевых работ... Немец почти всё пожег. Как война ушла, тут только два дома оставалось: в одном была комендатура, в другом людей держали в подвале. Но народ возвращался и на пепелища, строился как мог. И не молчал, о чем помнил. Вот этот дом Большаковы купили после войны. А его предыдущая владелица Кузьмина ездила в Латвию опознавать в лицо тех, кто командовал здесь карательным отрядом. Некоторых признала.

В сорок первом Тамаре было три года. Маме троих детей ласкать некогда было — отец погиб еще в финскую. Дед был за него. И бабушка — вот и вся семья.

— Я помню завешенные, темные окна. Немцы патрулировали деревню и стреляли даже по окнам, если увидят свет. Мы не выходили со двора, жили как на привязи. Это всё страх. Что-что, а выстрелы часто слышали, — вспоминает Тамара Ивановна. — С детства помню разговоры про то, как расстреливали. И имена. Хлыгин Иван из деревни Григорьево, председатель, расстрелян по доносу. С Хрипец — учительница, девчонка молодая, с Нащей тоже были люди. Дети их каждый год приезжают. Я года два уже к памятнику не хожу, ноги не идут.

Муж Тамары Ивановны рассказывал, что с горы, где сейчас памятник, немец спускался на лыжах, а ниже, у края ямы, были люди. И он стрелял на ходу. Не попадет — снова шел в гору и снова спускался, стреляя. Ямы те не зарывались. Так народ и валили — слой за слоем. Еще Николай Иванович рассказывал про генерала, который любил ловить рыбу и заставлял детей в реку нырять и отцеплять крючки. А самому Николаю было тогда пять лет. Однажды мальчишки раскидали запчасти от машины. Так потом вся деревня собирала их во ржи. Высокая была рожь. Тоже ведь могли расстрелять.

Отец Николая в подвале сидел за то, что не пошел снег чистить. Не пошел, потому что рука болела. А староста донес: вот Большевики, Большаковы то есть, не хотят работать.

— Не знаю, как мама выпросила его отпустить, — продолжает Тамара Ивановна. — После войны старосту этого трясли. Пришли люди в форме, дали бумагу, чтобы Валентина Федоровна подписала против него. А она им и говорит: «Не буду, война прошла». Так тот дед в деревне и остался. У него один сын погиб на войне, а второй вернулся. Но доживал свой век бывший староста в доме для престарелых.

В 1943-м семью Михайловых вывезли в Литву. Тамаре уже исполнилось пять. «Помню, что в «выселках» было бедно и плохо. Потом нас подобрал местный барин, поселил над каменной кладовой — там был второй этаж. Так вот литовец этот яблоками нас угощал. И масла сливочного давал. Мать работала скотницей, ухаживала за его коровами. Это было возле Радвилишкис».

В начале 1945 года Михайловы вернулись домой. В 1946-м Тамара Ивановна пошла в семилетку: «Мне-то хорошо было: школа в нашей деревне находилась. Из других деревень — Мойки, Люболяд — ребятишки пешком ходили. Учителя у нас были приезжие, молодые, после института».

После семилетки три года Тамара Ивановна училась в Новгородской культпросветшколе, стала завклубом в деревне Раглицы. В клубе была киноустановка: через день крутили кино. Смотрели «Кубанских казаков», «Весну на Заречной улице». После замужества теперь уже Тамара Большакова перешла в медпункт: «Работала я с фельдшером Алексеевой Анастасией. Роды часто принимали, детей много тогда рождалось. Потом в здании больницы открыли круглосуточный детский сад: даже с Батецкой детишек везли...».

* * *

Словно метроном, тикает будильник. Я читаю Тамаре Ивановне из сборника воспоминаний жителей блокадного Ленинграда. В нём есть и про Жестяную Горку. Лики Богородицы и Георгия Победоносца провожают молчаливыми взглядами, когда я выхожу из комнаты. Здесь, в этом доме, уютно и чисто. И всё же кажется, будто он хранит неразрывную связь с болью далеких лет.

У будильника — жестяной корпус. Это деревня Жестяная Горка. Одна из тех русских деревень, где понимаешь, как это ценно — простой ход времени и вещей. Когда рождаются и вырастают дети. Когда они помогают родителям. Когда можно петь, собравшись на общий праздник. А когда смолкает веселье, становится тихо-тихо. И слышно вот это мирное тик-так…