{thumbimage 150px 1}В этом году День театра почти совпал с этапной вехою в жизни одного замечательного новгородского актера: если сегодня, 27 марта, праздновать будет вся театральная общественность, то уже назавтра, 28-го, свой полувековой юбилей отметит заслуженный артист России Геннадий АЛЕКСЕЕВ. Хоть и поступил он весьма деликатно, родившись не в самый разгар международного торжества, для разговора с артистом именно в День театра имеются все основания.
Тем более что юбиляр любезно предоставил нам возможность не просто обозреть его творчество, и без того новгородским театралам хорошо известное, а заглянуть в глубину своей предсценической биографии. Там, может быть, частично и кроется ответ на главный вопрос: откуда же берутся на белом свете хорошие артисты?
В Новгородском областном театре драмы Геннадий Денисович появился осенью 1987 года, в самый момент переезда труппы из Кремля в нынешнее здание. С тех пор и трудится на его необъятной сцене — без малого уже 23 года. Причем трудится успешно, много, хотя и несколько однообразно. Впрочем, однобокий подход со стороны режиссуры как раз понять можно: грех ведь не использовать беспроигрышных возможностей актера, особенно в таком серьезном жанре, как комедия.
Правда, жанры в современном театре основательно перепутаны и размыты, не говоря уж об актерских амплуа, которые и вовсе превратились в чистейший анахронизм. Слова «трагик», «инженю», «фат», «простак», «резонер» и тому подобные ушли теперь даже из закулисного лексикона, оставшись разве что на страницах мемуаров. Но и в этом отношении повезло новгородскому театру с артистом Алексеевым, в лице которого он приобрел такую редкость, как образчик чистого амплуа. Или, проще говоря, настоящего «комика» — с соответствующим нутром, подвижностью, чувством юмора и полным набором прикладных умений.
Первая же его роль (царь Горох в спектакле «Сказ о Скоморохе и царе Горохе») продемонстрировала актера заразительного, яркого и, что удивительно, зрелого. Вторая, во французской комедии «Семейный уикенд», убедительно подтвердила неслучайность успеха первой. Обе роли он делал в очередь с достаточно сильными и уж точно более опытными актерами, и в обоих случаях в сравнении с ними нисколько не проиграл. И с тех пор, скоро уж четверть века, пашет Геннадий Денисович на ниве комедии в хвост и в гриву, несказанно радуясь редким возможностям отвлечься в каком-нибудь другом жанре.
Разумеется, в отрадном факте появления на новгородской сцене хорошего актера ничего такого уж необычного не было. Удивляло другое. А именно то, что прямо со студенческой скамьи театр сразу получил состоявшегося зрелого артиста. Можно даже сказать — мастера. Обычно ведь начинающий актер, сколь угодно талантливый и перспективный, обязательно проходит в процессе работы период «дозревания». У Алексеева в Новгороде такого периода не было. Да и само это заведение на подготовку актеров профессионального театра в принципе было не рассчитано.
Откуда же всё это взялось? Может, ответ следует искать на более ранних этапах, где-нибудь в детстве?
— В детстве о драматическом театре я и не помышлял, — отрезал Геннадий. — Еще даже в восьмом классе всерьез подумывал уйти из школы в кулинарное училище и сделаться поваром. А уж такого, чтобы с пяти лет о сцене грезить, точно не было.
Чистый Райкин!
И все же именно в этом возрасте он впервые соприкоснулся с театром. Сначала, правда, с дворовым: когда девочки постарше, собрав с окрестных симферопольских двориков сопливую малышню, разыгрывали перед ней где-нибудь за сараями представления из жизни золушек и фей.
Чуть позже — но тоже до школы — познакомился он и с театром профессиональным. Как отцу на заводе, так и маме в ее парикмахерской выдавали пригласительные билеты от профсоюза на новогодние елки. Елки проводились в местном музыкально-драматическом театре, на сцене которого, после плясок в фойе с Дедом Морозом, обязательно показывали сказку.
— А знаешь, как называлась первая сказка, которую я там — да и вообще в жизни — посмотрел? «Сказ о Скоморохе и царе Горохе»! Та самая пьеса Марка Корабельника, с которой спустя много лет началась моя работа в новгородском театре.
— Пророческих предчувствий тогда не возникало?
— Нет. Говорю же: театр в чистом виде меня долго не интересовал. Тяга к публичным выступлениям проявилась скорее в связи с эстрадой, и то позже — мне уж лет десять было. Я тогда с братом Шуркой все КВНы отсматривал. Мало чего понимал, но все эти миниатюры, монологи, шутки мне жуть до чего нравились. Даже сам шутить пытался. В то же приблизительно время услышал Райкина, потом Ильченко с Карцевым появились, которые тоже стали моими кумирами.
— Всего кумиров много было?
— Очень много. Лучше назову своих учителей: Чарли Чаплин, Аркадий Райкин, Луи де Фюнес, Леонид Гайдай. Эти — непосредственно. И еще, опосредованно, Николай Васильевич Гоголь.
— А те, которые «непосредственно», хотя бы догадывались о существовании общего ученика?
— Не догадывались, разумеется, так и померли в неведении. Но своими учителями я называю их абсолютно серьезно, хотя бы на том основании, что многому у них научился. Непосредственно у них. Началось с того, что брат мой Шурка, а он был старше меня на 12 лет и уже работал на заводе, купил магнитофон «Днiпро-14А»: громадный, две скорости, четыре динамика, аж стены трясутся, восторг! А как только купил его, тут же к нему и охладел. «Играйся, — говорит, — если хочешь». И дальше только деньги мне на пленку выдавал. Ну, тут уж я развернулся: перегнал все альбомы «Битлз», что нашлись у соседа, писал рок, эстраду, ансамбли, наши и не наши…
— Райкин тут причем?
— Не помню, где и у кого, записал я тогда бобину с монологами Райкина, целых 350 метров пленки с двух сторон. Тут уж столько радости было — не передать: я хохотал, визжал, только что не рыдал от восторга! И всё слушал, крутил эту несчастную бобину без конца, так что скоро наизусть всю ее знал. Да не просто наизусть, а со всеми паузами, интонациями, до мельчайших нюансов. В общем, распирало от счастья, а поделиться было не с кем. Наконец не выдержал — прочел один монолог брату. Вообще-то, он довольно скептически к моим восторгам относился, а тут вдруг заржал: «Молодец, смешно получается, чистый Райкин!». Ну, я и окрылился…
Звезда из 6 «Б»
Окрылившись в лоне семьи, принялся Гена развивать успех по месту учебы. Уже после первых выступлений на переменках особое внимание одноклассников он себе обеспечил. Вскоре послушать «местного Райкина» стали приходить из других классов, в том числе из старших: аудитория ширилась, слава росла, пока не достигла, наконец, неизбежного своего апогея.
— На одном из общешкольных концертов, которые устраивались по большим праздникам, меня включили в программу. Причем в последний момент, об этом даже учителя не знали. Поначалу отказывался — страшно было: большая сцена, огромный зал…
— В школе?
— Нет, у наших шефов, в ДК завода «Продмаш». Выхожу, народу — тьма: вся школа в зале! Заколотило меня так, что зуб на зуб не попадал, но собрался как-то, начал читать. Как сейчас помню — знаменитый монолог рационализатора. Пока читал, ржа стояла. Думал, потолок обвалится. А когда закончил, такая буря оваций разразилась, такой успех, какого у меня с тех пор в жизни не было! Кричали, хлопали, топали, со сцены не отпускали, едва ушел. Но перед уходом все же прошипел ведущему: «Скажи, что я еще выйду». Он залу: «Тише, успокойтесь, он потом еще выйдет!».
— И что, вышел?
— А как же! Но уже не на деревянных ногах, как в первый раз, а этаким баловнем публики — легко и непринужденно. Успех был ошеломляющий! Сиял, как чищеный пятак, аж корежило всего от удовольствия, ребенком ведь был еще…
— Не тяжеловат был для ребенка такой груз популярности?
— Не знаю. Но потом все уравновесилось: спустя года три на той же самой сцене я пережил такой грандиозный провал, какого и врагу не пожелаю.
Тут следует заметить, что везло Геннадию не только с учителями-небожителями, но и с самыми обычными педагогами. Его классный руководитель, впечатлившись триумфом ученика, сразу же загорелся идеей создания театра миниатюр на базе класса. Идея оказалась плодотворной: впоследствии театр разросся до масштабов школы и существовал еще не один год. Надо ли говорить, что премьером новоявленной труппы стал звездный Гена из 6 «Б». Правда, репертуар теперь строился не только на подражаниях Райкину — специально подбирали литературный материал, да и сам руководитель разные сатиры пописывал.
— Один из его монологов от лица десятиклассника, довольно большой, я все никак не мог выучить. В спектакле у меня еще много других сценок было, а этот монолог ну не укладывался в голове, и все! Так и остался невыученным. На что я тогда надеялся — до сих пор не понимаю.
— Неужели вышел на сцену при полном незнании текста?
— Ну, в общих чертах содержание я, конечно, знал. Видимо, рассчитывал своими словами пересказать. Вышел, открыл рот, и — ни-че-го! Полный столбняк, слова из себя выдавить не могу!
— Освистали?
— Хуже: мертвая тишина! И я в этой тишине с раскрытым ртом. Любимец публики, звезда школы… Позорище, а сделать ничего не могу, так в тишине и ушел за кулисы. А за кулисами со мной истерика: «В жизни больше на сцену не выйду!».
— Но вышел же?
— А что было делать? Со мною ведь ребята в других миниатюрах связаны! Вышел через силу, хоть стыдно было — не передать. Но потом ничего: разыгрался потихоньку, реакция из зала пошла. В общем, обошлось. Впрочем, того позора я никогда не забуду, это был урок на всю жизнь.
— Но ведь почитатели, а особенно — почитательницы, простили?
— Простили. Хотя зрители — публика ветреная и непостоянная. Помню, обижался даже: звезда звездой, язык подвешен, девчонки вокруг вьются, а появится какой-нибудь хмырь с гитарой, споет что-то подзаборное мимо нот, и все уже вокруг него. Бесило меня это жутко, я даже гитару за лето от негодования освоил. Примитивно, правда, на трех аккордах…
— А мне казалось — почти профессионально.
— Это уж потом меня научили, там совсем другая история. И начиналась она, можно сказать, с криминала. Да, каюсь: я совершил преступление. Самое настоящее, по сей день не раскрытое. «Висяк», как теперь говорят…
Под знаком Железного Феликса
Особый цинизм преступления состоял в том, что совершил его комсомолец. И стащил он в родной школе не что-нибудь безыдейное, а два пионерских барабана. Если что и может тут служить хоть каким-то оправданием — только мотив, ибо взял он их не наживы ради, а исключительно из любви к искусству. Ну не давали покоя Геннадию лавры Джинджера Бейкера и Яна Пейса!
— Один барабан я обтянул материей, чтоб звучал глуше, на другой натянул струны. И днем, когда все были на работе, закрывался, врубал какой-нибудь «Deep Purple» или «Led Zeppelin» и стучал по нескольку часов, стараясь попасть в ритм. И так почти ежедневно, года полтора. А в начале десятого класса соседка Лариска, которая знала о моих упражнениях, сказала, что у них при фабрике есть группа, и в ней сейчас как раз не хватает ударника.
На прослушивании Геннадий жутко нервничал. Еще бы: опытные, почти уже пожилые, лет по 25, музыканты — и он, юный барабанщик! Посадили за ударную установку, за какой он отродясь не сиживал. Проверили раз, другой, потом еще, и еще, и еще. И, наконец, приняли, но так и не поверили, что он раньше нигде не играл. Отметили только, что техника слегка хромает.
— Ну, с техникой меня там быстро поднатаскали. И на гитаре более или менее прилично играть они же научили — ребята из нашей группы «ФЭД».
— «ФЭД» – это в честь фотоаппарата?
— Отчасти. В Симферополе была еще группа «ВИЧ», но тоже не в честь СПИДа. ВИЧ — инициалы Василия Ивановича Чапаева. Ну, мы и решили: если они ВИЧ, то мы будем ФЭД — Феликс Эдмундович Дзержинский.
Новгородские зрители постарше, возможно, помнят шедший на исходе восьмидесятых спектакль «Барак». Сразу после второго звонка, когда зрители еще рассаживались в кресла, на сцену выходил человек, усаживался за ударную установку и начинал свое пятиминутное соло. С замиранием звона последней тарелки начинался спектакль. И это был, наверное, единственный спектакль новгородского театра, который овациями начинался, а не только заканчивался. Нужно ли говорить, как звали маэстро?
Ярким показателем профессиональной состоятельности музыканта Алексеева стал факт приглашения его из группы «ФЭД» в оркестр Симферопольского музыкально-драматического театра, а играли там исключительно профессионалы. Так он впервые попал в театр. Правда, еще не актером, хотя решение стать им к тому времени уже созрело. Затем были армия, культпросветучилище с красным дипломом, был даже опыт работы чиновником от культуры. Но оставим этот путаный период будущим биографам Геннадия Денисовича и остановимся на последнем его предновгородском этапе — на Ленинградском государственном институте культуры имени Крупской. Тут не совсем понятно: зачем будущему актеру профессионального театра институт культуры?
— Так получилось. Но я не то, что не жалею, я благодарен судьбе за то, что у меня был этот институт. Мне с учителями и раньше везло, а тут, можно сказать, повезло несказанно! Педагогами моими были Энгель Степанович Старшинов, ученик легендарного Бориса Зона, и Павел Павлович Милютин, которые все четыре года каленым железом выжигали из меня местечковый провинциализм и последствия моего культпросветобразования.
— Но ЛГИК ведь готовил режиссеров народного театра, а не актеров театра профессионального?
— В принципе — да. Программа, правда, мало чем отличалась от программы театральных заведений: те же отрывки, дипломные спектакли, то же мастерство актера. Хотя главный спрос был, конечно, за режиссуру. Но не со всех!
— То есть?
— Я ж говорю: у меня были замечательные педагоги. И, главное, мудрые. Они, оказывается, с самого начала поняли, кому из нас что нужно. Соответственно и обучали, как потом выяснилось.
— Когда потом?
— На выпускном банкете Энгель Степанович признался, что троих студентов нашего курса, в том числе меня и Любу Злобину, что работает теперь в новгородском театре «Малый», они готовили к профессиональной сцене изначально, просто нам о том не говорили.
Правда, жанры в современном театре основательно перепутаны и размыты, не говоря уж об актерских амплуа, которые и вовсе превратились в чистейший анахронизм. Слова «трагик», «инженю», «фат», «простак», «резонер» и тому подобные ушли теперь даже из закулисного лексикона, оставшись разве что на страницах мемуаров. Но и в этом отношении повезло новгородскому театру с артистом Алексеевым, в лице которого он приобрел такую редкость, как образчик чистого амплуа. Или, проще говоря, настоящего «комика» — с соответствующим нутром, подвижностью, чувством юмора и полным набором прикладных умений.
Первая же его роль (царь Горох в спектакле «Сказ о Скоморохе и царе Горохе») продемонстрировала актера заразительного, яркого и, что удивительно, зрелого. Вторая, во французской комедии «Семейный уикенд», убедительно подтвердила неслучайность успеха первой. Обе роли он делал в очередь с достаточно сильными и уж точно более опытными актерами, и в обоих случаях в сравнении с ними нисколько не проиграл. И с тех пор, скоро уж четверть века, пашет Геннадий Денисович на ниве комедии в хвост и в гриву, несказанно радуясь редким возможностям отвлечься в каком-нибудь другом жанре.
Разумеется, в отрадном факте появления на новгородской сцене хорошего актера ничего такого уж необычного не было. Удивляло другое. А именно то, что прямо со студенческой скамьи театр сразу получил состоявшегося зрелого артиста. Можно даже сказать — мастера. Обычно ведь начинающий актер, сколь угодно талантливый и перспективный, обязательно проходит в процессе работы период «дозревания». У Алексеева в Новгороде такого периода не было. Да и само это заведение на подготовку актеров профессионального театра в принципе было не рассчитано.
Откуда же всё это взялось? Может, ответ следует искать на более ранних этапах, где-нибудь в детстве?
— В детстве о драматическом театре я и не помышлял, — отрезал Геннадий. — Еще даже в восьмом классе всерьез подумывал уйти из школы в кулинарное училище и сделаться поваром. А уж такого, чтобы с пяти лет о сцене грезить, точно не было.
Чистый Райкин!
И все же именно в этом возрасте он впервые соприкоснулся с театром. Сначала, правда, с дворовым: когда девочки постарше, собрав с окрестных симферопольских двориков сопливую малышню, разыгрывали перед ней где-нибудь за сараями представления из жизни золушек и фей.
Чуть позже — но тоже до школы — познакомился он и с театром профессиональным. Как отцу на заводе, так и маме в ее парикмахерской выдавали пригласительные билеты от профсоюза на новогодние елки. Елки проводились в местном музыкально-драматическом театре, на сцене которого, после плясок в фойе с Дедом Морозом, обязательно показывали сказку.
— А знаешь, как называлась первая сказка, которую я там — да и вообще в жизни — посмотрел? «Сказ о Скоморохе и царе Горохе»! Та самая пьеса Марка Корабельника, с которой спустя много лет началась моя работа в новгородском театре.
— Пророческих предчувствий тогда не возникало?
— Нет. Говорю же: театр в чистом виде меня долго не интересовал. Тяга к публичным выступлениям проявилась скорее в связи с эстрадой, и то позже — мне уж лет десять было. Я тогда с братом Шуркой все КВНы отсматривал. Мало чего понимал, но все эти миниатюры, монологи, шутки мне жуть до чего нравились. Даже сам шутить пытался. В то же приблизительно время услышал Райкина, потом Ильченко с Карцевым появились, которые тоже стали моими кумирами.
— Всего кумиров много было?
— Очень много. Лучше назову своих учителей: Чарли Чаплин, Аркадий Райкин, Луи де Фюнес, Леонид Гайдай. Эти — непосредственно. И еще, опосредованно, Николай Васильевич Гоголь.
— А те, которые «непосредственно», хотя бы догадывались о существовании общего ученика?
— Не догадывались, разумеется, так и померли в неведении. Но своими учителями я называю их абсолютно серьезно, хотя бы на том основании, что многому у них научился. Непосредственно у них. Началось с того, что брат мой Шурка, а он был старше меня на 12 лет и уже работал на заводе, купил магнитофон «Днiпро-14А»: громадный, две скорости, четыре динамика, аж стены трясутся, восторг! А как только купил его, тут же к нему и охладел. «Играйся, — говорит, — если хочешь». И дальше только деньги мне на пленку выдавал. Ну, тут уж я развернулся: перегнал все альбомы «Битлз», что нашлись у соседа, писал рок, эстраду, ансамбли, наши и не наши…
— Райкин тут причем?
— Не помню, где и у кого, записал я тогда бобину с монологами Райкина, целых 350 метров пленки с двух сторон. Тут уж столько радости было — не передать: я хохотал, визжал, только что не рыдал от восторга! И всё слушал, крутил эту несчастную бобину без конца, так что скоро наизусть всю ее знал. Да не просто наизусть, а со всеми паузами, интонациями, до мельчайших нюансов. В общем, распирало от счастья, а поделиться было не с кем. Наконец не выдержал — прочел один монолог брату. Вообще-то, он довольно скептически к моим восторгам относился, а тут вдруг заржал: «Молодец, смешно получается, чистый Райкин!». Ну, я и окрылился…
Звезда из 6 «Б»
Окрылившись в лоне семьи, принялся Гена развивать успех по месту учебы. Уже после первых выступлений на переменках особое внимание одноклассников он себе обеспечил. Вскоре послушать «местного Райкина» стали приходить из других классов, в том числе из старших: аудитория ширилась, слава росла, пока не достигла, наконец, неизбежного своего апогея.
— На одном из общешкольных концертов, которые устраивались по большим праздникам, меня включили в программу. Причем в последний момент, об этом даже учителя не знали. Поначалу отказывался — страшно было: большая сцена, огромный зал…
— В школе?
— Нет, у наших шефов, в ДК завода «Продмаш». Выхожу, народу — тьма: вся школа в зале! Заколотило меня так, что зуб на зуб не попадал, но собрался как-то, начал читать. Как сейчас помню — знаменитый монолог рационализатора. Пока читал, ржа стояла. Думал, потолок обвалится. А когда закончил, такая буря оваций разразилась, такой успех, какого у меня с тех пор в жизни не было! Кричали, хлопали, топали, со сцены не отпускали, едва ушел. Но перед уходом все же прошипел ведущему: «Скажи, что я еще выйду». Он залу: «Тише, успокойтесь, он потом еще выйдет!».
— И что, вышел?
— А как же! Но уже не на деревянных ногах, как в первый раз, а этаким баловнем публики — легко и непринужденно. Успех был ошеломляющий! Сиял, как чищеный пятак, аж корежило всего от удовольствия, ребенком ведь был еще…
— Не тяжеловат был для ребенка такой груз популярности?
— Не знаю. Но потом все уравновесилось: спустя года три на той же самой сцене я пережил такой грандиозный провал, какого и врагу не пожелаю.
Тут следует заметить, что везло Геннадию не только с учителями-небожителями, но и с самыми обычными педагогами. Его классный руководитель, впечатлившись триумфом ученика, сразу же загорелся идеей создания театра миниатюр на базе класса. Идея оказалась плодотворной: впоследствии театр разросся до масштабов школы и существовал еще не один год. Надо ли говорить, что премьером новоявленной труппы стал звездный Гена из 6 «Б». Правда, репертуар теперь строился не только на подражаниях Райкину — специально подбирали литературный материал, да и сам руководитель разные сатиры пописывал.
— Один из его монологов от лица десятиклассника, довольно большой, я все никак не мог выучить. В спектакле у меня еще много других сценок было, а этот монолог ну не укладывался в голове, и все! Так и остался невыученным. На что я тогда надеялся — до сих пор не понимаю.
— Неужели вышел на сцену при полном незнании текста?
— Ну, в общих чертах содержание я, конечно, знал. Видимо, рассчитывал своими словами пересказать. Вышел, открыл рот, и — ни-че-го! Полный столбняк, слова из себя выдавить не могу!
— Освистали?
— Хуже: мертвая тишина! И я в этой тишине с раскрытым ртом. Любимец публики, звезда школы… Позорище, а сделать ничего не могу, так в тишине и ушел за кулисы. А за кулисами со мной истерика: «В жизни больше на сцену не выйду!».
— Но вышел же?
— А что было делать? Со мною ведь ребята в других миниатюрах связаны! Вышел через силу, хоть стыдно было — не передать. Но потом ничего: разыгрался потихоньку, реакция из зала пошла. В общем, обошлось. Впрочем, того позора я никогда не забуду, это был урок на всю жизнь.
— Но ведь почитатели, а особенно — почитательницы, простили?
— Простили. Хотя зрители — публика ветреная и непостоянная. Помню, обижался даже: звезда звездой, язык подвешен, девчонки вокруг вьются, а появится какой-нибудь хмырь с гитарой, споет что-то подзаборное мимо нот, и все уже вокруг него. Бесило меня это жутко, я даже гитару за лето от негодования освоил. Примитивно, правда, на трех аккордах…
— А мне казалось — почти профессионально.
— Это уж потом меня научили, там совсем другая история. И начиналась она, можно сказать, с криминала. Да, каюсь: я совершил преступление. Самое настоящее, по сей день не раскрытое. «Висяк», как теперь говорят…
Под знаком Железного Феликса
Особый цинизм преступления состоял в том, что совершил его комсомолец. И стащил он в родной школе не что-нибудь безыдейное, а два пионерских барабана. Если что и может тут служить хоть каким-то оправданием — только мотив, ибо взял он их не наживы ради, а исключительно из любви к искусству. Ну не давали покоя Геннадию лавры Джинджера Бейкера и Яна Пейса!
— Один барабан я обтянул материей, чтоб звучал глуше, на другой натянул струны. И днем, когда все были на работе, закрывался, врубал какой-нибудь «Deep Purple» или «Led Zeppelin» и стучал по нескольку часов, стараясь попасть в ритм. И так почти ежедневно, года полтора. А в начале десятого класса соседка Лариска, которая знала о моих упражнениях, сказала, что у них при фабрике есть группа, и в ней сейчас как раз не хватает ударника.
На прослушивании Геннадий жутко нервничал. Еще бы: опытные, почти уже пожилые, лет по 25, музыканты — и он, юный барабанщик! Посадили за ударную установку, за какой он отродясь не сиживал. Проверили раз, другой, потом еще, и еще, и еще. И, наконец, приняли, но так и не поверили, что он раньше нигде не играл. Отметили только, что техника слегка хромает.
— Ну, с техникой меня там быстро поднатаскали. И на гитаре более или менее прилично играть они же научили — ребята из нашей группы «ФЭД».
— «ФЭД» – это в честь фотоаппарата?
— Отчасти. В Симферополе была еще группа «ВИЧ», но тоже не в честь СПИДа. ВИЧ — инициалы Василия Ивановича Чапаева. Ну, мы и решили: если они ВИЧ, то мы будем ФЭД — Феликс Эдмундович Дзержинский.
Новгородские зрители постарше, возможно, помнят шедший на исходе восьмидесятых спектакль «Барак». Сразу после второго звонка, когда зрители еще рассаживались в кресла, на сцену выходил человек, усаживался за ударную установку и начинал свое пятиминутное соло. С замиранием звона последней тарелки начинался спектакль. И это был, наверное, единственный спектакль новгородского театра, который овациями начинался, а не только заканчивался. Нужно ли говорить, как звали маэстро?
Ярким показателем профессиональной состоятельности музыканта Алексеева стал факт приглашения его из группы «ФЭД» в оркестр Симферопольского музыкально-драматического театра, а играли там исключительно профессионалы. Так он впервые попал в театр. Правда, еще не актером, хотя решение стать им к тому времени уже созрело. Затем были армия, культпросветучилище с красным дипломом, был даже опыт работы чиновником от культуры. Но оставим этот путаный период будущим биографам Геннадия Денисовича и остановимся на последнем его предновгородском этапе — на Ленинградском государственном институте культуры имени Крупской. Тут не совсем понятно: зачем будущему актеру профессионального театра институт культуры?
— Так получилось. Но я не то, что не жалею, я благодарен судьбе за то, что у меня был этот институт. Мне с учителями и раньше везло, а тут, можно сказать, повезло несказанно! Педагогами моими были Энгель Степанович Старшинов, ученик легендарного Бориса Зона, и Павел Павлович Милютин, которые все четыре года каленым железом выжигали из меня местечковый провинциализм и последствия моего культпросветобразования.
— Но ЛГИК ведь готовил режиссеров народного театра, а не актеров театра профессионального?
— В принципе — да. Программа, правда, мало чем отличалась от программы театральных заведений: те же отрывки, дипломные спектакли, то же мастерство актера. Хотя главный спрос был, конечно, за режиссуру. Но не со всех!
— То есть?
— Я ж говорю: у меня были замечательные педагоги. И, главное, мудрые. Они, оказывается, с самого начала поняли, кому из нас что нужно. Соответственно и обучали, как потом выяснилось.
— Когда потом?
— На выпускном банкете Энгель Степанович признался, что троих студентов нашего курса, в том числе меня и Любу Злобину, что работает теперь в новгородском театре «Малый», они готовили к профессиональной сцене изначально, просто нам о том не говорили.
* * *
Впрочем, вышеназванным педагогам, надо думать, тоже повезло с таким благодарным материалом, как студент Алексеев, который способен был не только учиться, но даже из кумиров творить себе учителей. Он ведь не просто обезьянничал, копируя в детстве Райкина, а на полном серьезе играл в хорошего артиста, каковым со временем и сделался. Точно так же и маленький Петр играл когда-то в потешные полки, и маленький Пушкин сочинял комедии в духе Мольера. Упаси нас Бог от опасных параллелей: масштабы тут, конечно, несоизмеримы, но природа явления — та же. Очень точно ее сформулировал в своей книге «Детское море» известный наш земляк Николай Варухин: «Настоящий мужчина — только тот, кто до гроба любит играть в свои детские игрушки». А если еще между «настоящим мужчиной» из приведенной цитаты и «талантливым профессионалом» поставить знак равенства, то выйдет почти идеальная характеристика нашего Геннадия Денисовича.Сегодня же, в канун его юбилея, нам остается только порадоваться, что он не смалодушничал в восьмом классе и не ушел в повара. Неизвестно, выиграл ли бы от этого общепит, но театр уж точно бы проиграл. Особенно новгородский.
Алексей ПШАНСКИЙ
