Тайный постриг Анны Орловой-Чесменской. Взгляд из Калифорнии
Этим летом исполнилось бы 85 лет Серафиму Роузу — иеромонаху, православному миссионеру и писателю. Юджин Дэннис Роуз родился 12 августа 1934 года в обычной американской протестантской семье. Духовные поиски привели его в лоно Русской православной церкви за рубежом. В 1972 году он принял постриг с наречением в честь преподобного Серафима Саровского.
«Подвизаясь в своей Калифорнийской пустыни…» — такие слова в описаниях его жизни для нас и поныне звучат необычно. Какая пустынь? Вот Голливуд — да, это там. Так ведь он — совсем не образец аскезы. Между тем несравненно труднее осознать, даже просто представить на минуту, как человек, воспитанный в другой культуре, никогда не видевший России, смог, «подвизаясь» у себя в Калифорнии, глубоко проникнуться судьбами далекой страны, ее религии. За короткий срок отец Серафим одну за другой написал несколько книг: «Православие и религия будущего» (1975); «Душа после смерти» (1980); «Будущее России и конец мира» (1981). Еще один его фундаментальный труд — «Святые отцы: верный путь христианства» увидел свет в 1983 году. К тому времени отец Серафим отошел в мир иной: это случилось 2 сентября 1982 года.
.jpg)
Его перу принадлежат также десятки статей, включая и ту, с которой хотелось бы познакомить наших читателей, ведь она посвящена непосредственно новгородской истории, ее духовной составляющей первой половины XIX века. Почему Серафим Роуз взялся за жизнеописание архимандрита Фотия и его духовной дочери графини Анны Орловой-Чесменской? Он видел в них символ России «оболганной и обкраденной». По мысли писателя, они были теми, кто отодвинул революцию лет на сто.
Статья «Тайная монахиня Агния» впервые была опубликована в «Русском паломнике» (журнал основал в 1855 году купец Александр Половников по благословению Иоанна Кронштадтского), возобновленном в 1980-е в США.
Отец Серафим не полемизирует с хулителями Фотия и Орловой. Нигде и никак не дает понять, что знаком со знаменитыми эпиграммами Пушкина, крайне ядовито прошедшегося по архимандриту и графине, не имея иных оснований указывать на «недуховную» связь между ними, кроме светских слухов. Кстати, в отношении авторства Александра Сергеевича всегда находились сомневающиеся. Литературные исследования упирались в железный аргумент Валерия Брюсова по поводу другой вещицы — «Гаврилиады». Если автор ее не Пушкин, значит, в России того времени был еще один поэт, по силе равный Пушкину. Вольнодумствующей преддекабристской России монах, активно противостоящий самой идее существования тайных обществ и подтачивающих Православие «течений» в христианстве, мягко говоря, не мог быть симпатичен. Этого вполне достаточно для эпиграмм.
Серафим Роуз слово за словом утверждает иное. Он видит в Фотии «замолченного пророка». По его мысли, архимандрит Новгородского Юрьевского монастыря был для Александра I, как Серафим Саровский для Николая I. Известно, что после продолжительной беседы с архимандритом царь запретил в России масонство, приняв указы во благо Церкви. В частности, был отстранен ее «куратор» — министр просвещения и духовных дел князь Голицын, полагавший Православие религией для простолюдинов. Государь внял призыву Фотия «низвергнуть Наполеона незримого».
Масоны, секты, иностранные миссионеры — это что-то напоминает? Чужебесие, всплеск мистицизма — спутники и предвестники радикально-эпохальных событий. Кто помнит поздний СССР, тот не забыл, наверное, как «Тайную доктрину» Елены Блаватской стали вдруг печатать миллионными тиражами. Интересно, как отнесся бы к очередной российской революции батюшка Серафим, имевший причины вполне по русско-зарубежному воспринимать советскую систему как духовный гнет?
Но вернёмся к статье. Роуз — пастырь, а не биограф. Для него совершенно очевидна та единственная связь между Фотием и Анной, которая совершилась исключительно промыслом Божиим ради Матери Церкви.
Что можно понять, приземлив эту точку зрения? Что они такие же, как всякий из нас? Фотий, носивший вериги. Анна Алексеевна, часами не встававшая с колен. Приняв обычный мирской взгляд, мы даже не сможем объяснить себе, почему называем их вместе. Так не должно было быть. Фотий, в миру Петр Спасский, был выходцем из социальных низов — из бедной семьи особы духовного звания. У Анны Алексеевны, дочери героя Чесменской битвы, с младых лет было всё. Кроме матери, скончавшейся очень рано. Анне было 16, когда умер отец — любящий, заботливый, давший своей красавице, на которую любовался свет, прекрасное образование и будущее — она была очень богата.
«Молодая графиня нашла утешение в молитве и отправилась поклониться преподобным в Киево-Печерскую лавру и в Ростов», — пишет Серафим Роуз. В Ростовском монастыре она повстречала старца Амфилохия, известного своей благочестивой подвижнической жизнью. «Общаясь с ним, графиня всё сильнее чувствовала охлаждение к мирскому пониманию счастья (...)». «...она положила для себя правилом употреблять богатство не для себя, а для Бога». Графиня благотворила монастырям, храмам, «толпы бедных и нищих ежедневно окружали дом её».
При этом она «несла все обязанности, наложенные на неё высоким её званием».
По смерти Амфилохия Анна искала себе другого руководителя. Епископ Пензенский и Саратовский Иннокентий назвал ей таковым иеромонаха Фотия из Петербурга, своего бывшего студента в Духовной академии.
«Он привлек моё внимание смелостью и бесстрашием, с которыми он, законоучитель из Кадетского корпуса, молодой монах, начал обличать господствовавшие в то время заблуждения, — вспоминала Орлова-Чесменская. — Письма его напоминали мне послания апостолов. Узнав его лучше, я уверилась, что он абсолютно ничего не искал для себя лично».
Она стала снабжать его деньгами на достижение благой цели. Когда в 1821 году отец Фотий был утвержден настоятелем Деревяницкого монастыря, который «в короткий срок при поддержке графини Анны Алексеевны полностью восстановил из состояния нищеты и крайнего разрушения». С конца 1822 года и пожизненно отец Фотий был архимандритом Юрьева (Свято-Георгиевского) монастыря, «полностью возродив монастырь как внешне, так и изнутри».
Надо ли повторять новгородцам о благодеяниях Анны Алексеевны, поселившейся в тихой усадьбе подле Юрьева? От забот её есть что вспомнить во многих других русских монастырях. К этому отец Серафим добавляет, что «если кто поедет за пределы нашего Отечества, то и там встретится с сею щедрою раздательницею милостыни». Царьград, Александрия, Дамаск, Святой Град... «Известно, что за свою жизнь графиня Орлова пожертвовала монастырям и церквям по меньшей мере около 25 миллионов рублей (а это во много раз больше, чем соответствующая сумма сегодня)». Про наше «сегодня» помолчим.
И всё же даже в рассказе Роуза есть-таки один «слух». Писатель умышленно употребляет это слово, чтобы подтвердить его. Речь — о тайном монашестве графини. После смерти графини, она скончалась в 1848 году, пережив Фотия на 10 лет, в её молебной комнате было обнаружено большое Евангелие, покрытое серебряными с позолотой украшениями по красному бархату. С дарственной надписью на последней странице: «Да благословит Господь душу твою, сестра во Христе ЕИНГА...». Надпись с благословением и напутствием принадлежит киевскому схимонаху Парфению и датирована 22 августа 1845 года.
«Ясно, что имя Еинга здесь — это монашеское имя графини — Агния. Оно написано наоборот (в звательном падеже — Агние), чтобы сохранить тайну», — полагает Роуз.
Отец Серафим оговаривает, что есть и другие свидетельства. Найти такие примеры в наш век не трудно. Вот, пожалуйста, читаю в Сети отрывки из опубликованного в «Русской старине» в 1899 году рассказа монаха Евводия, келейника архимандрита Фотия. «Правда ли, что графиня была пострижена?» — спрашивают его. «Правда, — отвечает, — в этом я лично убедился, когда помогал нести гроб: она лежала в черном монашеском платье. Да её и на панихиде вспоминали Агнией и поминали шесть недель монахиней». Впрочем, Евводий тут же добавляет, что «о пострижении не так хлопотала она сама, как двоюродный брат её». Дескать, хотел отобрать от неё имения и всё то, что было подарено ею монастырю».
Было у него такое хотение или нет — нам неведомо. А если и было — его грех, не сестры.
Кто знает, может, Пушкин и рад был бы сжечь свои эпиграммы. Нам-то ни к чему походя цитировать слухи почти двухсотлетней давности. Если, конечно, желаем иметь перед собой высокий пример. Как желал этого удивительный американец Серафим Роуз. Особенно для русской православной молодежи.
* * *
Недавно мне рассказали о визите одного ну очень высокопоставленного деятеля. Это было времечко назад, но господин по-прежнему при постах. Так вот, будучи в Юрьевом монастыре, он весьма благосклонно, с большим интересом внимал рассказу об истории обители, её возрождении в новейшее время, о работе археологов и реставраторов. Вопросы задавал. Ровно до той минуты, когда была затронута тема Фотия и масонов. Тут госчиновника забрало. Это же мрак, это против прогресса. С чего вдруг такие эмоции? Это же только история, это же было и прошло...
