«Сегодня — 22 июня. Каждый год я эту дату чувствую всеми нервами:
прорвали границу, бомбят Киев, Смоленск...»
Николай ЛОКОТЬКОВ — наш известный художник, издатель и педагог — написал эти слова давно. Даже очень давно. Поделившись своим ощущением первого дня войны с писателем-фронтовиком Григорием Баклановым. Возникла, как говорит сам Локотьков, нечаянная переписка. Бакланов ответил, попросил разрешения опубликовать письмо. И оно вышло в свет в журнале «Литературная учеба».
— Николай Михайлович, сегодня вы написали бы ровно то же?
— Время лечит... Чувства мои уже не так обострены. Время идет, война все дальше. Но она по-прежнему — часть меня. И я в каком-то смысле болен ею.
— Откуда у вас эта болезнь?
— Из многострадальной истории моей страны. От отца, родственников моих — их рассказы глубоко западали в сердце. Отец, кстати, был тяжело ранен под Старой Руссой в августе 1941 года...
— Это как-то повлияло на ваш выбор, где жить? Вы ведь не рушанин по рождению.
— Я приехал на Новгородчину из Курской области. После пединститута поехал по стране, ища пристанище. Хотелось уехать подальше от дома, в другие, новые края. Однажды утром вышел из поезда в Старой Руссе, а вечером того же дня там остался. Это было в 1974 году. Кажется, навсегда. А отец... Его ведь не только под Старой Руссой ранило. Сначала — под Смоленском. Ходили в разведку боем без оружия, вернулись немногие... Отступали... Отец вспоминал, что старался держаться за командиром. Это более или менее похоже на плановое отступление, а то ведь могут и в дезертиры зачислить. Один мой дядя был ранен под Сталинградом. Тяжело, в живот. На «полуторке» перевозил боеприпасы. Так вот рассказывал он, как после разгрома Паулюса шли пленные. Немцы растянулись бесконечной вереницей, черной тенью накрыв дорогу. Многие падали, их никто не поднимал. Наша техника, направлявшаяся на фронт, превращала тела в огромные «лягушечьи шкурки». От родственников же я узнал историю про своего дядю по маминой линии. Пятерых парней из нашей деревни, подросших за время оккупации, мобилизовали и тут же отправили в бой, дав на всех одну винтовку. Они где-то за околицей деревни и погибли. Один стрелял, остальные, сидя в этом же окопе, ждали, пока винтовка освободится... Там и закопали всех. Один остался жив, всю войну прошел, рассказал, как дело было. Был председателем колхоза. Спился.
— Сколько от вашей деревни Обуховки до Курской дуги?
— Далековато — километров сто. Школьником в поход туда ходил — до деревни Ольховатка, где произошло знаменитое танковое сражение. Сбил ноги в мясо. Дома рухнул, как обессилевший боец. Понял, как тяжело — просто идти изо дня в день.
В нашей деревне о войне напоминал скромный обелиск на могиле нескольких бойцов. Вокруг этого обелиска проходили все советские праздники. Он был таким духовным центром. В хрущевское время приехали люди, разворошили захоронение и увезли в райцентр останки. Кто-то решил, что за ними там будет лучший уход. Деревня у нас была большая — я редко на другом конце бывал. Церковь разобрали на коровник, обелиск снесли... Полная оптимизация, по-современному говоря. Мы вышли на школьную переменку — обелиск разрушен, солдатский ботинок валяется...
— Один ботинок может перевесить походы по местам боевой славы. Я про воспитание, патриотизм...
— Так и я про то же. Но было именно так, я не придумал. И у отца моего, и у родственников не совсем такая война была, как писалось в газетах. Гораздо жестче... Наверное, это как-то отразилось на мне, не отпускает до сих пор.
— Когда вы нарисовали свою первую картину о войне?
— Студентом еще, я учился в пединституте, это был 1972 год. Я нарисовал гравюру «Посошок» — проводы на фронт. Потом были «Вдовы». В центре — огромное дерево в виде креста. От него расходятся корни-дороги. И в конце каждой дороги — скорбящая женщина.
— Я видел работы на военную тему на вашей персональной выставке (она проходит в эти дни в Музее изобразительных искусств музея-заповедника. — В.Д.). Там совсем другие эмоции.
— Восторг, ощущение Победы. Это же из цикла «Победители». Но у меня есть цикл «Ветераны». Одна работа называется «Фотография на паспорт». На шатком стульчике сидит фронтовик. На груди — медаль «За отвагу». И у него нет ног.
— И на паспорте не будет...
— А за ним надо было как-то прийти.
Центральная работа — «Обелиск». На переднем плане — фотография погибшего молодого бойца. Вдалеке — уходящий поезд с надписью «Встречай, родина, сыновей!». Женщина с двумя детьми, вернувшийся муж и отец. А парня, который на обелиске, уже никто и никогда не встретит. Есть еще пейзаж, который я рисовал с натуры в деревне Коровитчино под Старой Руссой. Домики со скворечниками и холм, весь изрытый окопами. Этот цикл был отобран на Всесоюзную выставку. Потом главный художник журнала «Юность» Олег Кокин мне рассказал, что был свидетелем того, как партийная комиссия снимала мои картины со стены. У меня и в Новгороде так было. Женщину, сидящую на кровати с треугольником в руке, не разрешили показывать.
— С формулировкой?
— Много черного цвета.
— Как будто война может без этого обойтись...
— Какая она, я, наверное, стал понимать на Новгородчине. Меня принимали в Союз художников, и ко мне пришел сделать снимок для газеты Александр Орлов. Он увидел мою картину — «Пропавший без вести». Солдат лежит, врастая в землю; лежит винтовка... Александр Иванович спросил, был ли я в Мясном Бору. Я ответил, что нет. Он не поверил: «Ты не мог это сделать, не побывав там!». Через него я приобщился к поисковому движению. Когда я нашел своего первого красноармейца, картина была та же: останки, трехлинейка, в стволе последний патрон и пустой магазин...
— Удивились?
— Нет... Просто надо жить тем, что пишешь. Уже почти нет писателей и художников, которые могут делать это с натуры. Но еще многие поколения будут писать о войне.
— Но пишут ли её современные художники?
— Это не может просто взять и уйти. Вспомнили же и Первую мировую, казалось, такую забытую и «нелюбимую». Отметили 100-летие со дня ее начала. К 70-летию Победы была художественная выставка всероссийского масштаба.
— А что в Великом Новгороде?
— Не знаю... Возможно, в эту самую минуту кто-то работает над картиной о войне?
— У вас есть что-то ненаписанное о войне?
— Мне кажется, все, что хотел сказать, насколько хватило сил, я сказал. Без оглядки и лицемерия. Мне добавить нечего. В данный момент это так, а что будет через год — я не знаю.
— Когда вы последний раз выходили с поисковиками в лес?
— Это было в Демянском районе на раскопках эсэсовского блиндажа. Это было в день моего рождения — 50, молодой еще был, как мне теперь кажется. Так что давно уже я в этом не участвую. Отошел, потому что появились сомнения. Однажды ночью лежал в палатке, и мне показалось, что приходят души погибших и спрашивают: «Зачем вы это с нами делаете?».
— Как с ощущением, что такой необъятной беды, как вторая мировая, больше не будет? Оно есть или уже было?
— Раньше я был в полной уверенности, что мир никогда больше не повторит такой чудовищной ошибки, а вот в наше время... Не перестаю изумляться тому, что происходит. Такое чувство, что весь мир решил снова дружно прыгнуть на эти апокалиптические грабли.
— Мы не давали им повода?
— Я из тех, кто считает, что мы держим оборону. Нас вынуждают делать то, что не нравится Европе. К сожалению, мир соткан из борьбы... Между богатыми и бедными, умными и глупыми, талантливыми и обделенными, между добром и злом, в конце концов.
— Момент выбора?
— Он всегда присутствует. Жизнь ставит нас в такие ситуации постоянно. Или — или. Только наш выбор не так трагичен, как у тех, кто встречал врага в 1941-м.
— Уже 75 лет назад. Как вы отметите День памяти и скорби?
— Было время, любил встречать этот день, как и 9 Мая, где-нибудь в лесу, на раскопках. Когда мы возвращались в город, праздник воспринимался совсем по-другому. В праздничных колоннах не хожу. Хотя рад, что люди выходят на улицы.
— Все-таки?
— Как отмечу 22 июня? Минутой молчания.
Война для меня — это и революция, и гражданская, Вьетнам и Афганистан, Чечня и Украина, Сирия... Наш культ памяти связан с Великой Отечественной, мы много говорим о ее героях. Это справедливо. Когда молчим о героях последующих войн — это неправильно. Мой ученик по школе и сосед по лестничной площадке Женя Богданов не вернулся из Афгана. Это забыть невозможно.
