Так в Великую Отечественную войну артиллеристы прозвали 45-миллиметровое орудие, с которым они шли в атаку в самых первых рядах наступления.
Как правило, они шли вместе с пехотой, а иногда и впереди нее, вызывая вражеский огонь на себя и прикрывая товарищей, за что в народе их прозвали смертниками. Вот с такой-то сорокапяткой и прошагал долгие километры фронтовых дорог Дмитрий КУЗНЕЦОВ — ветеран войны из валдайской деревни Ижицы. Прошло 64 года с тех пор, как закончилась война, а ему до сих пор ночами снятся разрывы снарядов и то, как он вместе со своим расчетом вновь и вновь идет в атаку, неся орудие на руках. А просыпаясь, он каждый раз испытывает радость от того, что все еще жив.
Крещение огнём
Мы приехали к Дмитрию Павловичу, когда на дворе уже была поздняя осень, но старые яблони все еще гнулись под тяжестью плодов. Сам ветеран отдыхал на скамейке возле дома, наблюдая, как его сын Юрий вставляет в окна новые рамы. Там, во дворе, он и начал свой рассказ.
На фронт Кузнецов попал весной 1943 года, побывав до этого в эвакуации на Урале, куда 19-летнего парня отправили из несуществующей ныне новгородской деревушки Глебова Гора. Три месяца в школе младших командиров, и эшелоном — под Харьков, где шли тяжелые бои. Едва освободили город, как 986-й стрелковый полк, в который попал Дмитрий, вновь направили в наступление:
— Было раннее утро, когда мы строем пошли в атаку. Уши закладывало от разрывов снарядов и бесконечного крика «Ура!». Казалось, что земля переворачивается. Страшное это дело — наступать. Видишь, как падает впереди тебя товарищ, а остановиться нельзя, перешагиваешь через раненых и убитых, и идешь, идешь только вперед. Что слева и справа делается — ничего не видишь, страшно… Несколько километров мы тогда так прошагали, Кременчуг освободили, но лишь вступили в город, так немец и окрысился — такой огонь с флангов открыл! Я успел в канаву прыгнуть, но командир роты приказал мне отделение в бой поднимать. Пришлось ползти под шквальным огнем, и совсем немного осталось, как ранило в поясницу разрывной пулей. И так получилось, что я на нейтральной полосе оказался, под перекрестным огнем. Кровью истекал, а помощь не шла. Пошел дождь, и я в этой канаве, полной воды, пролежал с пяти вечера до восьми утра. А потом понял, что если не выберусь сам — верная смерть. Собрался с силами и пополз к своим. Только в медсанбате узнал, что мне три ребра выбило. Четыре месяца потом в госпитале провалялся, слышал, как врачи меня безнадежным называли. Но я выжил, а когда поправился, меня в учебный артиллерийский полк направили. Два месяца учебы — и командиром орудия опять на фронт. На этот раз на 3-й Белорусский.
До Кёнигсберга
Наши войска наступали, освобождая за городом город. Сверху поддерживала авиация, а на земле впереди пехоты артиллеристы катили верные сорокапятки, первыми вступая в бой и отвечая на вражеские обстрелы. Дмитрий Павлович рассказал, что бывало немало моментов, когда орудие приходилось буквально нести на руках:
— Мой расчет из шести человек состоял. Во время марш-бросков мы пушку катили, но когда бой начинался, приходилось ее в буквальном смысле на руках держать. Несешь, бывало, и чувствуешь, что ты на прицеле у врага, а ни пригнуться, ни спрятаться, ни остановиться. Два раза прямо на руках пушку прямым попаданием разбивало. Пока до Кёнигсберга шли, шесть расчетов сменить пришлось — никого в живых не осталось из моих ребят... А мне вот повезло. Как уцелел — до сих пор не понимаю, ведь столько острых ситуаций было в том же самом Кёнигсберге. Немцы не хотели сдавать город, оборонялись. А мы в такое место попали, что сзади, в спины, наши стреляли, а в лоб — фашисты. В придачу и авиация бомбила. От зданий один щебень оставался, такой ад был — головы поднять нельзя. Командир кричит пехоте: «Вперед!», а немецкие пулеметы солдат в землю вдавливают. Помню, выкатил я тогда свою сорокапяточку и стал пулеметчика подкарауливать. Он стрелял и прятался в укрытие, но я его все-таки подловил. А на следующий день сам чуть не попался. Зашел в жилой дом и вижу, что в ту же самую секунду немец с улицы в окно прыгнул, чуть не столкнулись с ним. Мы одновременно оружие друг на друга нацелили, помню, нажал на спусковой крючок и похолодел — нет патронов. Вижу по глазам немца, что он это понял и сейчас выстрелит. Пришлось автомат в качестве дубинки использовать, только так и спасся.
Здесь же, в Восточной Пруссии, вновь он оказался на волосок от смерти: осколки от разорвавшегося над головой снаряда считанные миллиметры не дошли до сердца: железо пробило орден Славы на кителе и застряло в пистолете, лежащем в нагрудном кармане. И все-таки ранение было серьезным, так что Победу Дмитрий встретил в санитарном эшелоне под Казанью.
Но и на этом война для него не закончилась: как и многих других фронтовиков, артиллериста отправили на Дальний Восток, где он встретил свой полк и опять взял в руки свою верную сорокапятку. С советско- японской войны Кузнецова демобилизовали по ранению, и он наконец-то вернулся на родину, в свою деревушку Глебова Гора. Но в родительском доме его встретила лишь мачеха, от которой он узнал, что и его отец, и его брат погибли на фронте. Так началась мирная жизнь для нашего героя.
Неоконченная война
Бывший фронтовик быстро нашел себе дело — рабочие руки на разоренной войной новгородской земле были в цене. Поэтому Дмитрий сразу же согласился на учебу в валдайской школе сельского хозяйства, а уже через полгода возглавил колхоз. Но вскоре ему пришлось получать новую профессию мастера кирпичного производства и руководить кирпичным заводом в деревне Ижицы, куда он приехал уже с женой. Здесь, в Ижицах, 86-летний ветеран и коротает свой век. Но фронтовое прошлое до сих пор не отпускает его семью, которая и в такой праздник, как День Победы, не имеет возможности положить цветы на могилы погибших родных, где они захоронены — до сих пор неизвестно. Не сохранились у бывшего артиллериста и боевые награды: два ордена Славы, орден Отечественной войны и многочисленные медали у него украли еще в 50-х годах.
Когда подрос сын Дмитрия Павловича Юрий, то он возобновил поиск пропавших на фронте деда и дяди. Мне повезло, в день нашего визита Юрий приехал к родителям из Санкт-Петербурга и смог сам рассказать о своих поисках:
— О своем брате мой отец кое-что узнал в послевоенные годы. Житель соседней деревни рассказал ему, что тот погиб в 1942 году под Москвой. Он сам видел, как уже раненого земляка прямым попаданием накрыла фашистская мина. Говорят, и хоронить- то нечего было. А вот о гибели моего деда сообщила похоронка, которая, к сожалению, не сохранилась. В прошлом году я нашел наконец-то на сайте министерства обороны, что Кузнецов Павел Андреевич, 1900 года рождения, уроженец деревни Глебова Гора, погиб в 1944 году. Потом наткнулся на донесение начальника штаба армии, что 17 человек, в том числе и мой дед, захоронены недалеко от деревни Дидвино Киришского района Ленинградской области. Даже более точные координаты указывались: столько- то метров на северо-запад от населенного пункта. Случилось ли это при прорыве блокады Ленинграда — неизвестно, но думаю, что это так. Некоторые фамилии на этом донесении были зачеркнуты, в том числе и фамилия деда. Что это значит — тоже не ясно. Но главное, мы теперь знаем, где его могила.
Правда, как признался Юрий, старожилы деревни Дидвино рассказали ему, что в том месте нет никаких следов захоронения, пройти туда сложно, так как вокруг одни болота. Но он надежды не теряет и намерен продолжать свои поиски:
— В послевоенные годы было вообще сложно о ком-то узнать, а сейчас хоть какие- то сведения в Интернете найти можно. Буду искать, это мой сыновний долг! Отец до сих пор ночами в атаку свой расчет поднимает, не отпускает его война. Считаю, что и наше поколение не должно успокаиваться до тех пор, пока не будет захоронен последний солдат Второй мировой.
Крещение огнём
Мы приехали к Дмитрию Павловичу, когда на дворе уже была поздняя осень, но старые яблони все еще гнулись под тяжестью плодов. Сам ветеран отдыхал на скамейке возле дома, наблюдая, как его сын Юрий вставляет в окна новые рамы. Там, во дворе, он и начал свой рассказ.
На фронт Кузнецов попал весной 1943 года, побывав до этого в эвакуации на Урале, куда 19-летнего парня отправили из несуществующей ныне новгородской деревушки Глебова Гора. Три месяца в школе младших командиров, и эшелоном — под Харьков, где шли тяжелые бои. Едва освободили город, как 986-й стрелковый полк, в который попал Дмитрий, вновь направили в наступление:
— Было раннее утро, когда мы строем пошли в атаку. Уши закладывало от разрывов снарядов и бесконечного крика «Ура!». Казалось, что земля переворачивается. Страшное это дело — наступать. Видишь, как падает впереди тебя товарищ, а остановиться нельзя, перешагиваешь через раненых и убитых, и идешь, идешь только вперед. Что слева и справа делается — ничего не видишь, страшно… Несколько километров мы тогда так прошагали, Кременчуг освободили, но лишь вступили в город, так немец и окрысился — такой огонь с флангов открыл! Я успел в канаву прыгнуть, но командир роты приказал мне отделение в бой поднимать. Пришлось ползти под шквальным огнем, и совсем немного осталось, как ранило в поясницу разрывной пулей. И так получилось, что я на нейтральной полосе оказался, под перекрестным огнем. Кровью истекал, а помощь не шла. Пошел дождь, и я в этой канаве, полной воды, пролежал с пяти вечера до восьми утра. А потом понял, что если не выберусь сам — верная смерть. Собрался с силами и пополз к своим. Только в медсанбате узнал, что мне три ребра выбило. Четыре месяца потом в госпитале провалялся, слышал, как врачи меня безнадежным называли. Но я выжил, а когда поправился, меня в учебный артиллерийский полк направили. Два месяца учебы — и командиром орудия опять на фронт. На этот раз на 3-й Белорусский.
До Кёнигсберга
Наши войска наступали, освобождая за городом город. Сверху поддерживала авиация, а на земле впереди пехоты артиллеристы катили верные сорокапятки, первыми вступая в бой и отвечая на вражеские обстрелы. Дмитрий Павлович рассказал, что бывало немало моментов, когда орудие приходилось буквально нести на руках:
— Мой расчет из шести человек состоял. Во время марш-бросков мы пушку катили, но когда бой начинался, приходилось ее в буквальном смысле на руках держать. Несешь, бывало, и чувствуешь, что ты на прицеле у врага, а ни пригнуться, ни спрятаться, ни остановиться. Два раза прямо на руках пушку прямым попаданием разбивало. Пока до Кёнигсберга шли, шесть расчетов сменить пришлось — никого в живых не осталось из моих ребят... А мне вот повезло. Как уцелел — до сих пор не понимаю, ведь столько острых ситуаций было в том же самом Кёнигсберге. Немцы не хотели сдавать город, оборонялись. А мы в такое место попали, что сзади, в спины, наши стреляли, а в лоб — фашисты. В придачу и авиация бомбила. От зданий один щебень оставался, такой ад был — головы поднять нельзя. Командир кричит пехоте: «Вперед!», а немецкие пулеметы солдат в землю вдавливают. Помню, выкатил я тогда свою сорокапяточку и стал пулеметчика подкарауливать. Он стрелял и прятался в укрытие, но я его все-таки подловил. А на следующий день сам чуть не попался. Зашел в жилой дом и вижу, что в ту же самую секунду немец с улицы в окно прыгнул, чуть не столкнулись с ним. Мы одновременно оружие друг на друга нацелили, помню, нажал на спусковой крючок и похолодел — нет патронов. Вижу по глазам немца, что он это понял и сейчас выстрелит. Пришлось автомат в качестве дубинки использовать, только так и спасся.
Здесь же, в Восточной Пруссии, вновь он оказался на волосок от смерти: осколки от разорвавшегося над головой снаряда считанные миллиметры не дошли до сердца: железо пробило орден Славы на кителе и застряло в пистолете, лежащем в нагрудном кармане. И все-таки ранение было серьезным, так что Победу Дмитрий встретил в санитарном эшелоне под Казанью.
Но и на этом война для него не закончилась: как и многих других фронтовиков, артиллериста отправили на Дальний Восток, где он встретил свой полк и опять взял в руки свою верную сорокапятку. С советско- японской войны Кузнецова демобилизовали по ранению, и он наконец-то вернулся на родину, в свою деревушку Глебова Гора. Но в родительском доме его встретила лишь мачеха, от которой он узнал, что и его отец, и его брат погибли на фронте. Так началась мирная жизнь для нашего героя.
Неоконченная война
Бывший фронтовик быстро нашел себе дело — рабочие руки на разоренной войной новгородской земле были в цене. Поэтому Дмитрий сразу же согласился на учебу в валдайской школе сельского хозяйства, а уже через полгода возглавил колхоз. Но вскоре ему пришлось получать новую профессию мастера кирпичного производства и руководить кирпичным заводом в деревне Ижицы, куда он приехал уже с женой. Здесь, в Ижицах, 86-летний ветеран и коротает свой век. Но фронтовое прошлое до сих пор не отпускает его семью, которая и в такой праздник, как День Победы, не имеет возможности положить цветы на могилы погибших родных, где они захоронены — до сих пор неизвестно. Не сохранились у бывшего артиллериста и боевые награды: два ордена Славы, орден Отечественной войны и многочисленные медали у него украли еще в 50-х годах.
Когда подрос сын Дмитрия Павловича Юрий, то он возобновил поиск пропавших на фронте деда и дяди. Мне повезло, в день нашего визита Юрий приехал к родителям из Санкт-Петербурга и смог сам рассказать о своих поисках:
— О своем брате мой отец кое-что узнал в послевоенные годы. Житель соседней деревни рассказал ему, что тот погиб в 1942 году под Москвой. Он сам видел, как уже раненого земляка прямым попаданием накрыла фашистская мина. Говорят, и хоронить- то нечего было. А вот о гибели моего деда сообщила похоронка, которая, к сожалению, не сохранилась. В прошлом году я нашел наконец-то на сайте министерства обороны, что Кузнецов Павел Андреевич, 1900 года рождения, уроженец деревни Глебова Гора, погиб в 1944 году. Потом наткнулся на донесение начальника штаба армии, что 17 человек, в том числе и мой дед, захоронены недалеко от деревни Дидвино Киришского района Ленинградской области. Даже более точные координаты указывались: столько- то метров на северо-запад от населенного пункта. Случилось ли это при прорыве блокады Ленинграда — неизвестно, но думаю, что это так. Некоторые фамилии на этом донесении были зачеркнуты, в том числе и фамилия деда. Что это значит — тоже не ясно. Но главное, мы теперь знаем, где его могила.
Правда, как признался Юрий, старожилы деревни Дидвино рассказали ему, что в том месте нет никаких следов захоронения, пройти туда сложно, так как вокруг одни болота. Но он надежды не теряет и намерен продолжать свои поиски:
— В послевоенные годы было вообще сложно о ком-то узнать, а сейчас хоть какие- то сведения в Интернете найти можно. Буду искать, это мой сыновний долг! Отец до сих пор ночами в атаку свой расчет поднимает, не отпускает его война. Считаю, что и наше поколение не должно успокаиваться до тех пор, пока не будет захоронен последний солдат Второй мировой.
Валдайский район
Светлана ДУБОВИЦКАЯ
